Я никогда не думал, что такая малая часть может настолько сильно повлиять на сон. Я ожидал, что реальный мир довольно легко мне отдастся, но потом пришли известия, что ты борешься против меня, и Белинда тоже. И моя дорогая жена заболела от вашего мира. Мне пришлось забрать ее домой. Все хорошо, никаких проблем, она выполнила свою задачу; семя упало в землю, и Колумб все еще держит проход для пыльцы открытым, но сон пока не может жить в реальности полноценной жизнью. Не совсем. Однажды, быть может… – Он хрипло вздохнул, еще раз и еще. – Это-то и расстраивает меня, понимаешь? Неужели ты думаешь, что я хотел причинить вам вред? Нет, я хотел, чтобы мы объединились. Сон и реальность. Как ты сейчас видишь, объединение должно было создать новый мир, прекрасный плодородный мир. Мне представляется такой образ, Сивилла. Что я могу сделать? Вы, дронты, как осиное жало. Потерянные фрагменты мифов. Мне пришлось бы убить всех вас, чтобы сделать образ совершенным. Пришлось бы убить всех, не видящих сны.
Пока он рассказывал, я влила маленькую дозу своей Тени в дронтового жука у меня внутри. Там теперь покоилась частичка моей души, отделенная, надеюсь, от владений Берликорна. Я снова разделилась – теперь я была и Тенью, и дронтом.
– По-моему, ваша история очень печальна, сэр Джон, – сказала я Тенью, в то же время своей дронтовской частью сообщив ему, что его дражайшая жена – мерзкая злобная кровожадная сука.
– Воистину, воистину печальна, – ответил Берликорн моей Тени. – Всего лишь грустная история, однажды давным-давно рассказанная несчастным человеком перед лицом смерти. Но все же есть и надежда. Мы еще можем отыскать рай.
Значит, дронтобарьер работает. Я еще раз попробовала оскорбить его жену изнутри складок тела моего внутреннего жука. Ничего. Никакого ответа на мой выпад.
– Чем может быть плох рай? – вместо этого спросил он.
– Тем, что для того, чтобы он появился, должны погибнуть люди. – Теперь я знала, что внутри меня есть темная зона, куда Берликорну никогда не проникнуть.
– Но ведь люди изобрели подобную концепцию, – проворчал он. – Ваша история, как могила, полна телами тех, кто отдал жизнь во имя великой цели. Почти все ваши истории основаны на примерах самопожертвования… и тем не менее вы жалуетесь, когда история сама пытается использовать этот ход. В самом деле, даже ты, Сивилла… Разве ты не построила такую же историю о смерти ради жизни на основе любви к своим детям? Право, это уже невыносимо. О ваша несправедливость! Но идем быстрее, я многое хочу тебе показать…
Берликорн отбросил больной цветок и зашагал по свежевзошедшей Клермонт-роуд, пока наконец мы не оказались на Броудфилд-роуд. Та самая улица, где Бода задержалась, убегая от меня и Зеро после матча по виртболу. Может быть, Берликорн запланировал провести меня по случившейся в Реале истории, отразив ее в сон. Я теперь спрятала большую часть мыслей внутри дронтового жука, моего тайного убежища в этой Стране Чудес. Берликорн уже звонил в дверь одного из опутанных цветами домов на Броудфилд.
– Надеюсь, он дома, – сказал он. – Здесь живет некий Октавиус Доджсон, родственник в восьмом колене Чарльза Лютвиджа Доджсона, одного из ваших лучших писателей. Я полагаю, тебе известны его творения?
– Известны, – ответила я через Тень.
Дверь открыл белый кролик с меня ростом, который провел нас в гостиную. В гостиной на куче подушек, скрестив ноги, сидел молодой человек. Я рискнула предположить, что это и был собственно Октавиус Доджсон, возраста двадцати семи с тремя четвертями лет. Дымные поцелуи булькающей наркоты, которой он пропитывал себя, мастерски всасываясь в мундштук заляпанного малиновым вареньем кальяна, явно доставляли ему глубокое наслаждение. Пока Берликорн вел меня к подножию лестницы, он не произнес ни слова.
