Что за идиотизм! «Будь мужчиной!» — тихо пробормотал он сам себе.
Конечно, Тонио не сомневался, что Гвидо видит перед собой лишь мальчика, который спокойно ждет, пока с ним заговорят. Что ж, пусть так.
— Ты устал от всего этого? — мягко спросил Гвидо.
— А вас что, это волнует? — огрызнулся Тонио. Гвидо был изумлен.
— Да нет, нисколько не волнует. Дело в том, что от всего этого устал я. И хочу поехать в нижнюю часть города, в одну дальнюю таверну, посидеть там немного.
— Уже поздно, маэстро, — сказал Тонио.
— Утром можешь поспать, — отозвался Гвидо. — Но как хочешь. Можешь, конечно, вернуться домой. Один. Ну что, идешь?
Тонио не ответил.
Сидеть в таверне с другим евнухом? Он не мог себе этого представить. Кругом грубоватые мужики, раскатистый, хриплый смех, женщины в коротких юбках, их соблазнительные улыбки...
Тут же вспомнились теплые, забитые до отказа таверны Венеции, кафе отца Беттины и все те места, где он с Эрнестино и другими уличными певцами так часто бывал в те последние дни.
Ему не хватало всего этого, всегда не хватало. Приятное вино, табак, особое удовольствие пить в теплой мужской компании.
Но помимо всего, ему хотелось свободы передвижения, свободы спокойно пойти куда угодно, не испытывая при этом щемящего чувства незащищенности.
— Туда часто ходят мальчики, — сказал Гвидо. — Они, наверное, и сейчас там, все те, кто был сегодня в опере.
Это означало, что туда ходят старшие кастраты и другие музыканты. Тонио живо представил себе их.
Но Гвидо уже выходил из комнаты, опять став отстраненным, холодным.
— Хорошо, поезжай домой, если хочешь, — бросил он через плечо. — Полагаю, я могу надеяться, что ты будешь вести себя хорошо?
— Подождите, — сказал Тонио. — Я с вами.
* * *
В таверне было шумно и полно народу. Там собрались и музыканты из консерватории, и множество скрипачей из оперного театра, которых Тонио тут же узнал. Присутствовали и несколько актрис, но в общем и целом это было мужское общество, не считая хорошеньких официанток, с радостью бежавших на зов посетителей.
Тонио видел, что Гвидо чувствует себя здесь как рыба в воде. Он даже знал девушку, которая подошла к ним принять заказ. Гвидо попросил принести лучшее вино, а на закуску сыр и фрукты и, прислонившись к стене в деревянной нише, в которой их усадили, вытянул ноги и стал с самым довольным видом рассматривать толпу.
Похоже, ему понравился и вкус вина, которое он отхлебнул из жестяной кружки. «Ему лучше было прийти сюда одному, — подумал Тонио. — А я в Венеции, в таверне Беттины, и если я не встану сейчас и не выйду навстречу поджидающим меня бравос моего брата, значит, все это только сон». Он тряхнул головой, глотнул вина и подумал: «Интересно, все эти грубые мужики смотрят на меня как на мальчика или как на кастрата?»
На самом деле в помещении было много евнухов, но никто не обращал на это внимания — во всяком случае не больше, чем публика в книжных лавках Венеции, куда Алессандро заходил выпить кофейку и послушать театральные сплетни.
Но Тонио чувствовал, что лицо его горит, и поэтому вздохнул с облегчением, когда несколько мужчин за одним из длинных столов затянули песню и взоры всех присутствующих обратились к ним.
Тонио опустошил свою кружку и налил себе еще вина. Он смотрел на потрескавшийся деревянный стол, на капли влаги, пузырившиеся тут и там на засаленной поверхности. И устало подумал о том, сколько пройдет времени, прежде чем он и тот человек, что спустился с Везувия, станут одним существом.
Песня смолкла. Тут же двое певцов, похоже обычных уличных музыкантов, начали дуэт в сопровождении мандолины. В их песне было что-то дикое, неистовое, близкое к напевам горцев, а может быть, испанцев.
