- спросил голос.
- Защищаться от диких зверей?
- Нет. От людей. Создавшие цивилизацию люди, помимо прочего, усвоили,
что зерно и скот проще отнять у соседа, чем выращивать самому. Вот для чего
стали необходимы стены. Цивилизация и преступление зародились в одно и то
же время.
Замечание это смутило Найла, показавшись каким-то несуразным.
Цивилизация представлялась чем-то грандиозным, значительным, решающим
шагом человека к осознанию своего величия. В сравнении с этим преступление
казалось чем-то ничтожно мелким и пошлым.
Почему голос звучал при этом так, будто оба эти понятия равнозначны?
- Потому что преступление - нечто более весомое, чем тебе кажется.
Даже не по сути своей, а как симптом главной человеческой беды.
Подумай, что значило для людей жить в городах. Теперь уже не
требовалось каждому мужчине непременно быть охотником или земледельцем, а
женщине - родительницей и хранительницей очага. Теперь вокруг хватало
строителей, землепашцев, ткачей, ремесленников, жрецов. Каждый шлифовал
строго определенные навыки.
Ты с рождения жил в пустыне, с боем добывая каждый кусок пищи и глоток
воды. Поэтому-то город Каззака показался тебе просто раем. А как те, кто
прожил в нем всю жизнь? Они сами считали его раем?
- Нет.
- А почему?
- Он им уже приелся.
- Именно. То же самое коснулось и обитателей этого древнего города.
Двести миллионов лет потребовалось человеку, чтобы проделать путь развития
от древесной крысы, нередко находясь на грани вымирания. Он сражался с
разными напастями, природными бедствиями, лишь бы выжить. А тут не успел
глазом моргнуть, как ему и уют, и безопасность... и разделение труда.
Но это произошло слишком быстро. Человек не смог в течение одного
жизненного срока изменить привычек, въевшихся в него за миллионы лет,
поэтому неизменно возвращался к своей прежней сущности охотника и воина.
Вот почему шел он с войной на своих соседей. И именно тогда чувствовал, что
действительно живет.
- Так получается, он разрушал все то, к чему стремился?
- Нет. Потому что нужда в уюте и безопасности у него даже сильнее, чем
тяга к риску и приключениям. Человеку прежде нужна безопасность, а уже
затем приключения, никак не наоборот. Кроме того, война и риск уже не
утоляли его основной жажды - к познанию. Именно этот глубочайший симптом
пересилил тягу к риску, подвиг его изобрести мотыгу и плуг, колесо и
парус...
Слова были больше не нужны.
Снова перед Найлом медленно разворачивалась панорама истории, понятная
без словесных комментариев.
Он наблюдал рост первых городов в Мессопотамии, Египте и Китае,
воцарение деспотов-воителей, строительство каменных храмов и пирамид,
открытие вначале бронзы, затем железа.
Он видел взлет и падение империй. Шумеры, египтяне, минойские греки,
халдеи, ассирийцы...
Кровь стыла и тошнота подкатывала к горлу от чудовищных злодеяний.
Не укрывалось ничего: как огню и мечу предавали города, как истязали и
убивали жителей.
Двинулись грозные полчища ассирийских воинов, длинными копьями разящие
пленных. Обезглавленные, сожженные заживо, посаженные на кол...
Найл просто кипел от гнева, так что развал и исчезновение ассирийских
деспотий наблюдал со злорадным удовлетворением. А когда все это схлынуло,
сам убедился, что гнев и ненависть прилипчивы, как зараза.
Но вот всплыла картина Древней Греции, и Найл оттаял сердцем, едва
увидев расцвет цивилизации древних эллинов, зарождение демократии и
философии, появление театра, открытие геометрии и естествознания.
И вновь его обуяло неизъяснимое волнение при мысли, насколько все же
преуспел человек в движении к совершенству, и проснулась гордость за то,
что и он тоже из рода людей.
Хотя машина умиротворения и действовала успокаивающе, впитывание такой
бездны информации истощало.
Когда Найл наблюдал войну между Афинами и Спартой, картины начали
подергиваться рябью, и он сам не заметил как забылся.
Проснулся лишь через несколько часов. За окнами темнота, сам он накрыт
одеялом. В окне, выделяясь на фоне звезд, виднелся купол собора...
