Пока умельцы-ксесты, сами полутелепаты, не
раскрыли ее хитрость и не сделали беспомощной перед наивной любовью своего
сына.
Злоба сбежала с ним, так как сопротивляться было бесполезно, а ее
положение на торговом флоте все равно было утрачено. Она сбежала с ним,
хотя по-прежнему не знала, как справиться с грядущим кризисом. Она не
могла сказать ему правду, ибо лишилась бы его навсегда, но не могла и
покориться страстному объятию, которое было у него на уме. Она не могла
остаться и не могла уйти.
И в результате, на бесповоротной точке - молчание. Только так могла
она удержать его вблизи, но на некотором расстоянии, пока появится
какая-нибудь другая, более продолжительная возможность.
Так рассуждал Атон - сейчас, а не в прошлом - и обнаружил, что даже
это еще не все. Воображение отчаянно боролось, удерживая его от полного
осознания. Душа вычеркивала из памяти весь эпизод столько, сколько могла,
а сейчас с неохотой сдавала позиции. Ему необходимо открыть зло, зная, что
оно существует, зная, что он недостаточно еще зрел, чтобы противостоять
ему.
Эпизод в космотеле не был завершен. Им обоим приходилось разыгрывать
его, в прошлом и настоящем, пока не раскроется вся подоплека его мучений.
Тайное стало явным: Атон влюблен в свою мать. "Начни с этого и
вернись назад. Переживи вновь... если сможешь".
Назад... Так как она знала, что он вернется, он реагировал на
известие с тоскливой нерешительностью. То, о чем он мечтал, не могло
произойти. Его милые чувства, какими они могли показаться ее восприятию и
которые заставляли блестеть ее восхитительные волосы, были пустой
роскошью. Он уйдет и никогда больше с ней не встретится. Обойдется без
нее.
Как мало он понимал миньонетку!
Скинув космокостюм, обнаженная. Злоба позвала его.
- Атон, - сказала она. Красота ее была абсолютна.
Он подошел к ней, как делал всегда, смущенный своими мыслями и
ситуацией. Ему больно терять ее, ибо с первой встречи в лесу она - как
женщина - жила в его любящем воображении.
- Атон, - повторила она. - На Миньоне, - в космотеле он впервые
услышал название ее родной планеты, и название это осталось с ним, - на
Миньоне культура не похожа на вашу. Я была неправа, что сбежала с
иномирянином, но тогда я была молода и не понимала... - Знакомым движением
она взяла его за руки. - Атон... на Миньоне женщины живут долго, во много
раз дольше мужчин. Миньонетка переживает своего первого супруга, даже если
его вскоре не казнят, а затем принадлежит его ближайшему родственнику по
крови. Ему она рожает еще одного сына, а тому - еще одного, из одного
поколения в другое, пока, наконец, не становится слишком старой и не
рожает дочь Таков наш путь.
Атон молча опустился перед ней на колени, его руки - ее пленники. О
чем она пыталась ему рассказать?
- Атон, ты наполовину миньон, ты - моя кровь.
Ужас начал охватывать его, тогда.
- Ты - моя мать...
- Да. Вот почему все так получилось. Вот причина, по которой я пришла
к тебе еще мальчику, в лес и подарила музыку и хвею - чтобы в душе ты
узнал то, чего не мог постичь из книги. Что ты - миньон, рожденный для
миньонетки. Ты должен это сделать, а после тебя твой сын, ибо такова твоя
культура и твоя кровь - кровь миньона.
Сопротивляясь тому, что, как он уже знал, было правдой, Атон испытал
колоссальное потрясение. Ибо хотя культура, которую он понимал, строго это
запрещала, он, в перевернутом виде соответствуя чувствам Злобы - о чем
тогда не знал - вырос с верой, что Злоба - самая желанная из женщин.
Поскольку они с ней, согласно его неполным знаниям, не были
родственниками.
Теперь он знал, что Злоба - по его собственным убеждениям, которые
были основополагающими - запретна. И он нашел ее...
По-прежнему самой неотразимой и желанной женщиной, какую только мог
вообразить. Она предложила ему себя - и он физически захотел ее сильнее,
чем когда-либо. Что и разъярило его больше всего.
- До сих пор, - сказала она, - ты не был готов, Атон. Мне пришлось
долго ждать, чтобы победить тебя. - Злоба лежала на диване, великолепная в
своем спокойствии, прижав его к себе. Живое пламя ее волос разметалось во
все стороны: на лицо и плечи, на изумительную грудь, высвечивая ее тело.