Мы вместе поднялись на площадку, куда выходили три двери. Из-за одной доносилась грустная песня, «Морж и Плотник». Девочка пела о башмаках, о сургуче, о королях и капустах, и ее голос был полон такой боли, что ноты, казалось, ломались в воздухе. Берликорн тихо постучал в дверь спальни и затем, когда пение прекратилось, широко открыл ее. Он шагнул в комнату, и мое теневое тело прошло за ним. В спертом воздухе висел гнилостный запах нездорового дыхания.
– Да? В чем дело? – раздался несчастный ломкий голос.
Девочка семи с половиной лет болезненно-бледного вида, с грязными светлыми волосами, в запачканном рвотой кружевном платье лежала на кровати, из последних сил играя с заводной черепахой, у которой давно кончился завод.
– Берликорн, что тебе опять нужно? – проговорила она срывающимся шепотом.
– Я привел реального персонажа посмотреть на тебя, – ответил Берликорн. – Ее зовут Сивилла Джонс, и более всего на свете она желает побеседовать с тобой.
– Алиса, это ты? – спросила я.
Алиса только кашляла и плакала. Я уверена, она сказала что-то вроде «До-До-Доджсон», но тут за спиной я услышала шум, обернулась на него – и оказалось, на пороге стоял белый кролик. Он прошел мимо меня к кровати, встал рядом и, вынув часы из жилетного кармана, взял Алису за руку и начал громко отсчитывать пульс.
– Как она? – спросил Берликорн.
– Еле-еле держится, если быть честным, – ответил белый кролик. – Я бы сказал, ей осталось несколько дней… – Вид у кролика был очень печальный, и Берликорн казался встревоженным не меньше.
– Что здесь происходит? – спросила я.
– Алиса умирает, – ответил Джон Берликорн.
– Алиса в Стране Чудес? Но ведь…
– Вот что случается, когда забывают сон.
– Ты же говорил, сны не могут умереть.
– Сон, который не снится, – умирающая фантазия. По-видимому, никто уже не хочет видеть снов о милой, доброй Алисе. Видишь ли, Сивилла Джонс, это двустороннее зеркало: единственный способ сохранить Алисе жизнь – перенести ее в реальность через новую карту. Понимаешь теперь? Вы называете аллергию болезнью, хотя она самом деле она лекарство.
Алиса довольно грубо засмеялась и сказала:
– Хитровыебнутый способ.
– Способ действительно неочевидный, дорогая Алиса, – согласился Берликорн. – Но разве ты не видишь, – тут он снова повернулся ко мне, – в каком отчаянном положении я нахожусь, Сивилла?
А я, в своем дымном теле, не могла найти слов для ответа. Передо мной лежала умирающая от недостатка сновидческого общения подруга ранних лет моего воображения, и боль утраты заставила меня вспомнить юность, когда я отчаянно хотела, чтобы в мое тело проник сон.
Берликорн подошел ко мне, положил руки мне на плечи, сказал очень ласково:
– Сивилла, ты показала невероятную для женщины-человека стойкость духа.
Его руки уже ласкали мою призрачную грудь, спускались к животу, и все время на шее чувствовалось его теплое дыхание.
– Ты развлекла загрустившего старика и развеяла его скуку, но теперь, боюсь, развлечения подошли к концу. – И баюкают, баюкают тихие слова. – Отдайся моей ласке…
– Ты не причинишь мне вреда, – сказала я сонно. – Я дронт в Вирте. Вся боль – иллюзия.
– Твоя дочь тоже… должна наконец умереть. – Баю-баю… – Все просто. Дронты должны умереть. Чтобы сны могли жить.