Тонио закрыл глаза и отдался во власть голосу тенора. Когда он снова открыл глаза, его кружка была пуста. Наливая себе третью кружку, он заметил, что Гвидо смотрит на него, хотя и не говорит ничего.
Он не знал, когда именно у их стола появился Лоренцо. Он только обратил внимание, что кто-то долго стоит около них, а потом, подняв голову, увидел, кто это. Голова мальчика загораживала свет, исходивший от низко подвешенных ламп, и черты его было трудно различить. — Проваливай отсюда, Лоренцо, — холодно сказал Гвидо.
Лоренцо вздернул брови и что-то сердито проговорил на неаполитанском диалекте, обращаясь к Гвидо.
Тонио вскочил на ноги. Лоренцо тут же выхватил кинжал. За ближайшими столами все смолкли, и в тишине ясно прозвучали слова Гвидо, судя по всему приказавшего Лоренцо покинуть таверну.
Но Тонио понял и то, что угроза не возымела действия. Момент настал. На лице Лоренцо были написаны ненависть и ярость. К тому же он был очень пьян и, приближаясь к Тонио, выглядел опасным, как настоящий мужчина.
Тонио сделал шаг назад. В мыслях его царила суматоха. Он хотел вытащить свое оружие, но знал, что произойдет, стоит ему только шевельнуть рукой. Одна из местных девушек тянула Лоренцо за рукав, и несколько мужчин поднялись из-за длинного стола в центре комнаты и окружили их. Неожиданно Гвидо яростно толкнул Лоренцо. Толпа расступилась, но мальчик устоял на ногах.
Однако Тонио успел вытащить оружие.
— Я не хочу ссориться с тобой, — сказал он по-итальянски.
Лоренцо осыпал его бранью на неаполитанском диалекте.
— Говори так, чтобы я мог понимать тебя, — решительно заявил Тонио.
Вино бурлило в его венах, и, несмотря на спокойный тон, он внутренне трепетал. В какой-то миг он испытал настоящий страх, представил себе, как стальной клинок вонзается в его плоть. Но в тот же миг понял, что времени бояться у него нет. Он сделал еще один шаг назад, чтобы увеличить дистанцию и лучше видеть противника, который был гораздо выше его и уже вытягивал длинную — кажется, бесконечную — руку евнуха, готовясь вонзить смертельный клинок.
Гвидо вышел вперед, явно собираясь снова толкнуть Лоренцо, и тот немедленно развернулся к нему. Все поняли, что он угрожает всерьез и что сейчас он пырнет Гвидо.
Тут вмешался кто-то третий — в полумраке не было видно, кто именно, — и оттащил Гвидо.
Но маэстро снова попытался схватить Лоренцо, и тот уже замахнулся на него, когда Тонио, стремясь защитить учителя, с громким криком рванулся вперед.
Лоренцо резко обернулся к нему.
Дальнейшее произошло так быстро, что Тонио ничего не успел понять. Мальчик подскочил к нему, его длинная рука метнулась вперед, а Тонио вывернулся из-под нее и почувствовал, как его клинок входит в тело Лоренцо. Но потом лезвие остановилось, и Тонио со всей силой нажал на него, прорываясь сквозь одежду, или плоть, или кость, или что там еще сдерживало его, и почувствовал, как кинжал вдруг пошел легко, беспрепятственно. Не удержавшись, Тонио повалился на Лоренцо.
Левой рукой мальчик вцепился ему в лицо, а когда Тонио вытащил клинок, сделал несколько нетвердых шагов назад.
Толпа ахнула. Сузив от ненависти глаза, Лоренцо держал кинжал высоко над головой. И вдруг его глаза расширились, и он упал, бездыханный, на пол, к ногам Тонио.
А Тонио уставился на него, не веря своим глазам.
Ему показалось, что вся толпа стала единым телом, мягко выпихивающим его из таверны. Кричала какая-то женщина, а он по-прежнему не понимал, что с ним происходит. Чьи-то руки поворачивали, толкали его, подтащили к двери, вывели в темную аллею. Кто-то торопливо шептал ему: «Уходи, уходи вот сюда, уходи скорее!» И неожиданно оказалось, что это Гвидо толкает его вперед.
