– Но почему эту аневризму не обнаружили раньше?
– Может быть, в молодости вас никогда не обследовали. Мы знаем, что в детстве вы страдали заболеванием почек. Хотя вы тогда вылечились и ваше состояние признали удовлетворительным, следствием болезни стало повышение кровяного давления. В прошлом вы также довольно много пили.
– Не больше обычного! Как все!
– В вашем случае обычное количество должно было равняться нулю, если вам дорого было ваше здоровье. С ваших слов, пили вы регулярно – в среднем примерно бутылку пива в день. В вашем состоянии это чрезвычайно опасно.
Я снова покосился на Ларин и заметил, что она наблюдает за мной.
– Бред какой-то! – сказал я ей. – Я не болен!
– А вот об этом вы действительно не можете судить сами, – сказал Корроб. – Согласно результатам церебральной ангиографии вы больны, – он встал и направился к выходу – и помедлил, положив руку на ручку двери. – Решение, конечно, вы должны принять сами, но мой совет – немедленно соглашайтесь на лечение.
– Вы занимаетесь этим лечением?
– Наш консультант вам все объяснит.
– И нет никакой опасности?
– Нет… лечение совершенно безопасно.
– Тогда все ясно, – сказал я. – Если вы уверены…
У Корроба с собой была тонкая папка с записями о лечении какого-то пациента; теперь я понял, что это, должно быть, моя история болезни. Он протянул ее Ларин.
– Мистер Синклер должен немедленно приступить к лечению бессмертием. Сколько времени потребуется для составления профиля реабилитации?
– По крайней мере, еще день, а может быть, и два.
– Синклер должен получить приоритет. Аневризма – дело очень серьезное. Мы не можем допустить, чтобы что-то произошло, пока он в клинике. Он должен отбросить все колебания, иначе ему придется сегодня же вечером покинуть остров.
– Сегодня к вечеру я подготовлю его.
Все было так, словно ничего не произошло. Доктор Корроб снова повернулся ко мне.
– После шестнадцати часов не принимать ничего – никакой пищи; если почувствуете жажду, можете выпить воды или разбавленного фруктового сока. Но ни капли алкоголя. Миссис Доби объяснит вам все завтра утром, а потом мы подготовим вас к лечению. Понятно?
– Да, но мне хотелось бы знать…
– Миссис Доби объяснит вам, что к чему, – он вышел и быстро закрыл дверь. По комнате прошел ощутимый ветерок.
Я снова опустился на кровать, не обращая внимания на Ларин. Я поверил врачу, хотя чувствовал себя совершенно обыкновенным, таким же, как всегда. Надо было разбираться в медицине, чтобы с уверенностью эскулапа определить симптомы болезни. Я вспомнил, как ходил к врачу год назад, когда у меня приключился гайморит. Он осмотрел меня и установил, что я должен спать в центре комнаты, а если станет хуже, то отсмаркиваться, чтобы освободить нос, и не забывать о средствах для осушения носа. Гайморит был следствием моего преступного отношения к своему здоровью: я был сам во всем виноват. Униженный чувством вины, я покинул кабинет доктора. Теперь, когда Корроб ушел, у меня снова появилось чувство, что я сам каким-то образом виноват в слабости своей мозговой артерии. В детстве я вел себя правильно, когда же стал взрослым, то сделался пьяницей. Впервые в жизни я почувствовал потребность отрицать, или объяснять, или оправдаться.
Мне пришлось иметь дело с защитной системой клиники, персонал которой делал спорное в лечении – злобой дня, а сочувствие к лечащимся – системой. Добровольцы были готовы ко всему и в известной мере принимали участие в лечении в качестве уговаривающих; они психологически манипулировали теми, кто отказывался и колебался, а потом запугивали их при помощи медицинских данных.
Я заметил отсутствие Сери и подумал, что ее нет уже очень долго. Мне хотелось снова почувствовать себя человеком; может быть, прогуляться с ней или просто посидеть вместе.
Ларин захлопнула папку, которую читала.
– Как вы себя чувствуете, Питер?
– Что значит «как я себя чувствую»?
– Мне очень жаль… Меня вовсе не радует, что компьютер оказался прав. По крайней мере, мы здесь можем кое-что сделать для вас, если это вас утешит. Будь вы дома, вы, наверное, так ничего и не узнали бы об этой аневризме.
– Мне все еще с трудом верится в это, – снаружи кто-то косил лужайку; вдали, по ту сторону предгорья, у гавани, была видна часть города Коллажо. Я поднялся с кровати и подошел к Ларин. – Врач сказал, вы объясните мне ход лечения.
– Лечения аневризмы?
– Да, и бессмертие.