– Не трогай меня, сэр Джон. Я…
Его пальцы нежно играли с дымом моего живота и затем погрузились в мое солнечное сплетение, где сомкнулись на черном жуке, воплотившем мою дронтовость. Он вырвал дергающееся насекомое из живота и вытащил его из-под тенекожи на свет.
– Вот это твоя защита, дорогая? – Он помахал рукой с жуком у меня перед лицом, смеясь надо мной.
– Теперь, уверяю тебя, Сивилла… ты можешь смотреть сны бесконечно. И твоя дочь тоже.
– Нет…
– И, следовательно, вы готовы удовлетворить мое желание. Которое состоит в том, чтобы вы обе умерли.
– Оставь ее в покое!
Я стремилась защитить жизнь дочери, но конечно, на Берликорна мои мольбы никак не подействовали. Он отступил от моего тела, держа черное насекомое за одну лапку, как будто жук мог попортить его сноплоть. Часть меня все так же оставалась внутри отделенного жука, что давало мне некоторую надежду до тех пор, пока не начался дурной сон – Берликорн вторгся в мою раскрытую Тень своими жестокими видениями.
Сны… я видела сны… реальные сны…
Меня поглотили боль, и кровь, и ножи шипов. Я ехала на окровавленном коне сквозь зону роста заостренных фортепиано. Я проваливалась в осьминогов, вторгалась в зонтики, насаживалась на стрелки брюк, растягивала края моих кожных часов на кусачие велосипеды и погоду рыбы.
Так вот что такое – видеть сны. Берликорн убивал меня нелепыми сказками, худшим вариантом кошмаров, и вторжение стало иссушать мою Тень. Я ужасно хотела вырваться – и где-то вдалеке, в дальнем-дальнем далеке, я чувствовала такой же, протест Белинды.
Я сжималась. Уходила. Гасла. Умирала…
– Ты не сможешь, Берликорн, – звала я через крошечные остатки Тени, над распадом которой он просто смеялся, и махал дронтовым жуком, чтобы поиздеваться над моей слабостью. И своей крошечной гаснущей Тени я поклялась тогда наказать властелина сновидений, если только смогу. И послала прядь тугого дыма, который еще оставался в жуке; прядь дыма, которая обернулась вокруг руки Берликорна, а потом сделала стремительное движение, вырывая жука из его захвата.
Все это время дурные сны собирались в моей душе, стремясь затащить меня под/в нафтоцветное море куроидных магнитов и смех лобстеризованных вторников.
Мой черный жук оказался на свободе. Мой локон дыма завивался вокруг тела Берликорна и в конце концов добрался до постели Алисиных страданий. У меня не было времени на раздумья, и я вогнала мой дым глубоко Алисе в рот, а вместе с ним – дронтосекомое. Алиса немного поборолась. Совсем немного, как будто с радостью принимала конец своей истории.
Берликорн задыхался, и мне нравилось это слышать. Как задыхается сон.
Белый кролик проклинал историю, которая завела его в пекло опасности. Он исчез в дверях, наговаривая свою классическую присказку:
– Ай-ай-ай! Я опаздываю!
Берликорн подошел ко мне.
– Ты что творишь?
В его голосе слышалось сомнение.
– А ты как думаешь? – парировала я. – Убиваю Алису в Стране Чудес, ни больше, ни меньше. – Я протолкнула жука глубже, невзирая на слабые протесты Алисы, вниз, сквозь сопротивлявшиеся мышцы горла, пока жук не достиг ее желудка. – Ты ведь так же убил Койота? А теперь твоя милая, любимая Алиса почувствует то же сжимающееся дыхание. Теперь в ней Иммунная Тьма, и это сновидение сейчас умрет. Ты же этого хотел?
– Ты не сможешь, – прошипел Берликорн, пытаясь ухватить мою Тень пальцами. Теперь, соединившись с дронтовостью, она была сильнее сноплоти, и пальцы Берликорна сжимались вокруг пустого дрожащего тумана. Все его злые сны порхали у меня в голове, как потерянные птицы, испуганные нежданной слабостью, промахнувшиеся мимо гнезда…
– Это все нереально, – сказала я ему. – Это не Страна Чудес, и это не Алиса. Этот мир – просто остатки твоего жалкого сознания, мятущегося в поисках пищи.
