Видимо, потому, что он видел в ней божественный знак, способный
указать ему дорогу к спасению. Сара назвала ее Мадонной. Возможно, она
была права, хотя я так не считал.
Теперь я пошел по тропе, так же, как Тэкк, прижимая к себе этого
проклятого деревянного идола и укоряя себя, но не столько за то, что у
меня не хватает сил избавиться от куклы, сколько за то, что я поневоле
становлюсь кровным братом Тэкка. Больше всего меня раздражало, что я
делаюсь чем-то похожим на него - человека, которого я органически не
переваривал и глубоко презирал.
Мы продолжали двигаться по бескрайнему голубому плато, сзади багровые
горы теряли ясность очертаний, постепенно превращаясь в фиолетовые облака.
Я размышлял, не являлась ли очарованность Найта голубизной, что доказывали
первые предложения его рукописи, результатом влияния этой голубой земли,
возбуждавшей его воображение на всем пути до подножия гор и входа в
долину. Тут он и оставил Роско у ворот, а потом Роско поплелся назад по
тропе в город, где, наконец, по наивности угодил в ловушку и стал
пленником коварного гнома.
По прошествии нескольких дней, скорее от скуки, нежели из
любопытства, я снова открыл шкатулку и извлек рукопись. Я перечитал ее с
самого начала, перечитал внимательно - конечно, не сразу. Уж слишком она
была велика и к тому же убористо и небрежно написана. Мне стоило большого
труда разобрать и расшифровать каракули Найта. Я вникал в ее содержание
так же дотошно, как в забытом Богом монастыре историк копается в пыльных
манускриптах, разматывая дюйм за дюймом пергаментный свиток, и не столько
доискивается, как мне представлялось, до какой-нибудь сенсационной тайны,
сколько старается понять человека, исписавшего такую груду бумаги,
проследить маршрут блужданий человеческого разума на пути к истине,
скрывающейся где-то в неизведанных глубинах подсознания.
Но в тексте не было ни одного рационального зерна, или, по крайней
мере, я не мог его отыскать. Это была абсолютная бессмыслица, не
поддающаяся пониманию. Разве что только самому Найту, мучающемуся
недержанием слов и изливающему их потоки ради них самих, это и казалось
разумным.
Лишь на десятый вечер, когда мы были в двух переходах от начала
пустыни, я наконец наткнулся на отрывок, показавшийся мне не лишенным
смысла:
"...А эти ищут голубого и багрового знания. Они ищут его по всей
Вселенной. Они ловят все, что может быть известно или придумано. Не только
голубое и багровое, но весь спектр знаний. Они ставят ловушки на одиноких
планетах, затерянных в бездне пространства и времени. В синеве времени.
Знания ловятся деревьями, и, пойманные, они складируются и хранятся до
сбора золотого урожая. Огромные сады могучих деревьев пронзают синеву, на
мили погружаясь в нее, пропитываясь мыслями и знаниями. Так иные планеты
впитывают золото солнечного света. Эти знания - их плоды. Плоды
многообразны. Они - пища для тела и ума. Они круглы и продолговаты, тверды
и мягки. Они и голубы, и золотисты, и багряны. Иногда красны. Они
созревают и падают. И их собирают. Так как урожай - это время сбора, а
созревание - время роста. И голубое и золотистое..."
Здесь Найт снова впал в бессвязный бред, который, как и во всей
рукописи, преимущественно выражался в бесконечном перечислении оттенков
цвета, разновидностей форм и размеров.
Я опять внимательно перечитал этот единственный абзац, показавшийся
не лишенным смысла, и пролистал предшествующие ему страницы текста в
надежде обнаружить хоть какую-то зацепку, указывающую на то, что он
подразумевал под "этими", но так ничего путного и не нашел.
Я отложил рукопись и присел у костра, лихорадочно обдумывая, какой же
смысл скрывается за содержанием этого отрывка. Был ли он случайным
порождением больного воображения; также, как и текст в целом? Или
представлял собой плод сиюминутного озарения, во время которого Найт успел
изложить важный факт, несколько затуманенный пеленой мистицизма? А, может
быть, Найт вовсе и не был таким сумасшедшим, каким казался, и вся эта
рукописная галиматья была не более чем искусным камуфляжем, за которым
скрывалось тайное послание, предназначенное для того, в чьих руках волею
судьбы окажется рукопись. Впрочем, я тут же отбросил это предположение,
как несостоятельное. Если бы он был действительно в своем уме и додумался
до столь хитрого способа передачи информации, он бы уже давно бежал из
долины и стремглав несся обратно в город, надеясь выбраться с этой
планеты-ловушки и с приобретенными знаниями вернуться в галактику.
