По мере того, как мы приближались к букашкам, их писк звучал все
громче и все больше походил на протяжный вой, на плач заблудившихся
существ.
Мои спутники наступали мне на пятки. Я попробовал идти быстрее, но
чуть не грохнулся, и мне пришлось присесть, чтобы передохнуть.
Мы могли бы сделать крюк и обойти дерево в другом месте. Возможно, в
этом случае нам удалось бы избежать нападения серых букашек. Но
вероятность удачи была мала, да и времени терять нельзя. Будет лучше
просто не сводить глаз с авангардных рядов и пройти между ними.
Конечно, трудно предугадать, насколько они опасны. Если они будут
вести себя слишком угрожающе, мы всегда сможем убежать. Какая досада, что
лазерное ружье сломано! Единственное оружие, которым мы располагаем, - это
баллистическая винтовка Сары. Одно время я даже надеялся, что мы опередим
их и сможем спокойно продолжать путь. Но я ошибся, они накатывались на
нас, и мы задевали ногами за край огромного ковра. Букашки оказались
крохотными - не более фута в высоту и выглядели как улитки. Только вместо
улиточьих рожиц у них были человеческие лица, или, скорее всего, пародии
на них смешные, безучастные, большеглазые физиономии - такие встречаются в
мультфильмах. Визги букашек стали отчетливей и превратились в слова.
Естественно, это были не слова, составленные из определенных звуков, но
так или иначе их взвизгиванье и вой воспринимались как слова, и было
понятно, что именно они кричат. Они выкрикивали разное, но каждый раз об
одном и том же, и это было ужасно.
- Мы бездомные, - многоголосо кричали они. - Ты лишил нас крова. Ты
разрушил наш кров, и теперь у нас нет крыши над головой. Что же с нами
будет? Мы в растерянности. Мы нищие. Мы голодные. Мы погибнем. Мы не
знаем, куда податься. Мы не желаем другого дома. Мы довольствовались
малым, а теперь ты забрал у нас и это. Какое право имел ты обездолить нас
ты, обладающий многим? Что это за существо, которое вышвырнуло нас в мир,
неизвестный, ненужный? Можешь не отвечать. Но рано или поздно тебе
придется дать ответ - и что ты скажешь?
Конечно же, слова не были связаны, не лились сплошным потоком, не
заключали утверждений, не складывались в вопросы.
Но именно это слышалось в отрывочных звуках, именно это хотели
сказать нам крохотные ползучие осиротевшие существа, которые знали, что мы
ничего не можем, да и не хотим сделать для них. Смысл их стона скрывался
не только в словах, но и в лицах, на которых читалось горе, растерянность,
беспомощность и жалость. Да, жалость к нам - низким, распутным, греховным
созданиям, способным лишить их дома. Эта жалость была для меня хуже всего.
Итак, путь перед нами был свободен, и вскоре визги позади нас начали
стихать, а потом и вовсе смолкли, должно быть, мы слишком удалились от
букашек, или они просто прекратили стенать, поняв, что плач уже не имеет
смысла. Скорее всего, они с самого начала знали - жаловаться бесполезно,
но не могли сдержаться.
Рыдания стихли, но слова не выходили у меня из головы, и в душе
зарождалось и росло, росло, росло осмысление того, что простым нажатием на
курок я убил не только дерево, но и тысячи несчастных маленьких существ,
для которых дерево было пристанищем. Непонятно отчего я вспомнил, как в
детстве мне рассказывали про эльфов, живущих в старом величественном
дереве за нашим домом. Хотя, надо сказать, эти серые визгуны, Господь
свидетель, не похожи на эльфов.
Глухая злоба поднималась во мне. Надо было как-нибудь погасить
ощущение собственной вины, и я пытался оправдать выстрел в дерево. Это
оказалось простым делом и не потребовало долгих размышлений. Дерево хотело
убить меня, и оно бы добилось своего, если бы не Свистун. Дерево хотело
убить меня, а я вместо этого убил его, и это было справедливо с любой
точки зрения. Но убил бы я его, спрашивал я себя, если бы знал о сотнях
тысяч букашек, населяющих дерево? Я старался убедить себя в том, что не
поступил бы так. Но я не верил своим мыслям. Я лгал сам себе. Если бы я
знал, все бы повторилось!
Перед нами вырос остроконечный холм, и мы начали подъем. Мы шли
вверх, и из-за холма показался ствол дерева. Чем выше мы поднимались, тем
выше становился пень. Я вспомнил, что когда я выстрелил в дерево, я стоял
лицом к северу и целился в ту часть дерева, которая смотрела на запад.
