Когда я проснулся посреди ночи, то увидел, что Игор опять
сидит за столом. Левой рукой он прикладывал к лицу свинцовую
примочку, а правой писал в тетради - он все так же терпеливо
восстанавливал свой дневник. От этого его занятия веяло
какой-то особо успокаивающей и обнадеживающей стабильностью. В
мире все встало на свои места... кроме меня самого. Я
почувствовал в себе непреодолимое желание покаяться, и тут же
все рассказал Игору. Он серьезно и внимательно выслушал меня, а
затем поведал мне свою историю. Оказалось, Лина писала ему
записки, в которых назначала, как и мне, свидания за школой, а
он не приходил. И на записки не отвечал, считая это глупостью.
Только и всего. Мы обнялись с ним и тут же решили поклясться на
крови в вечной дружбе. Так мы и сделали - надрезали запястья
перочинным ножиком, соединили свои порезы, чтобы смешалась
кровь, и произнесли торжественную клятву, ту самую клятву из
Священной книги, которой некогда соединили свои судьбы
Каальтен-Бруннер и Гиммлерр.
- Но, брат, что же мне делать? - спросил я у Игора,
когда обряд был закончен. - Эта коварная женщина имеет надо
мной магическую силу. "Нет человека, которого нельзя сломить,
дело только в средствах", как сказал Великий Каальтен. Когда я
вижу ее, то теряю голову и способен на все ради того, чтобы
дотронуться до ее волос или подержаться за край платья. Как мне
разрушить ее каббалу?
- Все очень просто, - ответил мне Игор, просветленно
глядя на меня своими мудрыми глазами. - Апостол Геббельсс
сказал: "Лучшее противоядие - это сам яд". Уже несколько веков
лучшие философы мира бьются над смыслом этой глубокой фразы.
Есть несколько сот трактований, но нет единого, так почему бы
тебе не подумать над этим самому?
Когда мы, наконец, легли спать, я задумался над смыслом
великого изречения, и ответ не замедлил долго ждать, меня точно
осенило: надо подружиться с другой девчонкой, которая не будет
иметь надо мной такой власти, как Лина. В идеале мне нужна
девушка, которая сама будет выполнять все мои приказания. Эта
мысль чрезвычайно возбудила меня. Я представил себе красивую
девочку, точно такую же с виду, как Лина, но во всем послушную
моей воле. Услужливое воображение тотчас стало рисовать разные
захватывающие дух картинки, в которых моя девушка с
удовольствием исполняла любые мои прихоти, а если у нее вдруг
что-то не получалось, сама требовала для себя наказания.
Картинки становились все более и более непристойными, пока я в
конце концов не заснул неровным беспокойным сном. В ту ночь у
меня начались поллюции.
Утром я пришел в класс разбитым и невыспавшимся. К тому
же, после того, что со мной произошло на исходе ночи, я не был
уверен, все ли в порядке с моим здоровьем. И все же я без
промедления приступил к своему духовному освобождению. План мой
был прост: я выбрал себе в жертву некрасивую застенчивую
девочку на первой парте (даже имя у нее было несуразное -
"Даммна") и строчил одну за одной записки, в которых без
стеснения делал ей различные грязные предложения. По моему
убеждению, это безобразное мягкотелое создание должно было с
радостью всецело подчиниться моей железной мужской воле. Эта
девочка была для меня привлекательна еще и тем, что она сидела
на одном ряду с Аллиной и все мои послания неминуемо проходили
через мою мучительницу, отравившую мою душу опасным ядом. Имея
в виду Аллину, я действовал наверняка, надписывая все записки
"Даммне от Вальта". Даммна непрестанно ерзала на стуле и мелко
и часто трясла под партой острым коленом в кремовых колготках
(вот так скромница!), а Лина, напротив, как-то странно
окаменела и шевелила рукой только когда надо было передать
записку или записать что-то под диктовку учителя. Непонятно,
кстати, как учитель не заметил невероятной почтовой активности
на уроке - видно, сам Спаситель хранил меня, иначе если хоть
одна записка попала бы на глаза моих строгих наставников -
меня исключили бы из Интерната с "волчьим билетом" за
аморальное поведение. В последнем своем послании я предлагал
Даммне встретиться на перемене за школой, чтобы "проверить, все
ли у нее под юбкой на месте".