А если в этом отрывке действительно содержалось замаскированное
послание, тут же возникал вопрос: как ему удалось об этом узнать? Были ли
в городе какие-то записки, из которых он почерпнул сведения, проливающие
свет на историю планеты? Или он говорил с кем-то, кто объяснил ему, почему
эта планета была превращена в гигантский сад? А, может быть, правду
удалось раскопать Роско? Было вполне достаточно оснований подозревать в
этом Роско, поскольку он, помимо всего прочего, быт еще и
роботом-телепатом. Честно говоря, вряд ли бы кто-нибудь решился сейчас
приписывать ему эти феноменальные способности. Он пристроился рядом со
мной и по-прежнему вычерчивал пальцем на расчищенном пятачке земли
какие-то символы, бормоча себе под нос.
Я почти уже собрался спросить его о верности моих предположений, но
потом удержался. Я по-прежнему был убежден, что от этого болвана ничего не
добьешься.
На следующее утро мы возобновили поход, а на второй день вышли к
устроенному нами тайнику, где пополнили запасы воды и продовольствия.
Закрепив флягу с водой и рюкзак с провизией на спине Роско, мы снова
тронулись в путь, и вскоре перед нашими глазами открылась пустыня.
Мы шли очень быстро. Мы пересекли поле, где я дрался с кентавром, и
пошли дальше, не делая привалов, к ущелью, в котором мы нашли Старину
Пэйнта. Мы натыкались на оставленные нами костровища в местах наших
остановок на ночлег по пути к горам. Я легко узнавал пройденные недавно
места. Земля вокруг была все такой же красновато-желтой, в отдалении
трубили неугомонные крикуны, а по временам мы замечали и других странных
обитателей пустыни. Никто и ничто не препятствовало нашему движению, и мы
продолжали стремительно идти вперед по тропе.
Я часто воображал, что покинувшие нас попутчики все еще с нами, что
нас сопровождают их тени. Вот она - кавалькада призраков: Сара верхом на
Старине Пэйнте; Тэкк, закутанный в коричневую сутану, ковыляет,
поддерживая под руку спотыкающегося и трясущегося Джорджа Смита; Свистун,
наш вечный дозорный, рыщущий далеко впереди. Иногда я что-то кричу ему,
позабыв, что он ушел слишком далеко и не может меня услышать. Порой я
настолько поддавался игре воображения, что действительно начинал верить,
будто они с нами, а потом, очнувшись, понимал - их уже нет. Но даже зная,
что их уже не вернешь, было приятно фантазировать, представляя их рядом.
Меня смущало только одно обстоятельство. Тэкк нес куклу, прижав ее к
груди, и я тащил эту же куклу, только спрятав ее в кармане куртки.
Кукла уже больше не прилипала к руке, при желании я мог бы от нее
легко отделаться, но все же я нес ее с собой. Я не знал, почему поступаю
таким образом. Просто так было нужно. Вечерами я подолгу рассматривал ее,
иногда с отвращением, иногда с удовольствием, попадая под ее очарование,
но с каждым вечером, казалось, моя антипатия к ней все более ослабевала, и
притягательная сила ее обаяния брала верх. И я продолжал коротать вечера,
глядя кукле в лицо с надеждой, что в один прекрасный день смогу постичь
мудрость, заключенную в его выражении, и поступить в согласии с ней.
Временами я продолжал читать рукопись. Текст был все таким же
бессвязным, и только в самом конце встретилась фраза:
"...Деревья - это вершины. Деревья достигают высот. Вечно
неудовлетворенные. Всегда ненасытные. Все, что я пишу о деревьях и
пойманном знании, - истинно. Их вершины туманны. Голубой туман..."
"Все, что я пишу о деревьях и пойманном знании - истинно..."