Черно зеленые глаза, близкие как никогда, были бездонны.
- Так долго, - сказала она. - Так прелестно. Поцелуй меня, Атон, и
приди ко мне. Сейчас, Атон... сейчас!

ЧЕТЫРНАДЦАТЬ
День был ветреный. Они вместе встали, покинули беседку и пошли
навстречу ветру.
- Зачем в космотеле ты позволила мне открыть твою сущность? - спросил
Атон. - Тому, чего ты хотела, легче было случиться, если бы я не знал.
- Атон, - сказала она, с нежным упреком покачивая головой. - Разве ты
не был на Миньоне? Разве не видел, что делает с миньонеткой любовь, твоя
любовь?
Он позволил себе забыть.
- Твоя любовь убила бы меня, как и любовь твоего отца, если б она
была такой, какой ты ее вообразил, когда ухаживал за мной, - объяснила
Злоба. - Лишь знание истины могло заставить тебя осуждать меня. Лишь
посредством этого - по-твоему, отрицательного - чувства ты мог достичь
меня физически. Ты должен был знать.
Атон сразу не смог ответить. Она долго ждала - но их встреча
произошла слишком рано.
- Смерть и любовь для нас всегда связаны, - сказал он, не глядя на
нее. - Смерть иллюзии, любовь к боли. Мне приходилось думать, что ты -
воплощение зла, и ты заставляла меня верить в это. Но мое сопротивление
оказалось сильнее желания. В конце концов, я оставил тебя.
- Разве, Атон?
Дорога стала круче, но ветер стих. Он помогал ей подниматься, хотя
она в этом не нуждалась. Их разговор смолк, когда она, по-видимому, вновь
преобразилась, чтобы присоединиться к одинокому шествию его воспоминаний.
Теперь она несла рюкзак, а в ее светлых волосах трепетал ветерок. На
запястье поблескивал серебряный браслет.
Атон почувствовал дурноту, захотев внезапно узнать, была ли
интерлюдия с хорошенькой рабыней, вторая любовь, жалобно надеявшаяся
сразиться с первой, - любовь, которая спасла бы его от Хтона, если бы он
сумел на нее ответить. Была ли Кокена вообще реальной личностью? Или
всего-навсего еще одним плодом его воображения? Терял ли он в самом деле
когда-либо верность миньонетке?
"Тема раковины! Была ли ты частью прерванной песни? Была ли моя мечта
тщетна даже тогда? Даже тогда...
Ничто не умирает на Идиллии - кроме надежды".
Они находились на вершине холма, заменявшего гору. Атон забыл
сомнения. Под нависшими облаками вид был прекрасен, ярок особым цветом
ранних сумерек. Раковина, песня - бесполезно понимать...
- Я люблю тебя! - закричал он и откуда-то издали услышал свой голос.
- Я люблю тебя... - и вновь его чувство было искренним и сильным.
Волосы Злобы были алыми; они были черными; они извивались от боли, и
она упала, как и должна была упасть, жестоко пораженная. Гром взорвал
небо, и лес, и поле, и любовь; пошел дождь, заливая все вокруг и марая. И
мелодию, что он любил, смыло и всосало в почву.
После Атон катился, кувыркаясь и подскакивая, по склону холма,
потрясенный нечаянно нанесенным ударом, хватаясь за песню и находя лишь
грязь и выдранную траву. Любовь - запретна. Он никогда не обладал ни одной
женщиной ради любви, лишь ради болезненной цели. Всегда песня кромсала
любовь - а теперь он был по ту сторону песни; он ее потерял, прервал
навсегда... и холодная вода, лившаяся на лицо, затопляла его.
Дождь прекратился - через час или через секунду, а Атон лежал в
болоте у подножия холма рядом с вонючим прудом, ежегодно плодившим
отвратительных головастиков и смертельную ржу. У другого склона лежало
тело - нагое, прелестное, но не мертвое, вовсе не мертвое. С темной
поверхности пруда поднималось зеленое свечение, свечение Хтона, отбрасывая
скользкие тени и выдавая зловещую рябь у берега.
Атона раздирали подавленные воспоминания, указания на ужас и жуткое
убийство. Он был здесь раньше. Он был...
Немертвое тело потянулось, волосы у него были ни светлыми, ни
огненными, но чем-то мокрым, неопределенного цвета. Очертания тела были не
божественными, а просто женскими. Женщина шла к нему, огибая темный пруд,
по узкому берегу.
