сколько ослепительно прекрасных
чувств и поступков висит на волоске, в полном рабстве у тонюсенькой кожицы,
у ничтожных грязных бляшек на стенках сосудов, у какой-то там синовиальной
жидкости, у потайной капели гормонов - беречь, беречь друг друга, помогать
и прощать, пестовать, как больных, ведь все мы больны этой плотью, хрупкой,
как раковина улитки и жадной до жизни, как жаден до солнца зеленый лист.
Иначе просто не выжить!
- А что, собственно значит - исчез? - спросил я.
- Исчез - это исчез, и все тут,- Вздохнул Болсохоев,- Вскоре после отлета
пошел домой обедать - он живет тут относительно неподалеку, на ближней
окраине Тюратама: от остановки автобуса, который ходит между аэропортом и
городом, ему ходу минуты три, поэтому и обедал он обычно не в столовой, а
дома... И тут - сообщение получаем из столицы. Ну пока раскрутились, час
прошел, не меньше. Туда, сюда - нет Кисленко. Все под рукой, а его, как у
вас в России говорят - будто корова языком слизнула. С работы ушел, домой
не пришел. Мы на вокзал, на автовокзал, в пассажирский аэропорт, всем
кассирам, всем постовым суем фотографию - нет, не помнят. Конечно, это не
гарантия - мог проскочить, и его не запомнили, или на попутных удрал, да
мало ли... Но - странно все же. И ведь, какая тут еще несуразица - он, как
обыск показал, перед тем, как из дому на работу идти в то утро, все
документы уничтожил.
- Как это? - опешил я.
- Водительские права сжег - корочки обгоревшей кусок нашли в пепельнице, и
все. Над паспортом куражился, будто озверел - рвал по странице и жег, орла
изрезал ножиком и тоже подпалить хотел, но обложка обуглилась только,
жесткая... В той же пепельнице еще зола, уж не поймешь, от чего.
- Как же он на работу попал?
- Пропуск, значит, сохранил.
- А вы этот пропуск по городу поискать не пытались? В мусоре, в урнах... и
просто так, на тротуаре каком-нибудь, на лестнице?
- Признаться, нет.
- Если быть логичным, он, сразу после дела, должен был избавиться и от
последнего из столь ненавистных ему документов. Скажем, прямо в автобусе
швырнул под сиденье и еще каблуком потоптал... или в канаву на обочине.
Нет, пожалуй, не найти, если в канаву. А в автобусе - пожалуй, найти, Яхонт
Алдабергенович! И в урне найти!
Он с сомнением покачал головой. Зато Круус удовлетворительно засопел,
закивал.
- А в больницах вы искали его?
- А как же! Все три стационара, все травмпункты, профилакторий... даже в
моргах смотрели. Нету. И происшествий никаких не было - ни драки, ни
наезда, ни убийства, ни несчастного случая. То, что после дела его кто-то
ликвидировал, мы сразу подумали. Нигде ничего.
- Да, понимаю. Но... я имел в виду кое-что иное. Психиатрическая есть в
Тюратаме?
Болсохоев удивленно покосился на меня.
- Нет.
- А пункты неотложной наркологической помощи?
- Как же не быть, семь штук. Нет-нет, да и попадется пьяненький... да и
дурь просачивается иногда из Центральной Азии. Думаете, техник первого
ранга Кисленко, пустив на воздух наследника российского престола, так
напоролся на радостях в ближайшей подворотне, что даже до дому не дошел и
вот уж сутки прочухаться не может?
- Не совсем так. Но вот что мне покоя не дает. Преступление, которое
выглядит не мотивированным, совсем не обязательно должно иметь неизвестный
нам мотив. Оно и на самом деле может оказаться не мотивированным.
За спиной у меня опять раздалось удовлетворенное сопение Крууса. Болсохоев
обескураженно провел ладонью по лицу.
- Упустил.- признался он.- Не пришло в голову. А ведь верно: Асланов,
последним видевший Кисленко накануне, обмолвился, что тот был как бы не в
себе!
- вот видите. Надо будет очень тщательно поговорить со всеми, кто его видел
в последние сутки перед катастрофой. И с его домашними. Есть у него
домашние?
- Жена и мальчишек двое.
- Значит, и с женой. Теперь вот что,- до ангаров оставалось совсем немного,
и я хотел покончить с этим щекотливым для меня вопросом, пока вокруг
минимум людей.- Мне сказали, что Кисленко - коммунист.
- Да.
- Давно?
- Двенадцать лет.
- Кто принимал у него обеты?
- Алтансэс Эркинбеква,- голос Болсохоева приобрел уважительный, едва ли не
благоговейный оттенок.
- Здесь, в Тюратаме?
- Да.
- Нам с нею нужно будет поговорить.