Было ли это единственное предложение, потонувшее в волнах бредовых
сентенций, специально вставлено, чтобы укрепить и подтвердить то, что было
написано много страниц назад? Было ли оно еще одной искрой озарения во
мраке затуманенного разума? Легко было поддаться искушению и поверить в
это, но доказать было нельзя.
На следующий вечер я закончил чтение рукописи. Больше я в ней ничего
не нашел.
А на третий день после этого мы увидели на горизонте город, тянущийся
в небеса белоснежными башнями домов - как горная цепь своими вершинами.
25
Дерево лежало на том же месте, где я срезал его лучом лазерного
ружья. Его высокий, неровно обрубленный пень упирался в небо кривыми
зубцами. Массивный лежащий на земле ствол простирался на мили, листья уже
засохли и сморщились, обнажая бурую древесину ветвей.
Позади дерева возвышалась громада красного каменного здания, в
котором мы нашли убежище после устроенной нам деревом бомбардировки. Когда
я смотрел на дом, в моей памяти воскресали пережитые в нем впечатления, и
слух наполнялся хлопаньем миллионов невидимых крыльев, бьющихся под крышей
в поисках дороги из ниоткуда в никуда.
От дерева исходил отвратительный тошнотворный запах, и по мере
приближения к нему я смог разглядеть, что круглая лужайка, окаймлявшая
пень, просела и превратилась в яму. Именно из этой ямы и несло, как из
помойного ведра. С вершины холма, на который мы забрались с Роско, я
увидел, что в вязкой маслянистой слизи, до половины наполнявшей яму,
плавали разлагающиеся останки каких-то животных.
Я с горечью подумал: одного выстрела хватило, чтобы отнять не одну
жизнь - жизнь самого дерева, а жизни целой общины существ, вроде тех
маленьких ноющих и хныкающих улиткообразных, которые высыпали из
рухнувшего дерева и набросились на нас с упреками. А теперь, как
оказалось, пострадали обитатели подземного резервуара, расположенного под
деревом. Их благополучие было всецело связано с деревом, они не могли
выжить после его гибели. Как только умерло оно, эти животные стали
обречены. Я пытался отыскать какие-нибудь признаки присутствия маленьких
грызунов, но не нашел. Они, должно быть, тоже уже погибли. Мне даже
представилось, как их истлевшие, почти невесомые косточки разносит ветром.
Я был убийцей, моя рука принесла им смерть. Я намеревался уничтожить
только дерево, а в результате отобрал столько невинных жизней. Черт
возьми, что же на меня нашло? Почему я вдруг стал задумываться о такой
чепухе? Ведь они сами навлекли на себя беду! Дерево первым напало на нас,
и я имел полное моральное право на ответный удар. Это был древний
неписанный закон - око за око, зуб за зуб. Всю свою жизнь на насилие я
отвечал насилием. И, надо признать, всегда срабатывало. И в данном случае,
после того, как я срезал это чертово дерево, ни одно из других деревьев не
посмело напасть на нас. Каким-то образом до них дошел сигнал: не трогай
этого парня, свяжешься не поздоровится. Конечно, они не знали, что у меня
уже нет лазерного ружья, но попробовали бы они проверить!
Я вдруг почувствовал, как Роско схватил меня за плечо, и повернулся в
ту сторону, куда он уже указывал рукой. С севера, со стороны гор на нас
двигались они. Их был легион. Их ни с кем нельзя было спутать. Это могли
быть только те чудовища, чьи скелеты мы видели в груде костей,
перегораживающих проклятое ущелье, где был найден Старина Пэйнт. Теперь
они предстали во плоти - массивные животные, быстро передвигавшиеся на
задних лапах, с вытянутыми назад хвостами, помогавшими им сохранять
равновесие на бегу. У них были могучие тела, гигантские головы. Передние
лапы с острыми, сверкавшими на солнце когтями они держали на весу. Они
скалили пасти, и даже на большом расстоянии были хорошо видны их хищные
жестокие гримасы. Вероятно, они уже давно преследовали нас, но показались
впервые.
Они были ужасно большими и уродливыми и приближались очень быстро. Не
стоило обладать богатым воображением, чтобы представить, как они с нами
обойдутся, если сумеют догнать. Долго раздумывать значило дать им
возможность заживо спустить с себя шкуру. Я изо всех сил припустил по
тропинке, ведущей к городу. Щит мешал мне, и я его бросил.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34
указать ему дорогу к спасению. Сара назвала ее Мадонной. Возможно, она
была права, хотя я так не считал.