Когда прозвенел звонок, я и правда направился по коридору
на выход, чтобы поджидать за школой свою жертву. Ни
возбуждения, ни волнения я не чувствовал - я был холоден и
спокоен. Но не успел я спуститься с третьего этажа на первый,
как на лестничной площадке кто-то положил мне сзади руку на
плечо. Я обернулся и тут же получил сильную звонкую пощечину.
Сердце прыгнуло от неожиданной боли, и перед глазами все
поплыло. Я увидел пунцовое лицо Аллины, и тут же она
отвернулась и взбежала по лестнице. Я почувствовал всеми своими
клетками, что ей стыдно, и ее стыд мгновенно передался мне.
Потирая горящую щеку, я понуро побрел обратно на третий этаж.
Так я и не знаю, ждала ли меня за школой Даммна, но думаю, что
нет...

3. Проверка на вечность
Я смотрел на радостные лица Игора и Алины, веселые и
беззаботные, и радовался тому, что мы встретились сейчас, когда
то, что было между нами, прошло очистку временем и на
поверхности остались лишь светлые воспоминания, а все тяжелое и
грязное похоронено на дне души. Главное - не копать глубоко.
Это, конечно, означает, что у нас уже не будет тесных
отношений. Лучшее, что нам остается - легко и непринужденно
играть опереточные роли старых друзей, особенно на людях.
Но все ли похоронено? Похоже, Главный инспектор не из
праздного любопытства просил меня рассказать о своих бывших
друзьях. Разумеется, я рассказал ему далеко не все. В сущности
- те же светлые воспоминания, которым теперь радуюсь вместе с
Игором и Линой. Но было и другое... Нет, к черту другое, мир
прекрасен, человек звучит гордо и во всем царит гармония! Какие
под нами прекрасные виды: внизу, совсем рядом, под длинной
стрелой подъемного крана, раскачивался от поднятого вертолетом
ветра подвешенный на стальном тросе знаменитый 70-метровый
дюралевый колосс Каальтена. Сквозь шум лопастей явственно
проступал жутковатый металлический скрип. Эта знаменитая
виселица, служившая местом ежегодного паломничества вечных,
вырастала гигантским деревом из высокого черного холма,
насыпанного из обуви ликвидантов. Черт, забыл, сколько там пар:
то ли пять миллионов, то ли семь, а ведь читал же брошюру. Надо
пить витамины для укрепления памяти!
Мир прекрасен... Только воздух слишком засорен пеплом, а у
нашей допотопной "вертушки" отвратительная герметизация. Мы
пролетаем вблизи от главной трубы (диаметр у основания сто
метров - есть еще память!), Игор протягивает мне заботливо
припасенный респиратор. Дышать стало легче, но приходится
закрыть глаза, иначе залепит так, что понадобится долгое
промывание. Мир прекрасен... и отвратителен. Чего в нем больше?
Хандра все же берет свое: мутным осадком на мозг оседают
воспоминания о последних месяцах, проведенных в Интернате. По
всем показателям я был последним в своем классе, и уже ни на
что не надеялся. Однако мысль о скорой смерти меня не пугала, а
забавляла. Если абстрагироваться от страха, то на самом деле
интересно, как это случается: в какой-то момент ты есть, а в
следующий - тебя нет. Естественно, плоть остается, по крайней
мере, на какое-то время, пока ее не засунут в печь, но куда
уходит душа? В Священных книгах, доступных смертным, на тему
загробного мира ничего не говорилось. Когда я задал этот
волновавший меня вопрос воспитателю, он не очень уверенно
пояснил, что ответ можно найти, если постараться, в Книге
Вечности, но эту книгу могли читать только вечные люди.
- Зачем бессмертным знать о смерти? - задал я
воспитателю дерзкий вопрос.
- Подумай сам, - ответил он после долгого молчания, -
Смертные рано или поздно отправятся в другой мир и все увидят
сами. Но откуда узнать вечному человеку о смерти, если не из
Священной книги?
- Но эту книгу писали вечные, ведь так? - задал я
риторический вопрос. - Знакомы ли они с предметом в
достаточной мере?
В ответ воспитатель не сдержался и наорал на меня, что я
недостаточно тверд в своей вере. Наверное, так оно и было: я
готовился все увидеть собственными глазами и авансом презирал
людей, которые познают истину из книг, а не из своего опыта.