- Это невозможно, Александр Львович. Три года назад она умерла,- Болсохоев
испытующе покосился на меня, видимо размышляя, как я сообразил секундами
позже, не сочту ли я то, что он собирался сказать, за неуклюжую попытку
подольстится к столичной штучке - ему, конечно, сообщили уже, что эмиссар
центра по вероисповеданию является товарищем подозреваемого - а потом
решительно закончил: - Хоронили всем городом, как святую.
- В таком случае, нужно будет поговорить с нынешним настоятелем Тюратамской
звезды,- невозмутимо сказал я.
Разговор прервался. Последние три десятка метров мы прошли молча;
распаренный северянин Круус, не в силах долее сдерживаться, то и дело
вытирал лицо просторным, чуть надушенным платком. Открыв перед нами дверь
административного флигеля, Болсохоев, пряча глаза, пробормотал невнятно:
- И все-таки, знаете... Кисленко был непьющий.
2
В кабинете начальника охраны аэродрома, где мы временно обосновались, было
сравнительно прохладно; шелестел и поматывал прозрачно мельтешащей головой
вентилятор. Крууса в сопровождении одного из местных работников, молодого
ротмистра-казаха, явно счастливого тем,что ему выпало участвовать в
расследовании столь поразительного злодеяния, я отправил по наркопунктам;
Григоровича - домой к Кисленко, наказав осмотреть все доскональнейше не
просто так, а именно на предмет поиска других следов аномального,
алогичного поведения подозреваемого, уж больно меня насторожили эти горелые
документы; Климову велел осмотреть рабочее место Кисленко в поисках любого
тайника, либо следов изготовления мины. Трое ребят Болсохоева двинулись,
бедняги, за пропуском - нудная и малоперспективная работа, но пренебрегать
нельзя было ничем. Кабинет опустел - остались сам Болсохоев да я. Он,
отдуваясь, чуть вопросительно покосился на меня и расстегнул китель, потом
верхнюю пуговицу рубашки. Уселся напротив вентилятора, сокрушенно покачивая
головой от всех этих дел, и на какой-то миг показался мне удивительно
похожим на вентилятор - такое же круглое, плоское, понурое и доброе лицо.
Только от вентилятора веяло свежестью, а от Болсохоева - жаром. Я вытер
потный лоб тыльной стороной ладони, присел на край стола возле телефонов,
положил руку на трубку.
- Вот еще что я хотел спросить вас, Яхонт Алдабергенович.
- Слушаю вас, Александр Львович.
- Собственно, если бы что-то было, вы бы мне сами сказали... Не было ли
каких-то попыток помешать работе на столах, или... каких-то покушений на
занятых в "Аресе" специалистов...
- Конечно, сказал бы,- ответил Болсохоев.- Это - буквально первое, что и
мне пришло в голову. А раз первое - значит, неверное, так весь мой опыт
показывает. Ничегошеньки, Александр Львович. Чисто. Если бы было, я бы
знал... и все равно сразу поговорил на эту тему и с начальником охраны
космодрома, и с молодцами, отвечающими за безопасность ведущих
специалистов. Ничего. Ни шантажа, ни подметных писем, ни покушений, ни
диверсий. Это не "Арес".
- Откровенно говоря, я тоже так думаю,- проговорил я и поднял трубку.
Набрал на клавиатуре код Лодейного Поля, потом номер телефона, потом сразу
- код, включающий экранировку линии. Посредине клавиатуры зажглась зеленая
лампочка, и в трубке тоненько, чуть прерывисто засвистело - значит,
разговор пошел через шифратор, и подслушивание исключено.
Повезло. Подошел сразу Сережа Стачинский из группы "Аз".
- Это Трубецкой. Что у вас, Сережа? смотрелись?
- Так точно, Александр Львович, все правильно, никаких сомнений. Диверсия.
Так. Я на секунду прикрыл глаза. Ну, собственно, никто и не сомневался. И
все-таки прав Болсохоев - не укладывается в голове. Раздвоение личности:
уже семнадцать часов занимаюсь преступлением, а в глубине души до сих пор
не могу поверить, что это действительно преступление, а не несчастный
случай.
- Вы уверены? - все-таки вырвалось у меня. Стачинский помедлил.
- Господин полковник, ну не мучайте себя,- проговорил он мягко.- Сомнений
нет.
- Какая мина? Чья? Удалось установить? - я забросал его вопросами, и тон,
кажется, был немного резковатым - но мне очень не хотелось выглядеть
раскисшим.
- Фрагменты, конечно, в ужасном состоянии,- ответил Стачинский.- Мы
перевезем их в Петербург и все осмотрим еще раз в лаборатории. Но
предварительное заключение такое: мина-самоделка, кустарного производства.