Наверное, это было инстинктивным порывом толпы, кинувшейся защитить его. Следовало позвать жандармов, и поэтому люди отослали убийцу куда подальше. Никто не хотел, чтобы жандармы решали, кто прав, а кто виноват.
Тонио был так слаб и напуган, что Гвидо пришлось сначала втаскивать его в кабриолет, а потом вести под руку через ворота консерватории. Тонио продолжал оглядываться назад, туда, откуда они пришли, даже когда Гвидо затащил его в свою темную студию.
Он пытался что-то сказать, но Гвидо жестом приказал молчать.
— Но я... я... — Тонио задыхался, словно ему не хватало воздуха.
Гвидо покачал головой и демонстративно сжал губы. Но, видя, что Тонио не понял, прошептал:
— Не говори ничего!
* * *
На следующий день Тонио пытался заниматься, поражаясь тому, что абсолютно владеет голосом и может с легкостью выполнять все упражнения.
Если и было получено официальное подтверждение гибели Лоренцо, то он ничего об этом не знал.
Отказавшись от завтрака и обеда (сама мысль о еде вызывала у него отвращение), он время от времени ложился на постель у себя в комнате и думал о том, что же с ним будет.
Конечно, тот факт, что Гвидо вел себя как обычно, обнадеживал. Тонио знал, абсолютно точно знал, что, окажись он в опасности, Гвидо обязательно сказал бы ему.
Но когда все собрались за вечерней трапезой, он различил шепоток, пробежавший по трапезной с его появлением. Все до единого то и дело поглядывали на него.
Неоскопленные мальчики, которых он настойчиво избегал все это время так, словно они вообще не существовали, еле заметно, но очень многозначительно кивали ему, когда встречались с ним взглядом. А маленький флорентиец Паоло, который всегда успевал сесть за столом неподалеку от Тонио, не отрывал от него глаз и совершенно забыл о еде. Его круглое курносое личико светилось искренним восхищением и то и дело озарялось лукавой улыбкой. Что касается остальных кастратов за столом, то они явно признали авторитет Тонио, так как ему первому передали хлеб и общий кувшин с вином.
Но Доменико нигде не было видно. Впервые Тонио хотелось, чтобы он был рядом, не голым в постели наверху, а здесь, рядом с ним за столом.
Когда он явился в театр для участия в вечерней репетиции, Франческо, скрипач из Милана, подошел к нему и вежливо спросил, слышал ли он когда-либо у себя в Венеции великого Тартини.
Тонио отвечал утвердительно. Он слышал и Тартини, и Вивальди в то последнее лето на Бренте.
Все происходящее было так неожиданно и так странно!
* * *
В конце концов, совсем измученный, Тонио поднялся к себе. Даже не видя Доменико в темноте, он знал, что тот здесь. И выпалил, не в силах больше сдерживаться:
— Лоренцо погиб так глупо! Глупо и бессмысленно!
— Наверно, на то была воля Божья, — ответил Доменико.
— Ты издеваешься надо мной! — вспылил Тонио.
— Нет. Он ведь толком не мог петь. И все это знали. А что такое евнух, который не может петь? Для него лучше было умереть, — совершенно искренне пожал плечами Доменико.
— И маэстро Гвидо — евнух, который не может петь, — сердито прошептал Тонио.
— И маэстро Гвидо дважды пытался лишить себя жизни, — холодно заметил Доменико. — А кроме того, маэстро Гвидо — лучший учитель в консерватории. Даже маэстро Кавалла с ним не сравнится, и все это знают. Но Лоренцо? Что мог делать Лоренцо? Хрипеть в какой-нибудь деревенской церквушке, где не слыхивали никого получше? Мир полон таких евнухов. На то была Божья воля.
На этот раз он пожал плечами довольно устало, а вслед за тем обнял Тонио за талию.
— И вообще, — сказал он, — чего тебе беспокоиться? У него не было родственников.
