Ладно, вернусь к своей повести. Как вы уже, наверное,
заметили, она до сих пор укладывалась в рамки реального
времени. То есть, пока я ехал на вездеходе, ждал вертолета,
летел в поселок и трясся в мотоциклетной коляске, мне нечего
было описывать, и я предавался воспоминаниям. Но теперь,
кажется, надвигаются кое-какие события, поэтому придется
ускорить повествование. Вообще, я с самого начала собирался
писать детектив, но увлекся воспоминаниями. Наверное, я плохой
писатель: я пишу о том, что мне самому интересно, и забываю про
читателя.
Кажется, мы скоро подъедем к моим апартаментам, поэтому я,
если позволите, вкратце опишу свое посвящение в вечные люди,
чтобы уже окончательно закрыть тему воспоминаний.
Перед посвящением нужно было отработать неделю на благо
общества, и меня отправили в помощь часовому на охранной вышке
Интерната. Мне даже выдали форму и автомат. Форма, правда,
оказалась великовата: штаны гармошкой нависали над сапогами,
рукава пришлось заворачивать, а каска наползала на глаза. С
автоматом меня также постигло разочарование. Выяснилось, что
всем охранникам выдают холостые патроны, потому что стрелять в
малолеток категорически запрещено, даже при попытке к бегству.
Настал тот день, когда я поднялся на вышку. Впервые я
увидел Интернат с высоты птичьего полета, и сверху он мне уже
не казался таким огромным и беспредельным: весь он был передо
мной как на ладони. Днем я забавлялся тем, что высматривал в
бинокль знакомых девчонок, а по ночам - шарил прожектором по
окнам. Только в свое окно я избегал светить даже мимоходом: мне
отчего-то неприятно было высвечивать безлюдную пустоту своей
комнаты.
Накануне посвящения выдался теплый безоблачный день. Я в
последний раз дежурил на вышке. Мой наставник дремал в тени
широкого прожекторного рефлектора, поручив мне "бдеть в оба".
Бдеть было не за чем и не за кем: нарушителей днем, как обычно,
не предвиделось, а девушки, спасаясь от злого полуденного
солнца, высовывали из бассейна только головы, оставляя под
водой более интересные части тела.
Меня одолевала скука, и я стал думать о предстоящем
посвящении в вечные. Мне пришла в голову необычная мысль: став
бессмертным, я не смогу вполне распоряжаться собой, потому что
у меня не будет возможности лишить себя жизни. Сегодня, теперь
и сейчас - последний день, когда у меня есть выбор между
жизнью и смертью. Мысль о лишении себя жизни на пороге вечности
необычайно взволновала и возбудила меня. Мне словно предлагали
на выбор: в одном варианте - взойти на Олимп, поправ мирские
ценности, вспыхнуть яркой звездой и ослепить своим светом самих
богов, и в другом - вечно идти по проторенной дороге, по
наезженной колее, дыша в затылок тем, кто всегда будет впереди
тебя. Впервые перспектива вечной жизни показалась мне не такой
заманчивой, более того, она угнетала меня своей безысходностью.
Мне пришла в голову сумасшедшая мысль: спрыгнуть с вышки.
Но это обязательно нужно было сделать, добравшись до ее
вершины. "Это-очень-важно, - стучал в моих висках настойчивый
голос, - это-очень-важно-это-очень..." Не долго думая, я
забросил автомат за спину и полез по скрещенным металлическим
реям наверх. С обзорной площадки вершина казалась совсем рядом,
но на самом деле до нее было не меньше десяти метров: именно
эта вышка, в отличие от других, была высокой, потому что на ней
стояла радиоантенна. Подниматься вверх по крестовинам было
неудобно, но у меня не было ощущения, что я совершаю глупый
поступок. Напротив, сердце мое трепетало от осознания того, что
я делаю нечто экстраординарное, на что не способны остальные
люди.
