..
- Конфискованы, вы хотите сказать? - ее черные глаза злобно сверкали.
- Сколько разных идей появится, если все перейдет в руки таких людей, как
Стуфт? Если, кроме всего прочего, у бедных начнут отнимать даже те скудные
запасы, что у них есть, они поднимут восстание.
- Это безумство!
Она пожала угловатыми плечами.
- Это самая бесцеремонная конфискация.
- Нет, не конфискация!
- Игра слов, мой повелитель, - ответила она равнодушно.
С видимым усилием Алвир взял себя в руки. Аббатиса потупилась с едва
заметной змеиной улыбкой и промолчала.
- Дорогая аббатиса, вам не кажется, что за всеми вашими
благочестивыми разговорами о чистоте души стоит меркантильная забота о
наживе Церкви?
- Души населяют тела, милорд. Мы всегда заботились об обеих
половинах. Так же, как и вы, мы ищем только наивысшего блага для тех, кого
Господь оставил на наше попечение.
- Так вот почему вы, попечительница от Бога милосердного, требуете
жизнь этого человека.
Она подняла голову, и бездонные черные глаза под густыми ресницами
встретили его взгляд с удивительным спокойствием.
- Конечно. - Стуфт издал отчаянный тихий стон. - Я требую именно
этого приговора и не отступлюсь.
- А я настаиваю на другом, - проскрежетал Алвир. - Купец Бендл Стуфт
приговаривается к публичной порке тридцатью ударами бича и будет посажен
на тридцать дней на хлеб и воду. Минальда? - Он взглянул на свою сестру,
которая сидела все это время в абсолютном молчании, наблюдая за
происходящим.
Она подняла голову. Темные, с драгоценными камнями косы были уложены
у щек, которые в красноватой тени вдруг стали белыми, как бумага.
- Он должен умереть.
- Что? - задохнулся Алвир, вспыхнув от удивления и ярости.
Стуфт всхлипнул и снова повалился бы на колени, если бы Янус и
Калдерн отпустили его. Он зарыдал.
- Мой повелитель, Госпожа!
Слезы катились по его щекам. Альда разглядывала его с отчаянным
спокойствием, ее полные губы были так плотно сжаты, что стали серыми.
Джил ужасалась, как она могла убить человека и покалечить другого. Но
то была самооборона. Тогда не возникало даже сомнений в правильности ее
действий. Там не было шквала протестов. Тогда никто не висел на руках
стражников, не выл, моля о пощаде, о сострадании, об отсрочке. Ее тогда
поддерживали только два чувства - отчаяние и ярость. Минальда творила свое
правосудие с трезвой головой.
Алвир заговорил зло и грубо, но она даже не стала его слушать,
взволнованно объясняя.
- Бендл Стуфт, ты подверг опасности мою жизнь и жизнь моего сына так
же, как и жизнь моего брата, который выказал бы, я думаю, огромное
милосердие, даже просто призывая к отсрочке приговора. Ты подверг
опасности жизни твоей собственной жены, твоих дочерей, твоего маленького
сына, как и каждого в Убежище, - ее голос зазвенел в тишине, но Бендл
Стуфт бился в истерике, потеряв рассудок.
- Пощадите! Умоляю! Пощадите!
Альда продолжала:
- Как Королева Дарвета и Регент Принца Алтира Эндлориона я выношу
тебе приговор. На закате дня ты будешь закован между двух столбов на холме
перед воротами Убежища и оставлен Даркам. Да помилует тебя Господь!
Купец в слезах взывал:
- Вы же мать! Не оставляйте моих детей сиротами!
Ее подбородок дрогнул, и хотя лицо ее было спокойно и холодно, как
лед, Джил заметила маленькую морщинку между бровей. Янус и Калдерн подняли
осужденного с табурета и вынесли его, вопящего и воющего, из комнаты.
Разбитая и больная, Джил пошла следом за ними. У нее кружилась
голова, но, покидая зал, она оглянулась и посмотрела на Минальду, которая
горько плакала, закрыв лицо ладонями.

7
Джил медленно приходила в сознание, с недоумением осознавая, что она
спала. Запах ладана проникал в ее ноздри, заглушая все те запахи, которые
она чувствовала во сне, - если только это был сон - мягкое пение, строфы и
антистрофы сливались в одно. Она сознавала, что сидит в какой-то
восьмиугольной комнате, темной, пустой, окутанной тенью. Порывшись в своей
затуманенной памяти, она подумала, что, должно быть, пробралась сюда,
чтобы уединиться от других.