Атон тоже встал на берегу, не в силах отойти от зловонного края. Нет
способа избежать ее, кроме как беспомощно устремиться по этому кошмарному
пути, не стараясь понять свой испуг. Он не сподобился даже на это; просто
стоял и наблюдал, как она медленно приближается к нему своими маленькими,
но тяжелыми шагами. Он наблюдал, как вслед за первым шаг в шаг шествует ее
второе тело, а за ним третье: множество отвратительных тел...
Ужас праздновал победу. Он бросился от пруда - проливной дождь стоял
стеной, изогнувшись над головой смутным куполом, который ему не пробить.
Не вырваться.
Атон взглянул в пруд, и ему показалось, что там не длинные водоросли,
а языки. Один - больше и ближе прочих: толстый круглый язык, слепо
поднимавшийся в поисках плоти. Вскоре он его почует и устремится к нему.
Атон, поскальзываясь, побежал. Но с противоположной стороны
приближалось что-то еще - плотное и горизонтальное, какое-то острие... и
выхода не было.
Атон прислонился спиной к ненадежной стене, поднял глаза к круглому
куполу вверху и заставил себя думать. Мысли были нечеткие и неясные,
рассудок тянулся к пище и, давясь тошнотворностью окружающего, все же
что-то переваривал, дабы сохранить утекающие силы и заставить мир застыть
хотя бы на мгновение.
"Этот тупик, этот ужас - каким-то образом есть мое собственное
создание. Он не может быть реальным в физическом смысле. Лишь в Хтоне
такое существует буквально.
Мой разум облачил свое смятение в пугающую аллегорию, как делал и
раньше. Он довел мой душевный конфликт до крайности, вынуждая меня или
разрешить его, или перестать притворяться нормальным. Я стою на берегу
застойного пруда, в нем нет никаких чудовищ и никакой стены вокруг; есть
только зарождающаяся ржа и непрерывный ливень. Нет никаких размножившихся
фигур, приближающихся ко мне, ни страшного острия с другой стороны пруда;
только женщина, которую я люблю, а должен ненавидеть, соблазнительная
миньонетка".
Но _к_о_н_ф_л_и_к_т_, насколько он знал, реален; пора принять решение
- чем бы ни были составляющие этого конфликта и что бы это решение ни
значило. Он пойман паутиной, сплетенной давным-давно, еще тогда, когда
последовал в лес за чуть слышной мелодией и стал ее рабом. За всю жизнь он
не мог ни завершить ее, ни избежать. Сам Хтон не решил этой проблемы.
Теперь приходится самому созерцать отвратительные альтернативы и принимать
на себя тяготы выбора.
Шествующие женщины - это Злоба во всех ее ипостасях: вездесущая, но
неспособная принять обычную любовь. Его нормальное чувство было мечом,
направленным на миньонетку. Должен ли он сразить ее своей любовью?
Или он должен ждать, когда с другой стороны приблизится ужасное
острие: бесстыдная извращенность их связи? Насаженный на него, он стал бы
источником постоянной ненависти, миньоном - его самость и цельность были
бы похоронены в садизме. _О_н_а_ бы тогда расцвела; ее песня завершилась
бы. Но он...
Атон всматривался в зацветшую воду и видел там непрестанное движение,
слышал, как вблизи хлюпает гибкий язык. Можно избежать выбора, бросившись
в пучину этой воплощенной мерзости. Заразные нити слизи замарали бы его
кожу и отпечатали на ней следы зловонной ржи, которую подхватил его отец.
Это бы не было милосердно.
Жив ли еще Аврелий? Атон не знал.
Должна найтись какая-то другая альтернатива. Какой-то выход,
освобождавший его или, на худой конец, откладывающий выбор. Канал, слив из
пруда - какой-то засасывающий сток, ведущий в неведомое, побег,
облегчение. Сможет ли он его найти?
Когда Атон осознал потребность в нем, тот существовал: проем в
неведомое. Он мог вести к смерти или к еще более мерзкому выбору, чем те,
от которых он бежал. Раз сделав шаг, его уже нельзя отменить, как нельзя
обратить вспять водопад. Атон медлил.
- Аврелий умер, - произнесла совсем рядом миньонетка. Она
почувствовала, что старик скончался, побежденный наконец подлинным
болотным чудовищем - ржой. Атон и сам ощутил потерю, снятие чувственных
перегородок в полутелепатии, обладание которой раньше не подозревал. Это
же чувство наводило на мрачную мысль, что он сам, хотя и непреднамеренно,
сыграл определенную роль в смерти отца.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33