Надеюсь, это не мина?"
И сразу же, за следующей строкой, но другим почерком - чуть неровным, явно
рука еще не тверда: "Саша, любимый, здравствуй. Я всегда знала, что все у
тебя будет хорошо и замечательно, поэтому иногда даже противно было видеть,
как вы волнуетесь и конспирируетесь. Впрочем, поздравляю тебя - а ты
поздравь меня. Я так благодарна тебе за них. На всю жизнь. Такой счастливой
я никогда не была. Ну разве что когда ты меня в первый раз обнял-поцеловал,
но и то меньше, уж извини. Ждем". Сначала она написала "Жду", потом
зачеркнула жирно, двумя чертами< именно так, чтобы легко было прочитать это
"Жду", а сверху написала "Ждем". Я усмехнулся, чувствуя, что едва не плачу
от избытка чувств. Все-таки она немножко позерка.
Я читал - и тошнота унималась, и мертвый Трубников понемногу оживал и
становился мной.
Что же вы делаете, люди. Друзья... господа, товарищи... братья и сестры...
господи, даже слов в этом ящике не осталось не заблеванных, не сочащихся
кровью!
С письмом в руке я подошел к окну.
Ограненный набережными, укутанный скверами, тек Изар. Дыбились Альпы вдали.
И хрупкий серпик месяца едва заметно млел в бледном небе зимнего дня. Скоро
- звезды.
Прекрасный, безграничный, зовущий мир - а вы, не слыша зова, умираете в
этом окаянном сундуке! Идите к нам! Ведь не исчадия же ада вы - вы добрые,
заботливые, смелые, даже честные иногда, я видел, только вы все отравлены,
господи, от североамериканского континента до афганского душмана, у вас все
смещено, нацелено не на то; и потому идет впустую, а то и во вред. Но не
одни же маньяки прилетают сюда - а Хаусхоффер, Трубников, а бесчисленные
иные, о которых мы не знаем ничего именно потому, что они не стали убивать,
а начали жить с нами, как мы. Значит, в этом нет ничего невозможного!
Я вновь стал перечитывать письмо. И от преданных слов, таких разных у
разных людей, во мне крепла уверенность, которая только и дает силы жить -
божественная уверенность в том, что все мы, все, будем вместе долго-долго.
Будем жить долго-долго. Быть может, как всегда заверяет Лиза,- вечно.
Завтра они выходят. Заседание СБ - в лучшем случае послезавтра. Успею
проскользнуть. Хотелось бы сегодня, конечно, потолковать за рюмочкой с фон
Крейвицем, отличный мужик оказался. Но, что называется, там магнит
попритягательней.
Тяжелый ковер глушил шаги. Беззвучно, как божий ангел, я подошел к телефону
и снял трубку.
- Бары... пардон. Фройляйн! Когда у вас ближайший рейс на Петербург?
Люблю.
Комарово, Декабрь 1992.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36
И сразу же, за следующей строкой, но другим почерком - чуть неровным, явно
рука еще не тверда: "Саша, любимый, здравствуй. Я всегда знала, что все у
тебя будет хорошо и замечательно, поэтому иногда даже противно было видеть,
как вы волнуетесь и конспирируетесь. Впрочем, поздравляю тебя - а ты
поздравь меня. Я так благодарна тебе за них. На всю жизнь. Такой счастливой
я никогда не была. Ну разве что когда ты меня в первый раз обнял-поцеловал,
но и то меньше, уж извини. Ждем". Сначала она написала "Жду", потом
зачеркнула жирно, двумя чертами< именно так, чтобы легко было прочитать это
"Жду", а сверху написала "Ждем". Я усмехнулся, чувствуя, что едва не плачу
от избытка чувств. Все-таки она немножко позерка.
Я читал - и тошнота унималась, и мертвый Трубников понемногу оживал и
становился мной.
Что же вы делаете, люди. Друзья... господа, товарищи... братья и сестры...
господи, даже слов в этом ящике не осталось не заблеванных, не сочащихся
кровью!
С письмом в руке я подошел к окну.
Ограненный набережными, укутанный скверами, тек Изар. Дыбились Альпы вдали.
И хрупкий серпик месяца едва заметно млел в бледном небе зимнего дня. Скоро
- звезды.
Прекрасный, безграничный, зовущий мир - а вы, не слыша зова, умираете в
этом окаянном сундуке! Идите к нам! Ведь не исчадия же ада вы - вы добрые,
заботливые, смелые, даже честные иногда, я видел, только вы все отравлены,
господи, от североамериканского континента до афганского душмана, у вас все
смещено, нацелено не на то; и потому идет впустую, а то и во вред. Но не
одни же маньяки прилетают сюда - а Хаусхоффер, Трубников, а бесчисленные
иные, о которых мы не знаем ничего именно потому, что они не стали убивать,
а начали жить с нами, как мы. Значит, в этом нет ничего невозможного!
Я вновь стал перечитывать письмо. И от преданных слов, таких разных у
разных людей, во мне крепла уверенность, которая только и дает силы жить -
божественная уверенность в том, что все мы, все, будем вместе долго-долго.
Будем жить долго-долго. Быть может, как всегда заверяет Лиза,- вечно.
Завтра они выходят. Заседание СБ - в лучшем случае послезавтра. Успею
проскользнуть. Хотелось бы сегодня, конечно, потолковать за рюмочкой с фон
Крейвицем, отличный мужик оказался. Но, что называется, там магнит
попритягательней.
Тяжелый ковер глушил шаги. Беззвучно, как божий ангел, я подошел к телефону
и снял трубку.
- Бары... пардон. Фройляйн! Когда у вас ближайший рейс на Петербург?
Люблю.
Комарово, Декабрь 1992.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36