Нарочито грубо я послал воспитателя подальше - мне нечего было
терять. Он по-жабьи выпучил глаза и раздул щеки в бессильной
злобе. Считается, что вечным людям нечего опасаться, поскольку
их жизнь в безопасности, но и мне бояться было нечего, потому
что я смотрел на мир глазами покойника. Нельзя отнять то, чего
нет. Моя жизнь уже не принадлежала мне - я заранее сдал ее на
тот свет под расписку и теперь как бы потрясал полученной
взамен нее бумажкой, дававшей мне право на бесшабашность.
Моя умиротворенность была нежданно-негаданно нарушена за
месяц до выпускных экзаменов. К самим экзаменам я, кстати, не
готовился. Зачем? Пустая трата времени. Целыми днями я
сибаритствовал в кровати, прогуливая занятия, и в буквальном
смысле слова плевал в потолок. У меня была такая игра:
доплюнуть до потолка, а если не получится - увернуться от
падающего плевка. Можно было, конечно, убивать время более
интересно, например, по утрам гонять мяч на спортплощадке, а по
вечерам гулять с девчонками, но это так же, как экзамены,
представлялось мне суетой. Мое мировосприятие тяготело к
биполярному экстремизму: или высшая польза или никакой. Высшей
пользы я ни в чем, кроме своей грядушей смерти, не находил, и
потому мне нравились чисто бесполезные занятия.
Так вот, в один прекрасный день (прекрасный ли?) мое
покойное настроение было неожиданно потревожено, когда по
Интернату распространился слух, будто Приемная комиссия будет
выдавать аттестаты только тем, у кого идеальное здоровье.
Таланты и способности больше не имеют решающего значения,
достаточно не завалить экзамены и пройти медицинскую комиссию.
В догонку первому слуху прошел второй: медкомиссия будет очень
строгой и врачам дано указание забраковывать даже тех, кто
страдает плохим зрением или у кого не в порядке зубы.
Отличники-очкарики, сломавшие глаза на штудировании учебников,
тотчас приуныли, а кровь-с-молоком дебилы, напротив, впервые за
много лет воспряли духом. На переменах между уроками появилось
новое развлечение: рослые жизнерадостные парни, не отягощенные
губительным для здоровья интеллектом, которых раньше никто не
замечал как вполне заурядных, загоняли в угол яйцеголовых
"доходяг", хватали их широкой ладонью одной руки за нижнюю
челюсть, двумя пальцами другой руки зажимали нос и орали в ухо:
"Больной, покажите зубки!" Причем, вытворяли это те самые
подростки, которым ранее принято было за глаза сочувствовать в
их отсталости и которых никто из деликатности не упрекал в
природной тупости.
Что касается меня, вновь обретенная надежда на бессмертие
обрекла мою душу на страдания. Так, наверное, бывает с
матросом, выпавшим за борт корабля в открытом океане. Сначала
он в отчаянии пытается догнать корабль, хотя сразу должно быть
понятно, что это бесполезно, затем он поднимает крик в надежде,
что его услышат и спасут, а когда до него доходит, что корабль
ушел, не заметив потери члена экипажа, медленно, экономя силы,
плывет в сторону берега. Через несколько часов он, наконец, с
горечью осознает, что это бессмысленно, потому что берег
слишком далеко, а еды и пресной воды у него нет, и смерть от
голода и жажды неминуема. Солнце палит голову, волны хлещут в
лицо, ноги сводит холодом, а перед глазами мерещатся акульи
плавники. Положение безвыходно и впадать в истерику нет смысла,
но он все же не удерживается и рыдает над собой, теряя вместе
со слезами ценную для организма жидкость, которую нечем
восполнить среди необъятных просторов соленого океана.
Наступает ночь. Океан затихает. Появляются звезды. Мириады
крупных звезд. Человек смиряется со своей скорой гибелью и,
оставив бесплодные хлопоты и переживания, наслаждается
последними минутами своей жизни. Он лежит на спине, широко
расставив руки, плавно покачивается на волнах и любуется
грандиозной небесной картиной. Он восхищается величием космоса.
Только теперь до него доходит, что кроме него самого и ему
подобных, кроме океана и Земмли, есть бесконечное множество
миров, которые он видит ВСЕ и ВСЕ СРАЗУ.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24