Потом, вспомнилось мне, я провел ружьем влево и вниз, срезав ствол по
диагонали, и заставил дерево свалиться ветвями на восток. Если бы я был
предусмотрительней, я бы опрокинул дерево на запад. Тогда оно не
перегородило бы тропу. Хлебнешь забот, если не подумаешь хорошенько перед
тем, как что-либо предпринять!
Наконец мы поднялись на холм и смогли впервые рассмотреть пень. Перед
нами был самый обычный пень, только очень большой, а вокруг него все
поросло травой. Да, посреди красно-желтой равнины находился зеленый оазис,
круглая поляна, в милю или больше диаметром, обступающая ствол.
Сердце защемило при взгляде на нее - она так напоминала о родине, о
заботливо ухоженных лужайках, которые всегда появлялись там, где бы ни
очутились представители человеческой расы.
Я никогда раньше не задумывался о них, но теперь мне хотелось понять
причину, которая заставляла отказавшихся от многих привычек людей все же
сохранить обычай высаживать траву и ухаживать за ней даже на самых
отдаленных планетах.
Лошадки выстроились в ряд на тонком гребне холма. Рядом со мной встал
Свистун.
- Что это, капитан? - спросила Сара.
- Не знаю.
Очень странно, подумал я. Похоже на обычную лужайку. Но что-то
подсказывало мне, что все не так просто.
Глядя на лужайку, хотелось спуститься к ней, растянуться на траве во
весь рост, положив руки под голову и спрятав лицо под шляпой, и пролежать
так полдня. Пусть там больше не было дерева, отбрасывающего тень, но все
равно казалось, что нет ничего лучше, чем подремать на солнце.
В том-то и беда, - решил я. - Лужайка слишком заманчива, слишком
знакома, слишком спокойна.
- Пойдем вперед, - предложил я.
Свернув влево, чтобы не очень приближаться к зеленому кругу, я начал
спускаться с холма. Я шел, не отводя взгляда от лужайки, но ничего не
происходило, совсем ничего. Я был готов к тому, что дерн превратится в
страшное чудище, которое нападет на нас. Я представлял, как трава
расступится и под ней обнажится геенна огненная, а из нее вылетят
привидения.
Но лужайка продолжала быть лужайкой. Посредине стоял высоченный пень,
а за ним лежал израненный ствол - бывшее жилище несчастных существ,
выплеснувших на нас свое горе.
А впереди виднелась тропинка, тонкая грязная нить, извивающаяся по
неровной местности и ведущая в неизвестность. На горизонте, утыкаясь
ветвями в небо, стояли другие огромные деревья.
Я чуть не падал. Теперь, когда дерево оказалось позади и мы вновь
вышли к тропе, нервное напряжение, которое не позволяло мне скиснуть,
сошло на нет. Я поставил перед собой цель пройти один фут, потом другой, и
все пытался держаться прямо, мысленно измеряя расстояние, отделяющее нас
от тропы.
Наконец мы постигли ее. Я сел на валун и разрешил себе расслабиться.
Лошади остановились, построились в ряд. Тэкк смотрел на меня глазами,
полными ненависти, и этот взгляд абсолютно не вязался со всем его обликом.
Так он и восседал на лошади - пугало, ряженое в драное монашеское платье,
- по-прежнему прижимал к груди археологическую находку, напоминающую
куклу. Он был похож на угрюмую девочку-подростка с печально-задумчивым
лицом.
Если бы Тэкк сунул большой палец в рот и принялся сосать его, это
выглядело бы абсолютно естественно. Но что-то в его облике разрушало образ
взлохмаченной маленькой девочки, и стоило только получше вглядеться в его
длинное, остроносое лицо, почти такое же коричневое, как и ряса, - и
огромные, мутные глаза озадачивали выражением ненависти, скрывающимся в
них.
- Вы, как я полагаю, гордитесь собой, - отчетливо проговорил Тэкк,
обнажив похожие на капкан зубы.
- Я не понимаю вас, Тэкк, - отреагировал я. И это была чистая правда:
я не понимал, что он хочет сказать. Я никогда не мог понять монаха и,
боюсь, уже никогда не сумею.
Он мотнул головой назад, туда, где осталось поваленное дерево.
- Вон там, - сказал он.
- А вы считаете, что я должен был оставить его в покое и позволить
ему стрелять в нас?