Когда очнулся окончательно, утро уже было в разгаре.
Слышались выкрики гребцов, торговцы шумели на рыночной площади.
Наведался еще раз к пищепроцессору, но ел и пил машинально. Какая тут
еда, когда не терпится узнать, что там дальше с человечеством.
И Найл снова поспешил улечься под отсвечивающий холодом тусклый экран.
На этот раз перед внутренним взором развернулась история Древнего
Рима.
Сменяли друг друга эпохи, период демократии, Пунические войны, приход
к власти тиранов Мария и Суллы, Юлия Цезаря, Августа, Тиберия, Калигулы,
Клавдия, Нерона.
Обреченно, очарованный мрачностью, юноша вновь наблюдал череду
кровавых убийств, разврат и скотство.
Рождение христианства заронило в душу надежду: учение о любви и
всеобщем братстве выглядело самым отрадным и многообещающим с момента
возникновения человеческой цивилизации.
Но укрепление церкви под началом императора Константина поубавило
оптимизма.
В христианах терпимости к религиозным оппонентам было еще меньше, чем
у язычников-римлян; нередко из-за какого-нибудь пустячного расхождения в
трактовке Писания они убивали друг друга.
С падением Рима под неудержимым натиском варваров Найл ощутил какую-то
усталую опустошенность и взирал на все с полнейшим равнодушием.
Когда наконец растаял зрительный образ, Найл, придя в себя, спросил:
- И это постоянно? Неужели вся человеческая история настолько
беспросветна? Голос внутри отозвался:
- Не совсем. Следующее тысячелетие картина довольно неприглядная,
поскольку на умы людей жестоко давила церковь, убивая всякого, кто пытался
мыслить по-иному. Перемены наступили примерно тогда, когда возвел купол
своего собора Брунеллески.
Найл сел, устало потирая глаза.
- Все стало постепенно меняться одновременно с рядом великих войн,
именуемых Крестовыми походами.
Вышло так, что люди покончили с зависимостью от одного и того же места
и начали бродить по свету. Это расширило их кругозор, они стали строить
корабли, на которых отправлялись исследовать новые земли. Затем некто по
имени Иоганн Гуттенберг изобрел книгопечатание, а еще кто-то научился
выделывать грубую, толстую бумагу - количество книг стало измеряться
миллионами.
И вот церковь пошла на попятный, ей не хватало уже сил препятствовать
вольнодумству...
Усталость у Найла внезапно прошла, он снова улегся и закрыл глаза.
- Покажи.
То, что последовало дальше, заслуживало самого пристального внимания.
Найл воочию пронаблюдал историю Реформации, а затем то, как
астроном-любитель Коперник вывел, что Земля вращается вокруг Солнца.
Видел он изобретение телескопа и великую баталию между Галилеем и
папой Павлом Пятым вокруг того, в самом ли деле Земля - центр Вселенной.
Он был свидетелем открытий сэра Исаака Ньютона и основания
Королевского Общества. Он с восторгом наблюдал, как все смелее подает свой
голос эпоха Благоразумия, открыто не повинуясь угрозам церкви.
Чувствовалось, что человечество наконец приблизилось к постижению
тайны мира и своего величия.
Он даже хлопал в ладоши, приветствуя падение Бастилии и казнь короля
Людовика XVI - неужто казнь нескольких тиранов во имя свободы и братства не
искупает себя?
Девятнадцатый век, казалось, оправдывает все волнующие ожидания.
Похоже, на сцену вот-вот должен появиться человек нового типа,
достойный плодов своего разума: железной дороги, парохода, телеграфа,
электрического света.
И тут вдруг, словно в отместку за чрезмерный оптимизм, открылась
неприглядная панорама войн и социальных потрясений: походы Наполеона,
Парижская коммуна, осада Севастополя, восстание сипаев в Индии, гражданская
война в США, франко-прусская и русско-турецкие войны; юношей снова овладела
беспросветность.
Просто оторопь берет, насколько тесно соседствуют в собратьяхлюдях
величие духа и мракобесие.
Он беспокойно шевельнулся, и тут голос сказал:
- Наберись терпения. Впереди еще немало интересного.