— А жандармы?
Доменико рассмеялся:
— Боже, да в Венеции, похоже, царят мир и порядок. Иди сюда! — И он принялся целовать Тонио.
Это был их самый долгий разговор за все это время, но и он закончился.
* * *
Поздно ночью, когда Доменико заснул, Тонио тихо присел у окна.
Смерть Лоренцо потрясла его. Он не хотел стирать ее из памяти, хотя временами нить его размышлений терялась и он подолгу молча смотрел на далекий пик Везувия, на безмолвные вспышки пламени и след дыма, обозначающий путь лавы с горы к морю.
Он словно решил оплакивать Лоренцо, потому что никто больше не переживал по поводу его смерти.
И против собственной воли унесся мыслями далеко, далеко отсюда, в маленький городок на краю Венецианского государства. Он вспомнил, как бежал один под звездным небом, и грязь хлюпала под ногами, а потом бравос схватили его, втащили в темную комнатку, и он со всей силой сопротивлялся им, а они, как в кошмарном сне, снова и снова распинали его.
Он вздрогнул. Посмотрел на гору. «Я в Неаполе», — подумал он, и все же воспоминания не отпускали его и своей бесплотностью были похожи на сон.
Фловиго сменился Венецией. В новом воспоминании в руке Тонио появился кинжал, но противник на сей раз был другой.
Мать что-то кричала, как в тот последний вечер в обеденном зале, и волосы закрывали ее лицо. Они ведь даже не попрощались. Да и когда теперь попрощаются? В те последние мгновения он не думал о том, что расстается с нею. А она кричала так, словно ни одна душа не могла ее успокоить.
Он поднял нож. Твердо сжал рукоятку. А потом увидел знакомое выражение на лице Карло. Что это было: ужас? Удивление?
Напряжение спало.
Он сидел у окна в Неаполе, в полном изнеможении уронив голову на подоконник.
* * *
Тонио открыл глаза. Неаполь пробуждался от сна. Солнце посылало свои первые лучи рассеять туман, окутывавший деревья.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88
Конечно, Тонио не сомневался, что Гвидо видит перед собой лишь мальчика, который спокойно ждет, пока с ним заговорят. Что ж, пусть так.
— Ты устал от всего этого? — мягко спросил Гвидо.
— А вас что, это волнует? — огрызнулся Тонио. Гвидо был изумлен.
— Да нет, нисколько не волнует. Дело в том, что от всего этого устал я. И хочу поехать в нижнюю часть города, в одну дальнюю таверну, посидеть там немного.
— Уже поздно, маэстро, — сказал Тонио.
— Утром можешь поспать, — отозвался Гвидо. — Но как хочешь. Можешь, конечно, вернуться домой. Один. Ну что, идешь?
Тонио не ответил.
Сидеть в таверне с другим евнухом? Он не мог себе этого представить. Кругом грубоватые мужики, раскатистый, хриплый смех, женщины в коротких юбках, их соблазнительные улыбки...
Тут же вспомнились теплые, забитые до отказа таверны Венеции, кафе отца Беттины и все те места, где он с Эрнестино и другими уличными певцами так часто бывал в те последние дни.
Ему не хватало всего этого, всегда не хватало. Приятное вино, табак, особое удовольствие пить в теплой мужской компании.
Но помимо всего, ему хотелось свободы передвижения, свободы спокойно пойти куда угодно, не испытывая при этом щемящего чувства незащищенности.
— Туда часто ходят мальчики, — сказал Гвидо. — Они, наверное, и сейчас там, все те, кто был сегодня в опере.
Это означало, что туда ходят старшие кастраты и другие музыканты. Тонио живо представил себе их.
Но Гвидо уже выходил из комнаты, опять став отстраненным, холодным.
— Хорошо, поезжай домой, если хочешь, — бросил он через плечо. — Полагаю, я могу надеяться, что ты будешь вести себя хорошо?
— Подождите, — сказал Тонио. — Я с вами.