– Не… Не убивай ее.
– Верни меня назад, Берликорн. Покажи мне, кто она на самом деле.
Берликорн помахал руками в воздухе, и через половину спящей секунды мы были в столовой. Дождь еще шел. Берликорн вернулся в свое кресло, а я снова всосалась в тело Белинды. Койот еще балдел от мяса во рту, а Сапфир играл рыболовными крючками с рисовым червем. На столе в захвате моей дочери дрожала Персефона. Цветочная девочка отыгрывала роль Алисы в воображаемой Стране Чудес. Белинда держала девочку одной рукой за горло, а из второй руки лился поток тенедыма, исчезающий во рту Персефоны.
Дронтосекомое, вошедшее глубоко в тело Персефоны.
– Прошу… – Впервые зазвучал умоляющий голос Джона Берликорна.
– Во имя твоей жены, Берликорн,
– Прощу… не обессонивайте мою любовь. Ее убьет эта черная тварь…
– Во имя моего ребенка, – сказала я довольно холодно. – Во имя ребенка Койота. Во имя моего города и города моих друзей. За Зеро Клегга и за Карлетту, девочку-щенка, и в память Томми Голубя. Я пришла сюда сражаться с тобой, Джон Берликорн, но теперь я поняла… Я пришла сюда просить тебя спасти нас.
Прошла целая жизнь. А потом, вдруг…
– Знаешь, что самое грустное, Сивилла? – уныло, почти печально спросил Берликорн, уступивший неизбежному.
– Расскажи, что самое грустное.
– Я не знаю, живой я или нет.
– Думаю, живой.
– Из всех созданий, собравшихся за этим столом, ты самая живая. Ты доказала это. Иногда это так сложно…
– Знаю.
– Быть только рассказываемым.
– Знаю.
– Быть только следом дыма в сознании
– Да…
– И это все, что может предложить человеческая жизнь? Интересно…
Я протолкнула жука еще глубже в желудок Персефоны. Она слабо боролась против вторжения.
– Я могу убить твою жену этим дронтом, – сказала я Берликорну. – Я права?
Берликорн попытался оттолкнуть тело Белинды, но Койот и Сапфир уже вышли из транса. Берликорн потерпел поражение в битве: слишком много путаницы и слишком много историй, которые надо вспомнить, – хозяин, сновидений не мог удержать своих заключенных.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41
Пока он рассказывал, я влила маленькую дозу своей Тени в дронтового жука у меня внутри. Там теперь покоилась частичка моей души, отделенная, надеюсь, от владений Берликорна. Я снова разделилась – теперь я была и Тенью, и дронтом.
– По-моему, ваша история очень печальна, сэр Джон, – сказала я Тенью, в то же время своей дронтовской частью сообщив ему, что его дражайшая жена – мерзкая злобная кровожадная сука.
– Воистину, воистину печальна, – ответил Берликорн моей Тени. – Всего лишь грустная история, однажды давным-давно рассказанная несчастным человеком перед лицом смерти. Но все же есть и надежда. Мы еще можем отыскать рай.
Значит, дронтобарьер работает. Я еще раз попробовала оскорбить его жену изнутри складок тела моего внутреннего жука. Ничего. Никакого ответа на мой выпад.
– Чем может быть плох рай? – вместо этого спросил он.
– Тем, что для того, чтобы он появился, должны погибнуть люди. – Теперь я знала, что внутри меня есть темная зона, куда Берликорну никогда не проникнуть.