И Найл опять закрыл глаза, сплачивая все свое мужество по мере того,
как разворачивалась история двадцатого века.
Первая мировая война, кровавая революция в России, становление фашизма
и нацизма, японская интервенция в Китае, Вторая мировая, появление атомной
и водородной бомб и как следствие - неустойчивый, до зубов вооруженный мир
на грани войны.
Размах человеческих достижений, безусловно, восхищал: аэроплан, радио,
телевидение, компьютер, первые орбитальные станции. Но теперь-то было
известно, что кроется за всем этим, и Найл опасался, что людей ничто уже не
изменит.
Надежды оставалось все меньше, и мучила безотрадная мысль: развившись
в интеллектуального гиганта, человек вместе с тем остался духовным
карликом.
В ответ - голос:
- Да, действительно, временами кажется, что человечество движется к
катастрофе. Но это потому, что я для схематичности вынужден многое чересчур
упрощать. Если бы ты мог провести здесь месяцев шесть, вникая во всякие
подробности, у тебя было бы больше поводов для оптимизма. Сила
приспособления у человека уникальна.
- И что, неужели они так и жили в этом безумии, пока комета не
вынудила их покинуть Землю?
- До поры до времени - да. Ядерное оружие удерживало их от
развязывания мировых войн, зато все это с успехом компенсировалось сотнями
войн поменьше. А преступность к той поре сделалась такой чудовищной, что
люди поневоле превращали свои дома в крепости. Несмотря на все попытки
как-то этому воспрепятствовать, население планеты продолжало расти.
В конце концов, города стали напоминать переполненные муравейники, где
опасно ходить по улицам. В начале двадцать первого века у людей появилось
оружие, сделавшее войну очаровательнейшей из забав, причем куда более
разрушительной, чем в прежние времена.
Жнец. По виду это оружие напоминает автомат, но испускает луч атомной
энергии, так что, пустив его в ход, можно было свалить рощу или скосить
целиком улицу вместе с домами.
Человек решительно не мог устоять перед соблазном: такая
обворожительная, демоническая мощь!
Жнец стал излюбленным оружием террористов - людей, пытающихся
навязывать свою линию силой, - и у правительств, по сути, не было никакой
возможности отыскать на них управу.
А потом, в середине двадцать первого столетия, двое ученых -
гениальный физиолог и гениальный психолог - создали первую машину
умиротворения.
Это стало одним из величайших изобретений в истории человечества. У
людей неожиданно появился простой метод очищения от всей той скверны, что
делает их агрессивными.
В прошлом для этой цели люди одурманивали себя самыми разными ядами;
пристрастие к ним многих доводило до могилы.
Машина же умиротворения не порождала к себе болезненной тяги, из нее
люди выходили просто посвежевшими, полными бодрости и сил.
Почти полностью исчезли душевные недуги и жестокие, связанные с
насилием преступления. Стали забываться и войны. Некоторое время
человечество торжествовало: наконец-то покончено с величайшей из бед.
А тех двоих ученых, Чатера и Такахаси, просто боготворили. Такахаси
стал президентом Федерации Афро-Европейских государств.
Пошла на убыль и рождаемость, так что к концу две тысячи сотого года
людей на Земле проживало даже меньше, чем в тысяча девятисотом.
Но при всем при том вскоре сделалось ясно, что главная из проблем
остается нерешенной. Человек по-прежнему не овладел тайной счастья.
Несмотря на низкий уровень преступности и отсутствие стрессов, люди
по-прежнему маялись от странной ненаполненности жизни.
Подспудно они чувствовали, что жизнь - это нечто большее, чем просто
уютное, безмятежное отбытие отпущенного земного срока; человеку необходимо
самоутверждаться, покорять новые миры.
А зная, что других таких миров в их Солнечной системе нет, они начали
экспериментировать с космическими кораблями в попытке достичь звезд.
Из космоса улавливались сигналы. Они наталкивали на мысль, что в
системе звезды под названием Альфа Центавра возможна разумная жизнь.
Но даже оттуда свет, чтобы достичь Земли, пронизывал пространство пять
лет. Пройдут века, прежде чем даже самый быстрый корабль долетит до
ближайшей звезды.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27
- Защищаться от диких зверей?