Теперь я пошел по тропе, так же, как Тэкк, прижимая к себе этого
проклятого деревянного идола и укоряя себя, но не столько за то, что у
меня не хватает сил избавиться от куклы, сколько за то, что я поневоле
становлюсь кровным братом Тэкка. Больше всего меня раздражало, что я
делаюсь чем-то похожим на него - человека, которого я органически не
переваривал и глубоко презирал.
Мы продолжали двигаться по бескрайнему голубому плато, сзади багровые
горы теряли ясность очертаний, постепенно превращаясь в фиолетовые облака.
Я размышлял, не являлась ли очарованность Найта голубизной, что доказывали
первые предложения его рукописи, результатом влияния этой голубой земли,
возбуждавшей его воображение на всем пути до подножия гор и входа в
долину. Тут он и оставил Роско у ворот, а потом Роско поплелся назад по
тропе в город, где, наконец, по наивности угодил в ловушку и стал
пленником коварного гнома.
По прошествии нескольких дней, скорее от скуки, нежели из
любопытства, я снова открыл шкатулку и извлек рукопись. Я перечитал ее с
самого начала, перечитал внимательно - конечно, не сразу. Уж слишком она
была велика и к тому же убористо и небрежно написана. Мне стоило большого
труда разобрать и расшифровать каракули Найта. Я вникал в ее содержание
так же дотошно, как в забытом Богом монастыре историк копается в пыльных
манускриптах, разматывая дюйм за дюймом пергаментный свиток, и не столько
доискивается, как мне представлялось, до какой-нибудь сенсационной тайны,
сколько старается понять человека, исписавшего такую груду бумаги,
проследить маршрут блужданий человеческого разума на пути к истине,
скрывающейся где-то в неизведанных глубинах подсознания.
Но в тексте не было ни одного рационального зерна, или, по крайней
мере, я не мог его отыскать. Это была абсолютная бессмыслица, не
поддающаяся пониманию. Разве что только самому Найту, мучающемуся
недержанием слов и изливающему их потоки ради них самих, это и казалось
разумным.
Лишь на десятый вечер, когда мы были в двух переходах от начала
пустыни, я наконец наткнулся на отрывок, показавшийся мне не лишенным
смысла:
"...А эти ищут голубого и багрового знания. Они ищут его по всей
Вселенной. Они ловят все, что может быть известно или придумано. Не только
голубое и багровое, но весь спектр знаний. Они ставят ловушки на одиноких
планетах, затерянных в бездне пространства и времени. В синеве времени.
Знания ловятся деревьями, и, пойманные, они складируются и хранятся до
сбора золотого урожая. Огромные сады могучих деревьев пронзают синеву, на
мили погружаясь в нее, пропитываясь мыслями и знаниями. Так иные планеты
впитывают золото солнечного света. Эти знания - их плоды. Плоды
многообразны. Они - пища для тела и ума. Они круглы и продолговаты, тверды
и мягки. Они и голубы, и золотисты, и багряны. Иногда красны. Они
созревают и падают. И их собирают. Так как урожай - это время сбора, а
созревание - время роста. И голубое и золотистое..."
Здесь Найт снова впал в бессвязный бред, который, как и во всей
рукописи, преимущественно выражался в бесконечном перечислении оттенков
цвета, разновидностей форм и размеров.
Я опять внимательно перечитал этот единственный абзац, показавшийся
не лишенным смысла, и пролистал предшествующие ему страницы текста в
надежде обнаружить хоть какую-то зацепку, указывающую на то, что он
подразумевал под "этими", но так ничего путного и не нашел.
Я отложил рукопись и присел у костра, лихорадочно обдумывая, какой же
смысл скрывается за содержанием этого отрывка. Был ли он случайным
порождением больного воображения; также, как и текст в целом? Или
представлял собой плод сиюминутного озарения, во время которого Найт успел
изложить важный факт, несколько затуманенный пеленой мистицизма? А, может
быть, Найт вовсе и не был таким сумасшедшим, каким казался, и вся эта
рукописная галиматья была не более чем искусным камуфляжем, за которым
скрывалось тайное послание, предназначенное для того, в чьих руках волею
судьбы окажется рукопись. Впрочем, я тут же отбросил это предположение,
как несостоятельное. Если бы он был действительно в своем уме и додумался
до столь хитрого способа передачи информации, он бы уже давно бежал из
долины и стремглав несся обратно в город, надеясь выбраться с этой
планеты-ловушки и с приобретенными знаниями вернуться в галактику.