– Но ведь люди изобрели подобную концепцию, – проворчал он. – Ваша история, как могила, полна телами тех, кто отдал жизнь во имя великой цели. Почти все ваши истории основаны на примерах самопожертвования… и тем не менее вы жалуетесь, когда история сама пытается использовать этот ход. В самом деле, даже ты, Сивилла… Разве ты не построила такую же историю о смерти ради жизни на основе любви к своим детям? Право, это уже невыносимо. О ваша несправедливость! Но идем быстрее, я многое хочу тебе показать…
Берликорн отбросил больной цветок и зашагал по свежевзошедшей Клермонт-роуд, пока наконец мы не оказались на Броудфилд-роуд. Та самая улица, где Бода задержалась, убегая от меня и Зеро после матча по виртболу. Может быть, Берликорн запланировал провести меня по случившейся в Реале истории, отразив ее в сон. Я теперь спрятала большую часть мыслей внутри дронтового жука, моего тайного убежища в этой Стране Чудес. Берликорн уже звонил в дверь одного из опутанных цветами домов на Броудфилд.
– Надеюсь, он дома, – сказал он. – Здесь живет некий Октавиус Доджсон, родственник в восьмом колене Чарльза Лютвиджа Доджсона, одного из ваших лучших писателей. Я полагаю, тебе известны его творения?
– Известны, – ответила я через Тень.
Дверь открыл белый кролик с меня ростом, который провел нас в гостиную. В гостиной на куче подушек, скрестив ноги, сидел молодой человек. Я рискнула предположить, что это и был собственно Октавиус Доджсон, возраста двадцати семи с тремя четвертями лет. Дымные поцелуи булькающей наркоты, которой он пропитывал себя, мастерски всасываясь в мундштук заляпанного малиновым вареньем кальяна, явно доставляли ему глубокое наслаждение. Пока Берликорн вел меня к подножию лестницы, он не произнес ни слова.
Мы вместе поднялись на площадку, куда выходили три двери. Из-за одной доносилась грустная песня, «Морж и Плотник». Девочка пела о башмаках, о сургуче, о королях и капустах, и ее голос был полон такой боли, что ноты, казалось, ломались в воздухе. Берликорн тихо постучал в дверь спальни и затем, когда пение прекратилось, широко открыл ее. Он шагнул в комнату, и мое теневое тело прошло за ним. В спертом воздухе висел гнилостный запах нездорового дыхания.
– Да? В чем дело? – раздался несчастный ломкий голос.
Девочка семи с половиной лет болезненно-бледного вида, с грязными светлыми волосами, в запачканном рвотой кружевном платье лежала на кровати, из последних сил играя с заводной черепахой, у которой давно кончился завод.
– Берликорн, что тебе опять нужно? – проговорила она срывающимся шепотом.
– Я привел реального персонажа посмотреть на тебя, – ответил Берликорн. – Ее зовут Сивилла Джонс, и более всего на свете она желает побеседовать с тобой.
– Алиса, это ты? – спросила я.
Алиса только кашляла и плакала. Я уверена, она сказала что-то вроде «До-До-Доджсон», но тут за спиной я услышала шум, обернулась на него – и оказалось, на пороге стоял белый кролик. Он прошел мимо меня к кровати, встал рядом и, вынув часы из жилетного кармана, взял Алису за руку и начал громко отсчитывать пульс.
– Как она? – спросил Берликорн.
– Еле-еле держится, если быть честным, – ответил белый кролик. – Я бы сказал, ей осталось несколько дней… – Вид у кролика был очень печальный, и Берликорн казался встревоженным не меньше.
– Что здесь происходит? – спросила я.
– Алиса умирает, – ответил Джон Берликорн.
– Алиса в Стране Чудес? Но ведь…
– Вот что случается, когда забывают сон.
– Ты же говорил, сны не могут умереть.
– Сон, который не снится, – умирающая фантазия. По-видимому, никто уже не хочет видеть снов о милой, доброй Алисе. Видишь ли, Сивилла Джонс, это двустороннее зеркало: единственный способ сохранить Алисе жизнь – перенести ее в реальность через новую карту. Понимаешь теперь? Вы называете аллергию болезнью, хотя она самом деле она лекарство.
Алиса довольно грубо засмеялась и сказала:
– Хитровыебнутый способ.