- Нет. От людей. Создавшие цивилизацию люди, помимо прочего, усвоили,
что зерно и скот проще отнять у соседа, чем выращивать самому. Вот для чего
стали необходимы стены. Цивилизация и преступление зародились в одно и то
же время.
Замечание это смутило Найла, показавшись каким-то несуразным.
Цивилизация представлялась чем-то грандиозным, значительным, решающим
шагом человека к осознанию своего величия. В сравнении с этим преступление
казалось чем-то ничтожно мелким и пошлым.
Почему голос звучал при этом так, будто оба эти понятия равнозначны?
- Потому что преступление - нечто более весомое, чем тебе кажется.
Даже не по сути своей, а как симптом главной человеческой беды.
Подумай, что значило для людей жить в городах. Теперь уже не
требовалось каждому мужчине непременно быть охотником или земледельцем, а
женщине - родительницей и хранительницей очага. Теперь вокруг хватало
строителей, землепашцев, ткачей, ремесленников, жрецов. Каждый шлифовал
строго определенные навыки.
Ты с рождения жил в пустыне, с боем добывая каждый кусок пищи и глоток
воды. Поэтому-то город Каззака показался тебе просто раем. А как те, кто
прожил в нем всю жизнь? Они сами считали его раем?
- Нет.
- А почему?
- Он им уже приелся.
- Именно. То же самое коснулось и обитателей этого древнего города.
Двести миллионов лет потребовалось человеку, чтобы проделать путь развития
от древесной крысы, нередко находясь на грани вымирания. Он сражался с
разными напастями, природными бедствиями, лишь бы выжить. А тут не успел
глазом моргнуть, как ему и уют, и безопасность... и разделение труда.
Но это произошло слишком быстро. Человек не смог в течение одного
жизненного срока изменить привычек, въевшихся в него за миллионы лет,
поэтому неизменно возвращался к своей прежней сущности охотника и воина.
Вот почему шел он с войной на своих соседей. И именно тогда чувствовал, что
действительно живет.
- Так получается, он разрушал все то, к чему стремился?
- Нет. Потому что нужда в уюте и безопасности у него даже сильнее, чем
тяга к риску и приключениям. Человеку прежде нужна безопасность, а уже
затем приключения, никак не наоборот. Кроме того, война и риск уже не
утоляли его основной жажды - к познанию. Именно этот глубочайший симптом
пересилил тягу к риску, подвиг его изобрести мотыгу и плуг, колесо и
парус...
Слова были больше не нужны.
Снова перед Найлом медленно разворачивалась панорама истории, понятная
без словесных комментариев.
Он наблюдал рост первых городов в Мессопотамии, Египте и Китае,
воцарение деспотов-воителей, строительство каменных храмов и пирамид,
открытие вначале бронзы, затем железа.
Он видел взлет и падение империй. Шумеры, египтяне, минойские греки,
халдеи, ассирийцы...
Кровь стыла и тошнота подкатывала к горлу от чудовищных злодеяний.
Не укрывалось ничего: как огню и мечу предавали города, как истязали и
убивали жителей.
Двинулись грозные полчища ассирийских воинов, длинными копьями разящие
пленных. Обезглавленные, сожженные заживо, посаженные на кол...
Найл просто кипел от гнева, так что развал и исчезновение ассирийских
деспотий наблюдал со злорадным удовлетворением. А когда все это схлынуло,
сам убедился, что гнев и ненависть прилипчивы, как зараза.
Но вот всплыла картина Древней Греции, и Найл оттаял сердцем, едва
увидев расцвет цивилизации древних эллинов, зарождение демократии и
философии, появление театра, открытие геометрии и естествознания.
И вновь его обуяло неизъяснимое волнение при мысли, насколько все же
преуспел человек в движении к совершенству, и проснулась гордость за то,
что и он тоже из рода людей.
Хотя машина умиротворения и действовала успокаивающе, впитывание такой
бездны информации истощало.
Когда Найл наблюдал войну между Афинами и Спартой, картины начали
подергиваться рябью, и он сам не заметил как забылся.
Проснулся лишь через несколько часов. За окнами темнота, сам он накрыт
одеялом. В окне, выделяясь на фоне звезд, виднелся купол собора...