А если в этом отрывке действительно содержалось замаскированное
послание, тут же возникал вопрос: как ему удалось об этом узнать? Были ли
в городе какие-то записки, из которых он почерпнул сведения, проливающие
свет на историю планеты? Или он говорил с кем-то, кто объяснил ему, почему
эта планета была превращена в гигантский сад? А, может быть, правду
удалось раскопать Роско? Было вполне достаточно оснований подозревать в
этом Роско, поскольку он, помимо всего прочего, быт еще и
роботом-телепатом. Честно говоря, вряд ли бы кто-нибудь решился сейчас
приписывать ему эти феноменальные способности. Он пристроился рядом со
мной и по-прежнему вычерчивал пальцем на расчищенном пятачке земли
какие-то символы, бормоча себе под нос.
Я почти уже собрался спросить его о верности моих предположений, но
потом удержался. Я по-прежнему был убежден, что от этого болвана ничего не
добьешься.
На следующее утро мы возобновили поход, а на второй день вышли к
устроенному нами тайнику, где пополнили запасы воды и продовольствия.
Закрепив флягу с водой и рюкзак с провизией на спине Роско, мы снова
тронулись в путь, и вскоре перед нашими глазами открылась пустыня.
Мы шли очень быстро. Мы пересекли поле, где я дрался с кентавром, и
пошли дальше, не делая привалов, к ущелью, в котором мы нашли Старину
Пэйнта. Мы натыкались на оставленные нами костровища в местах наших
остановок на ночлег по пути к горам. Я легко узнавал пройденные недавно
места. Земля вокруг была все такой же красновато-желтой, в отдалении
трубили неугомонные крикуны, а по временам мы замечали и других странных
обитателей пустыни. Никто и ничто не препятствовало нашему движению, и мы
продолжали стремительно идти вперед по тропе.
Я часто воображал, что покинувшие нас попутчики все еще с нами, что
нас сопровождают их тени. Вот она - кавалькада призраков: Сара верхом на
Старине Пэйнте; Тэкк, закутанный в коричневую сутану, ковыляет,
поддерживая под руку спотыкающегося и трясущегося Джорджа Смита; Свистун,
наш вечный дозорный, рыщущий далеко впереди. Иногда я что-то кричу ему,
позабыв, что он ушел слишком далеко и не может меня услышать. Порой я
настолько поддавался игре воображения, что действительно начинал верить,
будто они с нами, а потом, очнувшись, понимал - их уже нет. Но даже зная,
что их уже не вернешь, было приятно фантазировать, представляя их рядом.
Меня смущало только одно обстоятельство. Тэкк нес куклу, прижав ее к
груди, и я тащил эту же куклу, только спрятав ее в кармане куртки.
Кукла уже больше не прилипала к руке, при желании я мог бы от нее
легко отделаться, но все же я нес ее с собой. Я не знал, почему поступаю
таким образом. Просто так было нужно. Вечерами я подолгу рассматривал ее,
иногда с отвращением, иногда с удовольствием, попадая под ее очарование,
но с каждым вечером, казалось, моя антипатия к ней все более ослабевала, и
притягательная сила ее обаяния брала верх. И я продолжал коротать вечера,
глядя кукле в лицо с надеждой, что в один прекрасный день смогу постичь
мудрость, заключенную в его выражении, и поступить в согласии с ней.
Временами я продолжал читать рукопись. Текст был все таким же
бессвязным, и только в самом конце встретилась фраза:
"...Деревья - это вершины. Деревья достигают высот. Вечно
неудовлетворенные. Всегда ненасытные. Все, что я пишу о деревьях и
пойманном знании, - истинно. Их вершины туманны. Голубой туман..."
"Все, что я пишу о деревьях и пойманном знании - истинно..."