– Способ действительно неочевидный, дорогая Алиса, – согласился Берликорн. – Но разве ты не видишь, – тут он снова повернулся ко мне, – в каком отчаянном положении я нахожусь, Сивилла?
А я, в своем дымном теле, не могла найти слов для ответа. Передо мной лежала умирающая от недостатка сновидческого общения подруга ранних лет моего воображения, и боль утраты заставила меня вспомнить юность, когда я отчаянно хотела, чтобы в мое тело проник сон.
Берликорн подошел ко мне, положил руки мне на плечи, сказал очень ласково:
– Сивилла, ты показала невероятную для женщины-человека стойкость духа.
Его руки уже ласкали мою призрачную грудь, спускались к животу, и все время на шее чувствовалось его теплое дыхание.
– Ты развлекла загрустившего старика и развеяла его скуку, но теперь, боюсь, развлечения подошли к концу. – И баюкают, баюкают тихие слова. – Отдайся моей ласке…
– Ты не причинишь мне вреда, – сказала я сонно. – Я дронт в Вирте. Вся боль – иллюзия.
– Твоя дочь тоже… должна наконец умереть. – Баю-баю… – Все просто. Дронты должны умереть. Чтобы сны могли жить.
– Не трогай меня, сэр Джон. Я…
Его пальцы нежно играли с дымом моего живота и затем погрузились в мое солнечное сплетение, где сомкнулись на черном жуке, воплотившем мою дронтовость. Он вырвал дергающееся насекомое из живота и вытащил его из-под тенекожи на свет.
– Вот это твоя защита, дорогая? – Он помахал рукой с жуком у меня перед лицом, смеясь надо мной.
– Теперь, уверяю тебя, Сивилла… ты можешь смотреть сны бесконечно. И твоя дочь тоже.
– Нет…
– И, следовательно, вы готовы удовлетворить мое желание. Которое состоит в том, чтобы вы обе умерли.
– Оставь ее в покое!
Я стремилась защитить жизнь дочери, но конечно, на Берликорна мои мольбы никак не подействовали. Он отступил от моего тела, держа черное насекомое за одну лапку, как будто жук мог попортить его сноплоть. Часть меня все так же оставалась внутри отделенного жука, что давало мне некоторую надежду до тех пор, пока не начался дурной сон – Берликорн вторгся в мою раскрытую Тень своими жестокими видениями.
Сны… я видела сны… реальные сны…
Меня поглотили боль, и кровь, и ножи шипов. Я ехала на окровавленном коне сквозь зону роста заостренных фортепиано. Я проваливалась в осьминогов, вторгалась в зонтики, насаживалась на стрелки брюк, растягивала края моих кожных часов на кусачие велосипеды и погоду рыбы.
Так вот что такое – видеть сны. Берликорн убивал меня нелепыми сказками, худшим вариантом кошмаров, и вторжение стало иссушать мою Тень. Я ужасно хотела вырваться – и где-то вдалеке, в дальнем-дальнем далеке, я чувствовала такой же, протест Белинды.
Я сжималась. Уходила. Гасла. Умирала…
– Ты не сможешь, Берликорн, – звала я через крошечные остатки Тени, над распадом которой он просто смеялся, и махал дронтовым жуком, чтобы поиздеваться над моей слабостью. И своей крошечной гаснущей Тени я поклялась тогда наказать властелина сновидений, если только смогу. И послала прядь тугого дыма, который еще оставался в жуке; прядь дыма, которая обернулась вокруг руки Берликорна, а потом сделала стремительное движение, вырывая жука из его захвата.
Все это время дурные сны собирались в моей душе, стремясь затащить меня под/в нафтоцветное море куроидных магнитов и смех лобстеризованных вторников.
Мой черный жук оказался на свободе. Мой локон дыма завивался вокруг тела Берликорна и в конце концов добрался до постели Алисиных страданий. У меня не было времени на раздумья, и я вогнала мой дым глубоко Алисе в рот, а вместе с ним – дронтосекомое. Алиса немного поборолась. Совсем немного, как будто с радостью принимала конец своей истории.