Когда очнулся окончательно, утро уже было в разгаре.
Слышались выкрики гребцов, торговцы шумели на рыночной площади.
Наведался еще раз к пищепроцессору, но ел и пил машинально. Какая тут
еда, когда не терпится узнать, что там дальше с человечеством.
И Найл снова поспешил улечься под отсвечивающий холодом тусклый экран.
На этот раз перед внутренним взором развернулась история Древнего
Рима.
Сменяли друг друга эпохи, период демократии, Пунические войны, приход
к власти тиранов Мария и Суллы, Юлия Цезаря, Августа, Тиберия, Калигулы,
Клавдия, Нерона.
Обреченно, очарованный мрачностью, юноша вновь наблюдал череду
кровавых убийств, разврат и скотство.
Рождение христианства заронило в душу надежду: учение о любви и
всеобщем братстве выглядело самым отрадным и многообещающим с момента
возникновения человеческой цивилизации.
Но укрепление церкви под началом императора Константина поубавило
оптимизма.
В христианах терпимости к религиозным оппонентам было еще меньше, чем
у язычников-римлян; нередко из-за какого-нибудь пустячного расхождения в
трактовке Писания они убивали друг друга.
С падением Рима под неудержимым натиском варваров Найл ощутил какую-то
усталую опустошенность и взирал на все с полнейшим равнодушием.
Когда наконец растаял зрительный образ, Найл, придя в себя, спросил:
- И это постоянно? Неужели вся человеческая история настолько
беспросветна? Голос внутри отозвался:
- Не совсем. Следующее тысячелетие картина довольно неприглядная,
поскольку на умы людей жестоко давила церковь, убивая всякого, кто пытался
мыслить по-иному. Перемены наступили примерно тогда, когда возвел купол
своего собора Брунеллески.
Найл сел, устало потирая глаза.
- Все стало постепенно меняться одновременно с рядом великих войн,
именуемых Крестовыми походами.
Вышло так, что люди покончили с зависимостью от одного и того же места
и начали бродить по свету. Это расширило их кругозор, они стали строить
корабли, на которых отправлялись исследовать новые земли. Затем некто по
имени Иоганн Гуттенберг изобрел книгопечатание, а еще кто-то научился
выделывать грубую, толстую бумагу - количество книг стало измеряться
миллионами.
И вот церковь пошла на попятный, ей не хватало уже сил препятствовать
вольнодумству...
Усталость у Найла внезапно прошла, он снова улегся и закрыл глаза.
- Покажи.
То, что последовало дальше, заслуживало самого пристального внимания.
Найл воочию пронаблюдал историю Реформации, а затем то, как
астроном-любитель Коперник вывел, что Земля вращается вокруг Солнца.
Видел он изобретение телескопа и великую баталию между Галилеем и
папой Павлом Пятым вокруг того, в самом ли деле Земля - центр Вселенной.
Он был свидетелем открытий сэра Исаака Ньютона и основания
Королевского Общества. Он с восторгом наблюдал, как все смелее подает свой
голос эпоха Благоразумия, открыто не повинуясь угрозам церкви.
Чувствовалось, что человечество наконец приблизилось к постижению
тайны мира и своего величия.
Он даже хлопал в ладоши, приветствуя падение Бастилии и казнь короля
Людовика XVI - неужто казнь нескольких тиранов во имя свободы и братства не
искупает себя?
Девятнадцатый век, казалось, оправдывает все волнующие ожидания.
Похоже, на сцену вот-вот должен появиться человек нового типа,
достойный плодов своего разума: железной дороги, парохода, телеграфа,
электрического света.
И тут вдруг, словно в отместку за чрезмерный оптимизм, открылась
неприглядная панорама войн и социальных потрясений: походы Наполеона,
Парижская коммуна, осада Севастополя, восстание сипаев в Индии, гражданская
война в США, франко-прусская и русско-турецкие войны; юношей снова овладела
беспросветность.
Просто оторопь берет, насколько тесно соседствуют в собратьяхлюдях
величие духа и мракобесие.
Он беспокойно шевельнулся, и тут голос сказал:
- Наберись терпения. Впереди еще немало интересного.