Патрон с жидким кислородом плюс кислотный взрыватель плюс магнит плюс
обтекатель. Все гениальное просто. Такой пакостью нас всех можно извести,
ежели поставить это дело на поток. Нашлепнута была под левым параболоидом
тяги - параболоид сбрило в долю секунды, гравилет сразу закрутило вдоль
продольной оси... в общем, вот так.
- Понятно,- сказал я. Голос чуть сел, я кашлянул осторожно.
- Что? - не понял Стачинский.
- Ничего, Сережа, это я кашляю. Горло перехватило от таких новостей. Когда
вы в Петербург намерены двигаться?
- Часа через три. Я только что закончил осмотр. Сейчас начинаем паковаться
- уложимся и вылетаем сразу.
- Вы уж там... Осмотрите корабль перед вылетом.
- Тьфу-тьфу-тьфу. Правда, собственной тени пугаться начнешь. Адово
душегубство какое-то.
- Еще вопрос, Сереженька. Сколько времени нужно, чтобы укрепить такой
гостинец на обшивке?
Стачинский хмыкнул.
- Две с половиной секунды. Секунда, чтобы запустить руку за пазуху или в
висящую на плече сумку, секунда, чтобы вынуть, и полсекунды, чтобы,
поднявшись на цыпочки, сделать "шлеп!".
- Понял,- опять сказал я.- Ладно... Как там погода?
- Спасибо, что хоть не льет. А у вас?
- А у нас - льет с нас,- ответил я.- Ну, счастливо. Если в лаборатории
что-то выяснится дополнительно - звони. Я пока обратно не собираюсь.
Повесил трубку и поднял глаза на смирно ждущего Болсохоева - тот жмурился,
подставляя лицо вентилятору; волосы его, черные и жесткие, ершились и
танцевали в потоке воздуха.
- Ну вот,- сказал я.- Взрывное устройство, которое мог бы собрать и
ребенок. Хорошо, что у нас так редки дети с подобными наклонностями.
Кислородный патрон и кислотная капсула.
Болсохоев открыл глаза и опять удрученно покивал. Потом вдруг встрепенулся,
чуть косолапя - видно, ногу отсидел - подбежал к телефону и сдернул трубку.
Я отодвинулся, чтобы не мешать. Болсохоев набрал какой-то короткий номер и,
дождавшись, когда там поднимут трубку, темпераментно заговорил по-казахски.
Я отодвинулся еще дальше; тут уж я, черт бы меня побрал, не мог сказать
даже "дидад гмадлобт". Отвратительное ощущение - безъязыкость; сразу
чувствуешь себя посторонним и ничтожным. Болсохоев делал виноватые глаза,
а, улучив момент, прикрыл микрофон рукою и шепотом сказал:
- Извините, Александр Львович. Сегодняшний дежурный по складу не понимает
по-русски.
- Оставьте, Яхонт Алдабергенович. Это не он не понимает по-русски, а я не
понимаю по-казахски. К сожалению. Я к вам прилетел.
Болсохоев чуть улыбнулся, уже слушая, что ему говорят оттуда. Потом что-то
сказал, кивнув, и повесил трубку. Помолчал. Некоторое время мы молча
смотрели друг на друга.
- Не далее как позавчера Кисленко получал на складе жидкий кислород.
Восемнадцать патронов. На вчерашний день планировался длительный
сверхвысотный полет экологического зонда "Озон", это для него.
- Надо проследить судьбу каждого патрона,- сказал я.- Не мог ли кто
кроме...
- Проследим,- ответил Болсохоев. Помедлил.- Да он это, он, Александр
Львович.
- И выяснить, кто дал Кисленко приказ на получение кислорода и когда,- я
снова потер лоб.- Ох, вижу, что он... Давайте свидетелей Яхонт
Алдабергенович. И первым - того, кто видел, что Кисленко "как бы не в
себе".
Наладчик Асланов показал, что позавчера, то есть в день накануне
катастрофы, он встретил Кисленко у проходной. Видимо, тот возвращался из
дома после обеда. Он стоял у внутреннего выхода, уже на территории
аэродрома, и разглядывал собственный пропуск, очевидно, только что
предъявленный охраннику. Асланов пошутил еще - дескать, себя на фотографии
узнавать перестал, стареешь - толстеешь? Кисленко поднял на него глаза, и
они были какие-то странные, погасшие и тупо-недоуменные, словно техник и
Асланова, старого своего приятеля и неизменного партнера по домино и
нардам, не узнал, вернее, не сразу узнал, а с трудом вспомнил. Асланова
поразило лицо Кисленко - оно было усталым и то ли ожесточенным, то ли
горестным. "Я было подумал, у него по меньшей мере жена при смерти",-
сказал Асланов. Впрочем, это выражение мгновенно пропало, Кисленко овладел
собой. Он как-то невнятно отшутился - Асланов даже не запомнил, как именно
- но произнес непонятную, запомнившуюся фразу:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36