Может, казнь была кошмарным сном?
Нет, грязь и снег на ее ботинках были свежими и стекали на ровные
черные камни пола. Она помнила замешательство на лицах мужчин, женщин и
детей, собравшихся у дороги, ведущей на холм перед воротами. Слышала вой
волков и ветра в лесу и тихий плач. Несколько жалостливых женщин
оплакивали Бендла Стуфта и Парсцина Прала.
Неожиданно рядом раздалось бормотание.
- Так ему и надо. Он заслужил свой приговор. Когда мы бежали из Гея в
Карст, старый скряга взял с меня пенни за буханку хлеба - целое пенни! И
это когда у меня было шестеро голодающих детей и нам негде было
приютиться.
- Пенни за хлеб? - мужчина горько рассмеялся. - Он и Прал содрали с
меня шесть медяков за место на полу в бане, за ночлег. Я потерял жену той
ночью. По мне, пусть тот стражник вместе с ногой отхватил бы ему руки и
голову.
Поддерживают свою стражу, подумала измученная Джил и огляделась по
сторонам. Сейчас она ясно вспомнила, что была с Янусом и Мелантрис. Алвир
позвал их для разговора. Она следовала за ними. Но около Церкви в глазах у
нее помутилось. Затем она словно куда-то провалилась. Пускай Янус
встретится с ним, подумала она. Я не стану взбираться по этим ступеням
ради праздной болтовни.
Теперь она увидела, что комната пристроена к задней стене главного
прохода намного позже, чем само Убежище, и служит ходом в само Святилище.
В глазах Джил такие пристройки олицетворяли собой период перенаселения в
истории Убежища. Того самого перенаселения, когда келий стало необычайно
много и они беспорядочно перемешались с коридорами. В приемной не было
ничего, кроме нескольких высеченных из камней скамеек и изображения
неизвестного святого, искусанного змеями до смерти. Дверной проем в
дальнем конце комнаты вел в Святилище.
Где-то открылась дверь. Из Святилища донеслось пение, подхваченное
эхом монашеских голосов, возносящих молитвы на древнем языке. Для Джил это
было странным откровением, подобным смутному отражению ее средневекового
обучения, диковинным напоминанием о Великой Пустоте, которую она
пересекла, чтобы попасть сюда. Молитвы, что читала Джованнин на месте
казни, приводили ее в смятение своей узнаваемостью. Джил как бы
существовала в двух реальностях.
Образ Джованнин всплыл в ее памяти силуэтом на освещенном желтым
заходящим солнцем небе. Словно каменное изваяние, в развевающейся мантии
она стояла между пилонов массивных каменных столбов, которые лежали,
словно ружейный прицел, между воротами Убежища и темной тесниной перевала
Сарда. Парсцин Прал повис в цепях на столбе, полуживой от боли и потери
крови. Бендл Стуфт рыдал, скулил и просил о пощаде все время, пока
аббатиса молилась. Люди наблюдали казнь бездонным темным морем
внимательных глаз. На другом конце пригорка стояли беженцы. Оборванные
мужчины, женщины и голодные дети хранили гробовое молчание, наблюдая
творящееся правосудие. Снежный вихрь налетел с долины. Цепи бряцали на
столбах, и ключи гремели в руке Януса. Алвир прочитал приговор своим
сильным голосом, и Джованнин произнесла молитвы, формально призывая
Всевышнего простить этим людям их прегрешения, но тоном своим намекая, что
ей будет безразлично, сделает он это или нет... Затем, как только солнце
скрылось в тучах, все они отвернулись от обреченных и поспешили в Убежище.
Джил смутно припоминала Майо Трана, который хромал, опираясь на свой
посох, между Алвиром, Джованнин и Минальдой. Она не помнила, чтобы
кто-нибудь спускался по грязной дороге.
Но это тоже могло быть сном.
Джил лихорадило, она еле поднялась и пошла к двери Святилища. Из тени
дверного проема она оглядела огромную келью размером около десяти тысяч
квадратных футов, хотя суждения Джил о таких вещах никогда не отличались
точностью. Вся эта темная громадина освещалась только тремя свечами,
горящими на голых каменных плитах центрального алтаря, и в мерцающем
слабом свете этих свечей чудовищная палата словно растворялась в столбах,
галереях и балконах, что возвышались один над другим, словно каменное
кружево. Миниатюрные капеллы балансировали на фантастических башенках и
беспорядочно установленных платформах, вьющихся кверху ступенчатой
спиралью, над целой армией неподвижно застывших демонов, святых, ангелов,
зверей и чудовищ, выглядывающих из джунглей ручной работы. В непроглядной
тьме не было видно ни души, но Джил слышала, как они пели, словно капелла
перекликалась с капеллой через жуткий мрак пустоты.