* * *
В таверне было шумно и полно народу. Там собрались и музыканты из консерватории, и множество скрипачей из оперного театра, которых Тонио тут же узнал. Присутствовали и несколько актрис, но в общем и целом это было мужское общество, не считая хорошеньких официанток, с радостью бежавших на зов посетителей.
Тонио видел, что Гвидо чувствует себя здесь как рыба в воде. Он даже знал девушку, которая подошла к ним принять заказ. Гвидо попросил принести лучшее вино, а на закуску сыр и фрукты и, прислонившись к стене в деревянной нише, в которой их усадили, вытянул ноги и стал с самым довольным видом рассматривать толпу.
Похоже, ему понравился и вкус вина, которое он отхлебнул из жестяной кружки. «Ему лучше было прийти сюда одному, — подумал Тонио. — А я в Венеции, в таверне Беттины, и если я не встану сейчас и не выйду навстречу поджидающим меня бравос моего брата, значит, все это только сон». Он тряхнул головой, глотнул вина и подумал: «Интересно, все эти грубые мужики смотрят на меня как на мальчика или как на кастрата?»
На самом деле в помещении было много евнухов, но никто не обращал на это внимания — во всяком случае не больше, чем публика в книжных лавках Венеции, куда Алессандро заходил выпить кофейку и послушать театральные сплетни.
Но Тонио чувствовал, что лицо его горит, и поэтому вздохнул с облегчением, когда несколько мужчин за одним из длинных столов затянули песню и взоры всех присутствующих обратились к ним.
Тонио опустошил свою кружку и налил себе еще вина. Он смотрел на потрескавшийся деревянный стол, на капли влаги, пузырившиеся тут и там на засаленной поверхности. И устало подумал о том, сколько пройдет времени, прежде чем он и тот человек, что спустился с Везувия, станут одним существом.
Песня смолкла. Тут же двое певцов, похоже обычных уличных музыкантов, начали дуэт в сопровождении мандолины. В их песне было что-то дикое, неистовое, близкое к напевам горцев, а может быть, испанцев.
Тонио закрыл глаза и отдался во власть голосу тенора. Когда он снова открыл глаза, его кружка была пуста. Наливая себе третью кружку, он заметил, что Гвидо смотрит на него, хотя и не говорит ничего.
Он не знал, когда именно у их стола появился Лоренцо. Он только обратил внимание, что кто-то долго стоит около них, а потом, подняв голову, увидел, кто это. Голова мальчика загораживала свет, исходивший от низко подвешенных ламп, и черты его было трудно различить. — Проваливай отсюда, Лоренцо, — холодно сказал Гвидо.
Лоренцо вздернул брови и что-то сердито проговорил на неаполитанском диалекте, обращаясь к Гвидо.
Тонио вскочил на ноги. Лоренцо тут же выхватил кинжал. За ближайшими столами все смолкли, и в тишине ясно прозвучали слова Гвидо, судя по всему приказавшего Лоренцо покинуть таверну.
Но Тонио понял и то, что угроза не возымела действия. Момент настал. На лице Лоренцо были написаны ненависть и ярость. К тому же он был очень пьян и, приближаясь к Тонио, выглядел опасным, как настоящий мужчина.
Тонио сделал шаг назад. В мыслях его царила суматоха. Он хотел вытащить свое оружие, но знал, что произойдет, стоит ему только шевельнуть рукой. Одна из местных девушек тянула Лоренцо за рукав, и несколько мужчин поднялись из-за длинного стола в центре комнаты и окружили их. Неожиданно Гвидо яростно толкнул Лоренцо. Толпа расступилась, но мальчик устоял на ногах.
Однако Тонио успел вытащить оружие.
— Я не хочу ссориться с тобой, — сказал он по-итальянски.
Лоренцо осыпал его бранью на неаполитанском диалекте.
— Говори так, чтобы я мог понимать тебя, — решительно заявил Тонио.