Через семь минут я достиг вершины и очутился на крошечном,
полметра в диаметре, пятачке, из которого стрелой уходил в
синее небо красно-белый шпиль. Здесь, на высоте, дул прохладный
ветерок, и, казалось, он вот-вот подхватит меня и унесет в
неведомые дали. Передо мной расстилались пологие зеленые холмы,
на которых можно было различить миниатюрные кудрявые деревца и
шоколадные фигурки лошадей. А дальше... Неожиданно для себя я
увидел на горизонте, за последним холмом, зубчатые силуэты
небоскребов. Это был Каальтенград, тот самый город, который с
детства мне казался бесконечно далеким и волшебно-сказочным и в
котором я давно мечтал побывать... Да, я никогда не был в
Каальтенграде и даже не видел его издали! И я никогда не был в
сотне других замечательных городов, не говоря уже о заморских
странах. Черт побери, я нигде не был и ничего не видел! Эта
мысль моментально протрезвила мой ум и вселила в меня жажду
жизни. Я быстро спустился обратно на площадку, радуясь удачному
окончанию своей авантюры. Мой наставник так и не проснулся -
он сладко спал с открытым ртом, чуть похрапывая. До сих пор мне
часто снится сон: на фоне пронзительно-синего неба я лезу вверх
по бесконечной вышке, чтобы увидеть с ее недосягаемой для
непосвященных вершины нечто волнующе-важное и дающее
сокровенное знание, а снизу раздается сопение и храп охранника.
Когда храп становится совсем громким, я просыпаюсь и с досадой
вижу, что храплю я сам...
Но вернусь к событиям тех дней. На посвящение в вечную
жизнь собрались все, кто получил аттестат, одиннадцать человек.
Не было только Игора. Его родители прислали накануне письмо, в
котором писали, что он сильно простужен, и просили для него
разрешения пройти обряд посвящения не в интернатском храме, а в
местном. Директор дал такое разрешение. Об Игоре, кстати, я
теперь вспоминал все меньше и меньше, а если и вспоминал, то
без любви, как о человеке, оставившем друга.
Процедура посвящения держалась в тайне, и никто из нас не
знал, что нам предстоит. По одному нас заводили в специальную
комнату за алтарем, а тех, кто приобщился к вечным, выводили
через другую дверь, и не было никакой возможности расспросить
их о том, что произошло. В какой-то момент одна девочка стала
испуганно нашептывать остальным, что случайно подсмотрела, как
первого посвященного вынесли из ритуальной комнаты на носилках,
но в это никто не поверил...
Я был пятым. Меня завели в заветную комнату. Посередине
нее была установлена высокая деревянная виселица, упиравшаяся в
потолок. Под ней стоял табурет, по бокам - два священника.
Этот ритуальный антураж не вызвал во мне ни возвышенного
трепета, ни страха, только интерес. Я почему-то был уверен, что
со мной не сделают ничего плохого, и когда мне сказали снять
рубашку, встать на табурет и засунуть голову в петлю, я с
улыбкой повиновался, воспринимая это как ритуальную игру.
"Опусти руки, сын мой," - сказал один из священников. Я
опустил руки по швам, и он стал читать заповеди:
Заповедь первая. Не строй иллюзий. Заповедь
вторая. Ни о чем не жалей. Заповедь третья. Ни в чем себе не
отказывай. Заповедь четвертая. Жизнь имеет смысл только если
она вечна.
Презирай смертных. Заповедь пятая. Сруби засохшее дерево,
добей умирающего. Заповедь шестая. Убей в себе страх.
В этот момент второй священник выбил из-под моих ног
табурет. Это было так неожиданно, что в первый момент я безумно
удивился...
Заповедь седьмая...
...и только в следующий момент ощутил отчаянную
беспомощность, когда под ногами нет опоры...
Забудь родителей, думай о потомстве...
...мои руки инстинктивно дернулись вверх, чтобы зацепиться
за веревку, но петля от резкого движения затянулась еще туже,
так туго, что спазм в горле заставил меня забыть обо всем...
Заповедь восьмая...
В моих легких еще был воздух, выход наружу был для него
перекрыт, и я мог дышать им...
Бог сентиментален, не стесняйся просить у него
многого...
...Боже, как болит шея! Позвонки вытягиваются и хрустят
под весом тела...
Заповедь девятая...
Перед глазами у меня пошли красные круги, потом черные,
потом запестрели белые точки, потом отключился звук и точки
быстро закружились по спирали, сворачиваясь, как вода в
воронке, и увлекая меня за собой...