Она уже слышала это раньше, по дороге из Карста, - все эти
благословения и заупокойные, всенощные и заутрени. Откуда эти корни,
идущие из всеобъемлющей Пустоты, думала она, и куда они ведут? Как
изменялись идеи? Восходили ли они к Платону? Или к чему-то еще, чему-то
совершенно невообразимому? Она подумала о том святом в приемной, чьи до
удивления круглые глаза выражали скорее страх, чем боль. Был ли это
христианский святой, что кончил свои дни, доставшись гадюкам на второй
завтрак?
Она знала, что все это не более чем умные игры и что она не в
состоянии ни на йоту уменьшить опасность от Дарков, не может предотвратить
надвигающийся раскол между Алвиром, Джованнин и Архимагом. Но Джил была
ученым, и ни занятия со стражей, ни то, сколько человек она убила, и что
бы она о себе потом не думала, не могли поколебать ее страсть к учению. И
никто, за исключением Ингольда, никогда не понимал ее - ее жажду знаний
ради самих знаний. С ее стремлением восстановить давно минувшие события, с
ее шумными поисками самых отдаленных истоков этого Мира.
- Джил-Шалос!
Она испуганно повернулась. Словно в бредовой дымке в свете пустого
дверного проема возникла аббатиса Джованнин, как ангел в лихорадочном
бреду, бесплотная и безжалостная в кроваво-красном свете своей епископской
мантии, создание нечеловеческой красоты, мудрости и верности Богу. Однако
в голосе ее не было ни тени тепла.
- Вам плохо? - спросила она медленно. - На суде вы выглядели больной,
и сейчас, я вижу, вам не лучше.
- Просто небольшой жар от раны, - оправдывалась Джил. - Я буду на
ногах через пару дней.
Длинный костлявый палец обследовал, не прикасаясь к перевязи и
стягивающим ее ремням, больное плечо Джил.
- Боюсь, одним днем не обойтись, - сказала она. - Ваше плечо может
доставить неприятности.
Из Святилища докатилась новая волна поющих голосов. "За упокой души
Бендла Стуфта", - предположила Джил. Рядом с ней аббатиса, подняв голову,
взыскательно прислушивалась. В золотом тумане света Джил разглядывала это
лицо. Высокие брови бросали тень на глаза фанатика, упрямство высушило
щеки и превратило губы в тонкую полоску. Красивые маленькие уши, изящные,
словно раковины, украшали стриженую голову. Морщинистая старая шея была
все еще стройна. Это натолкнуло Джил на мысль, что в молодые годы
Джованнин Нармелион, должно быть, была удивительно привлекательной
женщиной, олицетворяющей дисциплину, хотя женщины с таким холодным и
трезвым складом ума очень редко от чего-нибудь зависят.
- Ваше Преосвященство? - спросила она мягко, словно из забытья. - Как
было построено Убежище?
Аббатиса обдумывала ответ совсем не так, как это делали приятели Джил
из стражи. В конце концов она прервала молчание.
- Не знаю. Что само по себе странно, - добавила она. Ее длинные
пальцы ласкали черные камни дверного проема. - Потому что это наш приют и
наш дом.
- А кто-нибудь знает?
Джованнин покачала головой.
- Вряд ли. Считали, что я слишком много знаю для наследницы престола,
тем не менее я не могу сказать ни слова.
Джил понимающе улыбнулась.
- Да, я тоже слишком много знала.
Тень ответной улыбки тронула своенравные губы.
- В самом деле?
- О да. Я была последовательней в моей стране. Мне кажется, это
именно то, чем я и хотела всегда быть. У Церкви есть какие-нибудь записи,
упоминающие о строительстве Убежища? Как оно было построено и кем?
Аббатиса сложила руки, задумавшись. Позади нее, в Святилище, Джил
заметила движение. Одетые в серые рясы монахи поднимались по узким
ступеням, тускло освещенные янтарным светом кадил. Они исчезали в темноте,
но их голоса оставались, словно звуки ветра в ущелье.
- Возможно, - сказала Джованнин в конце концов, - большинство записей
пришло из прошлого, но они касаются педагогики и содержат другие
наставления, не затрагивая инженерного дела.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45