Вино бурлило в его венах, и, несмотря на спокойный тон, он внутренне трепетал. В какой-то миг он испытал настоящий страх, представил себе, как стальной клинок вонзается в его плоть. Но в тот же миг понял, что времени бояться у него нет. Он сделал еще один шаг назад, чтобы увеличить дистанцию и лучше видеть противника, который был гораздо выше его и уже вытягивал длинную — кажется, бесконечную — руку евнуха, готовясь вонзить смертельный клинок.
Гвидо вышел вперед, явно собираясь снова толкнуть Лоренцо, и тот немедленно развернулся к нему. Все поняли, что он угрожает всерьез и что сейчас он пырнет Гвидо.
Тут вмешался кто-то третий — в полумраке не было видно, кто именно, — и оттащил Гвидо.
Но маэстро снова попытался схватить Лоренцо, и тот уже замахнулся на него, когда Тонио, стремясь защитить учителя, с громким криком рванулся вперед.
Лоренцо резко обернулся к нему.
Дальнейшее произошло так быстро, что Тонио ничего не успел понять. Мальчик подскочил к нему, его длинная рука метнулась вперед, а Тонио вывернулся из-под нее и почувствовал, как его клинок входит в тело Лоренцо. Но потом лезвие остановилось, и Тонио со всей силой нажал на него, прорываясь сквозь одежду, или плоть, или кость, или что там еще сдерживало его, и почувствовал, как кинжал вдруг пошел легко, беспрепятственно. Не удержавшись, Тонио повалился на Лоренцо.
Левой рукой мальчик вцепился ему в лицо, а когда Тонио вытащил клинок, сделал несколько нетвердых шагов назад.
Толпа ахнула. Сузив от ненависти глаза, Лоренцо держал кинжал высоко над головой. И вдруг его глаза расширились, и он упал, бездыханный, на пол, к ногам Тонио.
А Тонио уставился на него, не веря своим глазам.
Ему показалось, что вся толпа стала единым телом, мягко выпихивающим его из таверны. Кричала какая-то женщина, а он по-прежнему не понимал, что с ним происходит. Чьи-то руки поворачивали, толкали его, подтащили к двери, вывели в темную аллею. Кто-то торопливо шептал ему: «Уходи, уходи вот сюда, уходи скорее!» И неожиданно оказалось, что это Гвидо толкает его вперед.
Наверное, это было инстинктивным порывом толпы, кинувшейся защитить его. Следовало позвать жандармов, и поэтому люди отослали убийцу куда подальше. Никто не хотел, чтобы жандармы решали, кто прав, а кто виноват.
Тонио был так слаб и напуган, что Гвидо пришлось сначала втаскивать его в кабриолет, а потом вести под руку через ворота консерватории. Тонио продолжал оглядываться назад, туда, откуда они пришли, даже когда Гвидо затащил его в свою темную студию.
Он пытался что-то сказать, но Гвидо жестом приказал молчать.
— Но я... я... — Тонио задыхался, словно ему не хватало воздуха.
Гвидо покачал головой и демонстративно сжал губы. Но, видя, что Тонио не понял, прошептал:
— Не говори ничего!
* * *
На следующий день Тонио пытался заниматься, поражаясь тому, что абсолютно владеет голосом и может с легкостью выполнять все упражнения.
Если и было получено официальное подтверждение гибели Лоренцо, то он ничего об этом не знал.
Отказавшись от завтрака и обеда (сама мысль о еде вызывала у него отвращение), он время от времени ложился на постель у себя в комнате и думал о том, что же с ним будет.
Конечно, тот факт, что Гвидо вел себя как обычно, обнадеживал. Тонио знал, абсолютно точно знал, что, окажись он в опасности, Гвидо обязательно сказал бы ему.
Но когда все собрались за вечерней трапезой, он различил шепоток, пробежавший по трапезной с его появлением. Все до единого то и дело поглядывали на него.
Неоскопленные мальчики, которых он настойчиво избегал все это время так, словно они вообще не существовали, еле заметно, но очень многозначительно кивали ему, когда встречались с ним взглядом. А маленький флорентиец Паоло, который всегда успевал сесть за столом неподалеку от Тонио, не отрывал от него глаз и совершенно забыл о еде. Его круглое курносое личико светилось искренним восхищением и то и дело озарялось лукавой улыбкой. Что касается остальных кастратов за столом, то они явно признали авторитет Тонио, так как ему первому передали хлеб и общий кувшин с вином.