И Найл опять закрыл глаза, сплачивая все свое мужество по мере того,
как разворачивалась история двадцатого века.
Первая мировая война, кровавая революция в России, становление фашизма
и нацизма, японская интервенция в Китае, Вторая мировая, появление атомной
и водородной бомб и как следствие - неустойчивый, до зубов вооруженный мир
на грани войны.
Размах человеческих достижений, безусловно, восхищал: аэроплан, радио,
телевидение, компьютер, первые орбитальные станции. Но теперь-то было
известно, что кроется за всем этим, и Найл опасался, что людей ничто уже не
изменит.
Надежды оставалось все меньше, и мучила безотрадная мысль: развившись
в интеллектуального гиганта, человек вместе с тем остался духовным
карликом.
В ответ - голос:
- Да, действительно, временами кажется, что человечество движется к
катастрофе. Но это потому, что я для схематичности вынужден многое чересчур
упрощать. Если бы ты мог провести здесь месяцев шесть, вникая во всякие
подробности, у тебя было бы больше поводов для оптимизма. Сила
приспособления у человека уникальна.
- И что, неужели они так и жили в этом безумии, пока комета не
вынудила их покинуть Землю?
- До поры до времени - да. Ядерное оружие удерживало их от
развязывания мировых войн, зато все это с успехом компенсировалось сотнями
войн поменьше. А преступность к той поре сделалась такой чудовищной, что
люди поневоле превращали свои дома в крепости. Несмотря на все попытки
как-то этому воспрепятствовать, население планеты продолжало расти.
В конце концов, города стали напоминать переполненные муравейники, где
опасно ходить по улицам. В начале двадцать первого века у людей появилось
оружие, сделавшее войну очаровательнейшей из забав, причем куда более
разрушительной, чем в прежние времена.
Жнец. По виду это оружие напоминает автомат, но испускает луч атомной
энергии, так что, пустив его в ход, можно было свалить рощу или скосить
целиком улицу вместе с домами.
Человек решительно не мог устоять перед соблазном: такая
обворожительная, демоническая мощь!
Жнец стал излюбленным оружием террористов - людей, пытающихся
навязывать свою линию силой, - и у правительств, по сути, не было никакой
возможности отыскать на них управу.
А потом, в середине двадцать первого столетия, двое ученых -
гениальный физиолог и гениальный психолог - создали первую машину
умиротворения.
Это стало одним из величайших изобретений в истории человечества. У
людей неожиданно появился простой метод очищения от всей той скверны, что
делает их агрессивными.
В прошлом для этой цели люди одурманивали себя самыми разными ядами;
пристрастие к ним многих доводило до могилы.
Машина же умиротворения не порождала к себе болезненной тяги, из нее
люди выходили просто посвежевшими, полными бодрости и сил.
Почти полностью исчезли душевные недуги и жестокие, связанные с
насилием преступления. Стали забываться и войны. Некоторое время
человечество торжествовало: наконец-то покончено с величайшей из бед.
А тех двоих ученых, Чатера и Такахаси, просто боготворили. Такахаси
стал президентом Федерации Афро-Европейских государств.
Пошла на убыль и рождаемость, так что к концу две тысячи сотого года
людей на Земле проживало даже меньше, чем в тысяча девятисотом.
Но при всем при том вскоре сделалось ясно, что главная из проблем
остается нерешенной. Человек по-прежнему не овладел тайной счастья.
Несмотря на низкий уровень преступности и отсутствие стрессов, люди
по-прежнему маялись от странной ненаполненности жизни.
Подспудно они чувствовали, что жизнь - это нечто большее, чем просто
уютное, безмятежное отбытие отпущенного земного срока; человеку необходимо
самоутверждаться, покорять новые миры.
А зная, что других таких миров в их Солнечной системе нет, они начали
экспериментировать с космическими кораблями в попытке достичь звезд.
Из космоса улавливались сигналы. Они наталкивали на мысль, что в
системе звезды под названием Альфа Центавра возможна разумная жизнь.
Но даже оттуда свет, чтобы достичь Земли, пронизывал пространство пять
лет. Пройдут века, прежде чем даже самый быстрый корабль долетит до
ближайшей звезды.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27