Я не намеревался спорить с ним, я был как выжатый лимон. И я не мог
уразуметь, с какой стати он так печется о дереве. Черт возьми, оно било по
нему, точно так же, как и по остальным.
- Вы уничтожили их всех, - продолжал Тэкк, - тех, кто жил в дереве!
Подумайте об этом, капитан. Какое грандиозное достижение! Один удар - и
никого не осталось!
- Я не знал об их существовании, - парировал я. Я бы мог, конечно,
добавить, что знай я о букашках, их участь бы не изменилась. Но я
промолчал.
- И что же, - допрашивал он, - вам больше нечего сказать?
Я пожал плечами:
- Им просто не повезло.
- Отстаньте от него, Тэкк, - попросила Сара. - Откуда ему было знать?
- Он ни с кем не считается, - заявил Тэкк. - Ему ни до кого нет дела.
- Меньше всего он заботится о себе, - сказала Сара. - Он стал
проводником вместо вас, потому что вы едва справлялись.
- Нельзя хозяйничать на чужой планете, - провозгласил Тэкк. - Надо
подстраиваться под ее законы. Приспосабливаться к ней. Нельзя идти
напролом.
Я был готов стерпеть его слова. Монах побрюзжал вволю. Он высказался
и облегчил душу. Даже такой ничтожный человечишка, как Тэкк, имеет право
почувствовать себя оскорбленным, когда его останавливают на полдороге.
Пускай монах обливает меня помоями, если от этого ему легче.
Я с трудом поднялся с камня.
- Тэкк, - сказал я, - я бы попросил вас сойти с лошади. Мне
необходимо двигаться верхом.
Он спешился, и пока я пытался усесться в седло, мы оказались лицом к
лицу. Его взгляд все еще был полон ненависти, даже более сильной, чем
раньше. Едва шевеля тонкими губами, он прошептал:
- Я переживу тебя, Росс! Ты сдохнешь, а я останусь жив! На этой
планете тебе воздастся по заслугам.
Я был еще слаб, но во мне осталось достаточно силы, чтобы схватить
его и отбросить - он распластался в пыли. Кукла выпала у него из рук, и
Тэкк, ползая на четвереньках, старался поднять ее.
Я ухватился за седло, чтобы не упасть.
- А теперь веди нас вперед, - приказал я. - И видит Бог, если ты
вновь дашь маху, я спущусь и сделаю из тебя котлету.

10
Тропа извивалась по поверхности иссушенной земли, пересекая песчаные
дюны и растрескавшиеся низины, которые недели и месяцы, а может быть, даже
и годы назад заполнялись дождевой водой. Она карабкалась по изломанным,
осыпающимся склонам, возвышающимся среди нелепых нагромождений земли,
огибала шарообразные валуны. Грунт повсюду был красным и желтоватым, и
только кое-где выделялись гладкие черные пятна в местах выхода на
поверхность вулканической породы. Далеко впереди, иногда видимая глазу, а
иногда сливающаяся с голубизной горизонта, возникала отсвечивающая
пурпуром линия, которую можно было принять за горную гряду.
Растительность представляла собой редкий низкорослый кустарник,
прижавшийся к земле, с торчащими то там, то здесь колючками. На
безоблачном небе продолжало ослепительно сиять солнце, но жара по-прежнему
не наступала - было все так же тепло и приятно. Солнце, наверное, было
меньшего размера и не таким ярким, как наше земное, либо планета
находилась от него на большем расстоянии.
На высоких склонах возвышались куполообразные каменные здания или, по
крайней мере, какие-то сооружения, напоминавшие дома. Как будто кому-то
срочно понадобилось временное убежище, и он, набрав плоских камней,
которыми были усыпаны окрестные склоны, сложил эти хрупкие пирамиды. Камни
были незатейливо нагромождены один на другой, причем, видимо, не скреплены
раствором. Некоторые сооружения хорошо сохранились, в других часть камней
осыпалась, а встречались и такие, что совсем развалились и лежали
бесформенной грудой.
Были также и деревья. Они поднимались со всех сторон и каждое из них
тянулось вверх в горделивом одиночестве, отделенное от соседних
пространством в несколько миль. Мы не приближались ни к одному из них.
Не было ни одного признака жизни. Кругом простиралась лишь земля -
застывшая и неподвижная. Не было даже ветра.
Я держался обеими руками за луку седла, чтобы сохранить равновесие и
все время боролся с искушением провалиться в зияющую темноту, которая
наплывала на глаза, как только я переставал ей сопротивляться.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34