Было ли это единственное предложение, потонувшее в волнах бредовых
сентенций, специально вставлено, чтобы укрепить и подтвердить то, что было
написано много страниц назад? Было ли оно еще одной искрой озарения во
мраке затуманенного разума? Легко было поддаться искушению и поверить в
это, но доказать было нельзя.
На следующий вечер я закончил чтение рукописи. Больше я в ней ничего
не нашел.
А на третий день после этого мы увидели на горизонте город, тянущийся
в небеса белоснежными башнями домов - как горная цепь своими вершинами.
25
Дерево лежало на том же месте, где я срезал его лучом лазерного
ружья. Его высокий, неровно обрубленный пень упирался в небо кривыми
зубцами. Массивный лежащий на земле ствол простирался на мили, листья уже
засохли и сморщились, обнажая бурую древесину ветвей.
Позади дерева возвышалась громада красного каменного здания, в
котором мы нашли убежище после устроенной нам деревом бомбардировки. Когда
я смотрел на дом, в моей памяти воскресали пережитые в нем впечатления, и
слух наполнялся хлопаньем миллионов невидимых крыльев, бьющихся под крышей
в поисках дороги из ниоткуда в никуда.
От дерева исходил отвратительный тошнотворный запах, и по мере
приближения к нему я смог разглядеть, что круглая лужайка, окаймлявшая
пень, просела и превратилась в яму. Именно из этой ямы и несло, как из
помойного ведра. С вершины холма, на который мы забрались с Роско, я
увидел, что в вязкой маслянистой слизи, до половины наполнявшей яму,
плавали разлагающиеся останки каких-то животных.
Я с горечью подумал: одного выстрела хватило, чтобы отнять не одну
жизнь - жизнь самого дерева, а жизни целой общины существ, вроде тех
маленьких ноющих и хныкающих улиткообразных, которые высыпали из
рухнувшего дерева и набросились на нас с упреками. А теперь, как
оказалось, пострадали обитатели подземного резервуара, расположенного под
деревом. Их благополучие было всецело связано с деревом, они не могли
выжить после его гибели. Как только умерло оно, эти животные стали
обречены. Я пытался отыскать какие-нибудь признаки присутствия маленьких
грызунов, но не нашел. Они, должно быть, тоже уже погибли. Мне даже
представилось, как их истлевшие, почти невесомые косточки разносит ветром.
Я был убийцей, моя рука принесла им смерть. Я намеревался уничтожить
только дерево, а в результате отобрал столько невинных жизней. Черт
возьми, что же на меня нашло? Почему я вдруг стал задумываться о такой
чепухе? Ведь они сами навлекли на себя беду! Дерево первым напало на нас,
и я имел полное моральное право на ответный удар. Это был древний
неписанный закон - око за око, зуб за зуб. Всю свою жизнь на насилие я
отвечал насилием. И, надо признать, всегда срабатывало. И в данном случае,
после того, как я срезал это чертово дерево, ни одно из других деревьев не
посмело напасть на нас. Каким-то образом до них дошел сигнал: не трогай
этого парня, свяжешься не поздоровится. Конечно, они не знали, что у меня
уже нет лазерного ружья, но попробовали бы они проверить!
Я вдруг почувствовал, как Роско схватил меня за плечо, и повернулся в
ту сторону, куда он уже указывал рукой. С севера, со стороны гор на нас
двигались они. Их был легион. Их ни с кем нельзя было спутать. Это могли
быть только те чудовища, чьи скелеты мы видели в груде костей,
перегораживающих проклятое ущелье, где был найден Старина Пэйнт. Теперь
они предстали во плоти - массивные животные, быстро передвигавшиеся на
задних лапах, с вытянутыми назад хвостами, помогавшими им сохранять
равновесие на бегу. У них были могучие тела, гигантские головы. Передние
лапы с острыми, сверкавшими на солнце когтями они держали на весу. Они
скалили пасти, и даже на большом расстоянии были хорошо видны их хищные
жестокие гримасы. Вероятно, они уже давно преследовали нас, но показались
впервые.
Они были ужасно большими и уродливыми и приближались очень быстро. Не
стоило обладать богатым воображением, чтобы представить, как они с нами
обойдутся, если сумеют догнать. Долго раздумывать значило дать им
возможность заживо спустить с себя шкуру. Я изо всех сил припустил по
тропинке, ведущей к городу. Щит мешал мне, и я его бросил.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34