Но Доменико нигде не было видно. Впервые Тонио хотелось, чтобы он был рядом, не голым в постели наверху, а здесь, рядом с ним за столом.
Когда он явился в театр для участия в вечерней репетиции, Франческо, скрипач из Милана, подошел к нему и вежливо спросил, слышал ли он когда-либо у себя в Венеции великого Тартини.
Тонио отвечал утвердительно. Он слышал и Тартини, и Вивальди в то последнее лето на Бренте.
Все происходящее было так неожиданно и так странно!
* * *
В конце концов, совсем измученный, Тонио поднялся к себе. Даже не видя Доменико в темноте, он знал, что тот здесь. И выпалил, не в силах больше сдерживаться:
— Лоренцо погиб так глупо! Глупо и бессмысленно!
— Наверно, на то была воля Божья, — ответил Доменико.
— Ты издеваешься надо мной! — вспылил Тонио.
— Нет. Он ведь толком не мог петь. И все это знали. А что такое евнух, который не может петь? Для него лучше было умереть, — совершенно искренне пожал плечами Доменико.
— И маэстро Гвидо — евнух, который не может петь, — сердито прошептал Тонио.
— И маэстро Гвидо дважды пытался лишить себя жизни, — холодно заметил Доменико. — А кроме того, маэстро Гвидо — лучший учитель в консерватории. Даже маэстро Кавалла с ним не сравнится, и все это знают. Но Лоренцо? Что мог делать Лоренцо? Хрипеть в какой-нибудь деревенской церквушке, где не слыхивали никого получше? Мир полон таких евнухов. На то была Божья воля.
На этот раз он пожал плечами довольно устало, а вслед за тем обнял Тонио за талию.
— И вообще, — сказал он, — чего тебе беспокоиться? У него не было родственников.
— А жандармы?
Доменико рассмеялся:
— Боже, да в Венеции, похоже, царят мир и порядок. Иди сюда! — И он принялся целовать Тонио.
Это был их самый долгий разговор за все это время, но и он закончился.
* * *
Поздно ночью, когда Доменико заснул, Тонио тихо присел у окна.
Смерть Лоренцо потрясла его. Он не хотел стирать ее из памяти, хотя временами нить его размышлений терялась и он подолгу молча смотрел на далекий пик Везувия, на безмолвные вспышки пламени и след дыма, обозначающий путь лавы с горы к морю.
Он словно решил оплакивать Лоренцо, потому что никто больше не переживал по поводу его смерти.
И против собственной воли унесся мыслями далеко, далеко отсюда, в маленький городок на краю Венецианского государства. Он вспомнил, как бежал один под звездным небом, и грязь хлюпала под ногами, а потом бравос схватили его, втащили в темную комнатку, и он со всей силой сопротивлялся им, а они, как в кошмарном сне, снова и снова распинали его.
Он вздрогнул. Посмотрел на гору. «Я в Неаполе», — подумал он, и все же воспоминания не отпускали его и своей бесплотностью были похожи на сон.
Фловиго сменился Венецией. В новом воспоминании в руке Тонио появился кинжал, но противник на сей раз был другой.
Мать что-то кричала, как в тот последний вечер в обеденном зале, и волосы закрывали ее лицо. Они ведь даже не попрощались. Да и когда теперь попрощаются? В те последние мгновения он не думал о том, что расстается с нею. А она кричала так, словно ни одна душа не могла ее успокоить.
Он поднял нож. Твердо сжал рукоятку. А потом увидел знакомое выражение на лице Карло. Что это было: ужас? Удивление?
Напряжение спало.
Он сидел у окна в Неаполе, в полном изнеможении уронив голову на подоконник.
* * *
Тонио открыл глаза. Неаполь пробуждался от сна. Солнце посылало свои первые лучи рассеять туман, окутывавший деревья.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88