Берликорн задыхался, и мне нравилось это слышать. Как задыхается сон.
Белый кролик проклинал историю, которая завела его в пекло опасности. Он исчез в дверях, наговаривая свою классическую присказку:
– Ай-ай-ай! Я опаздываю!
Берликорн подошел ко мне.
– Ты что творишь?
В его голосе слышалось сомнение.
– А ты как думаешь? – парировала я. – Убиваю Алису в Стране Чудес, ни больше, ни меньше. – Я протолкнула жука глубже, невзирая на слабые протесты Алисы, вниз, сквозь сопротивлявшиеся мышцы горла, пока жук не достиг ее желудка. – Ты ведь так же убил Койота? А теперь твоя милая, любимая Алиса почувствует то же сжимающееся дыхание. Теперь в ней Иммунная Тьма, и это сновидение сейчас умрет. Ты же этого хотел?
– Ты не сможешь, – прошипел Берликорн, пытаясь ухватить мою Тень пальцами. Теперь, соединившись с дронтовостью, она была сильнее сноплоти, и пальцы Берликорна сжимались вокруг пустого дрожащего тумана. Все его злые сны порхали у меня в голове, как потерянные птицы, испуганные нежданной слабостью, промахнувшиеся мимо гнезда…
– Это все нереально, – сказала я ему. – Это не Страна Чудес, и это не Алиса. Этот мир – просто остатки твоего жалкого сознания, мятущегося в поисках пищи.
– Не… Не убивай ее.
– Верни меня назад, Берликорн. Покажи мне, кто она на самом деле.
Берликорн помахал руками в воздухе, и через половину спящей секунды мы были в столовой. Дождь еще шел. Берликорн вернулся в свое кресло, а я снова всосалась в тело Белинды. Койот еще балдел от мяса во рту, а Сапфир играл рыболовными крючками с рисовым червем. На столе в захвате моей дочери дрожала Персефона. Цветочная девочка отыгрывала роль Алисы в воображаемой Стране Чудес. Белинда держала девочку одной рукой за горло, а из второй руки лился поток тенедыма, исчезающий во рту Персефоны.
Дронтосекомое, вошедшее глубоко в тело Персефоны.
– Прошу… – Впервые зазвучал умоляющий голос Джона Берликорна.
– Во имя твоей жены, Берликорн,
– Прощу… не обессонивайте мою любовь. Ее убьет эта черная тварь…
– Во имя моего ребенка, – сказала я довольно холодно. – Во имя ребенка Койота. Во имя моего города и города моих друзей. За Зеро Клегга и за Карлетту, девочку-щенка, и в память Томми Голубя. Я пришла сюда сражаться с тобой, Джон Берликорн, но теперь я поняла… Я пришла сюда просить тебя спасти нас.
Прошла целая жизнь. А потом, вдруг…
– Знаешь, что самое грустное, Сивилла? – уныло, почти печально спросил Берликорн, уступивший неизбежному.
– Расскажи, что самое грустное.
– Я не знаю, живой я или нет.
– Думаю, живой.
– Из всех созданий, собравшихся за этим столом, ты самая живая. Ты доказала это. Иногда это так сложно…
– Знаю.
– Быть только рассказываемым.
– Знаю.
– Быть только следом дыма в сознании
– Да…
– И это все, что может предложить человеческая жизнь? Интересно…
Я протолкнула жука еще глубже в желудок Персефоны. Она слабо боролась против вторжения.
– Я могу убить твою жену этим дронтом, – сказала я Берликорну. – Я права?
Берликорн попытался оттолкнуть тело Белинды, но Койот и Сапфир уже вышли из транса. Берликорн потерпел поражение в битве: слишком много путаницы и слишком много историй, которые надо вспомнить, – хозяин, сновидений не мог удержать своих заключенных.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41