Время остановилось, пространство исчезло. Но остался свет,
он был у меня над головой. Я висел в темноте на веревке, не
чувствуя ни боли, ни своего тела. У меня не было тела, но я мог
смотреть по сторонам. Это было удивительно, потому что у меня
не было глаз. Я смотрел по сторонам и видел везде темноту, за
исключением светящегося круга над головой. В этот неясно
очерченный круг уходила толстая веревка, к которой я был
подвешен. Сверху, из круга, доносились голоса и приглушенная
органная музыка. Там была жизнь, таинственная и недосягаемая.
Снизу послышался хриплый нечленораздельный голос. Я
всмотрелся в темноту и увидел безобразное синее лицо с
высунутым набок опухшим языком. Туловища не было видно, только
изуродованную кровоподтеками шею.
- Кто это? - спросил я самого себя.
- Это Каальтен, - ответил я себе сам.
- Тот самый?
- Да.
- Почему он так беспомощен?
- Потому что он ничего не может.
- Но он ведь Человеко-Бог.
- Такой же, как его изображение. Ни больше ни меньше.
Люди поработили его душу.
- Зачем мне это знать? - спросил я самого себя. - Если
я вернусь на Земмлю, это знание помешает мне.
- Ты вернешься на Земмлю и забудешь то, что видел, -
ответил я себе сам. - А если вспомнишь, тебе это покажется
собственной фантазией.
Я почувствовал, что поднимаюсь вверх на веревке. Снизу
послышались нечленораздельные вопли, и я увидел, как ко мне
протягивается из темноты прозрачно-голубая рука с ветхой
книгой. Я взял эту книгу - она мне показалась важной, и я
крепко прижал ее к груди. Свет становился все сильнее и
сильнее, и когда он стал совсем нестерпимо слепить глаза, я
увидел над собой небо. Я лежал в глухом церковном дворике на
носилках и крепко прижимал руки к груди, словно в них должно
было что-то быть. Но что - я не помнил. (Когда позднее ко мне
вернулось воспоминание о книге, я решил завести себе
записыватель мыслей, чтобы никогда не терять их).
Под вечер все одиннадцать человек окончательно пришли в
чувство после посвящения, и нам сказали десятую заповедь,
которую никто во время обряда не услышал: "Девятую заповедь
установи себе сам". Тотчас мой мозг озарила мгновенная вспышка,
и я на долю секунды вспомнил, что на том свете говорил с самим
собой, а при возвращении потерял какую-то книгу. Этой ничтожно
малой доли секунды мне хватило, чтобы зафиксировать свое
воспоминание, и я сформулировал для себя собственную заповедь:
"В мире нет ничего, кроме меня самого, моего воображения и моей
книги". Эту заповедь я вывел не логическим путем, но на основе
собственных ощущений. Разумеется, это платоника чистой воды, и
такой постулат трудно принять нормальному здраво мыслящему
человеку, но, как ни странно, его невозможно опровергнуть, по
крайней мере, в рамках данного повествования, потому что любые
аргументы и контраргументы будут плодами моего собственного
разума, отраженными в моей же книге.
6. Привет от дяди
Пока я предавался воспоминаниям, мы прибыли в гостиницу.
Снаружи она выглядела так же неказисто, как и остальные хибары,
но просторному светлому холлу не чужды были элементы роскоши:
живые цветы в красочных вазах, миниатюрные фонтанчики по углам
и в центре - причудливо изогнутая гипсовая виселица с лепкой в
стиле барокко и с подвешенными к ней целующимися розовыми
ангелочками. Но и на этом идеальном образце кича лежала печать
декаданса: у ангелочка мужеского пола был отбит гипсовый
членик. "Пьяные господа офицеры упражнялись в стрельбе", -
театрально вздохнула Лина, поймав мой взгляд.
Портье провел нас в номер. Я осмотрелся по сторонам и
несколько опешил... В центре огромной комнаты стояла необъятных
размеров овальная кровать под атласными покрывалами и
воздушно-легкими капроновыми балдахинами, которые затейливо
отражались разноцветными лоскутами на потолке, щедро усеянном
осколками зеркал; за ее изголовьем в стену был вделан бар из
красного дерева с плотными рядами разнокалиберных бутылок,
веселящих глаз яркими этикетками. По одну сторону от кровати
насыщенно-алым углублением в форме сердца красовалось джакузи,
а по другую - широкий камин из крупного неотесаного камня. За
легкой стеклянной перегородкой голубел прозрачной водой
объемный бассейн.
- Это что, взятка? - изумленно поднял я брови.
- Произошло небольшое недоразумение, - пояснил Игор.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24