– Завтра вы подвергнетесь условному хирургическому вмешательству на дефектной артерии. Вероятно, хирург прирастит временный протез, пока артерия не регенерирует. Во всяком случае, это должно произойти быстро.
– Что вы в этом случае подразумеваете под регенерацией?
– Вам сделают множество инъекций гормонов. Они подхлестнут обновление клеток в некоторых частях тела, где обычно этого не происходит, например, в мозгу. В других частях тела они устранят злокачественные новообразования и поддержат ваши органы в хорошем состоянии. После лечения ваше тело будет постоянно самообновляться.
– Я слышал, что каждый год мне придется проходить повторный медицинский осмотр, – сказал я.
– Нет, если вы сами не захотите. Хирурги в процессе лечения вмонтируют в ваше тело множество биодатчиков, связанных с микропроцессорами. Показания их можно прочесть в каждом бюро Общества Лотереи, и если что-нибудь пойдет не так, вам сообщат, что делать. При необходимости, вас снова доставят сюда.
Возможно также лечение с последующим долгожительством, но только определенного рода. Мы здесь можем защитить вас только от органических изъянов. Я сейчас поясню это примером. Вы курите?
– Нет, но раньше курил.
– Предположим, вы начнете курить. Вы снова сможете выкуривать столько сигарет, сколько хотите, и у вас никогда не будет рака легких. Это точно. Но вы всегда можете заболеть бронхитом или эмфиземой легких, а угарный газ будет действовать на ваше сердце. Лечение не в силах предотвратить вашей гибели в автомобильной катастрофе, вы можете спиться или сломать себе шею. Получить обморожения или переломы. Мы в силах исправить физические недостатки и помочь вашему телу мобилизовать защитные силы против инфекции, но если вы будете вести себя неразумно или начнете хищнически использовать свое здоровье, у вас еще будет достаточно возможностей причинить себе вред.
Напоминание о хрупкости тела: переломах, ссадинах, кровотечениях. И о слабостях, которые я за собой знал и пытался вытеснить из головы, а еще – наблюдал их у других и слышал о них в разговорах в магазинах. Я развил в себе невосприимчивость к вопросам о здоровье, которые до сих пор были чужды мне. Усилило ли сознание близкой смерти стремление к бессмертию?
– Сколько все это должно продлиться? – спросил я Ларин.
– В целом две или три недели. После утренней терапии вам дадут отдохнуть. Как только консультирующий врач решит, что вы готовы, начнутся инъекции энзимов.
– Я могу не вынести инъекций! – сказал я.
– Это будут не подкожные впрыскивания. Методы очень усовершенствованы. Во всяком случае, за все время лечения вы ничего не почувствуете.
Меня охватил внезапный страх.
– Они думают усыпить меня?
– Нет, но как только будет сделана первая инъекция, вы впадете в полубессознательное состояние. Это, может быть, звучит пугающе, но большинство пациентов потом говорили, что чувствовали нечто весьма приятное.
Для меня не потерять сознание было делом чести. Когда мне было двенадцать, один из более взрослых и жестоких мальчишек столкнул меня с велосипеда; я получил тогда сотрясение мозга и лишился воспоминаний о трех предыдущих днях. Потеря этих трех дней стала главной тайной моего детства. Хотя я снова пришел в школу с великолепным фиолетово-черным синяком под глазом и роскошной жуткой повязкой на голове, я обнаружил, что существовали не только эти три дня, но и я в них. Было много уроков, игр и заданий, а также, вероятно, разговоров и споров, однако я ничего не мог о них вспомнить. В течение этих трех дней я, должно быть, был бодр, в сознании и внимателен, и этим трем дням полагалось входить в непрерывность моих воспоминаний, делающих совершенными мою личность и память. Тогда я впервые испытал что-то сродни смерти, и с тех пор, хотя сам никогда не боялся потери сознания, смотрел на воспоминания как на ключ к восприятию. Я существую, пока я помню.
– Скажите мне, Ларин, вы испытывали удовольствие от лечения?
– Нет, не испытывала.
– Тогда вы знаете о лечении не из собственного опыта?
– Я работаю с пациентами уже скоро двадцать лет. Больше я ничего не могу сказать о себе.
– Итак, вы не знаете, как это, – сказал я.
– Нет, только опосредованно.
– На самом деле я очень боюсь потерять память.
– Я хорошо понимаю это. И в мою задачу входит помочь вам все восстановить. Но вы неизбежно должны потерять то, что сейчас хранится в вашей памяти.
– Почему неизбежно?
– Это химический процесс. Чтобы дать вам долгую жизнь, мы должны остановить распад клеток вашего мозга. В норме самообновление клеток мозга не происходит, так что можно говорить о постепенном упадке духовных сил. Каждый день гибнут тысячи клеток вашего мозга. Мы здесь налаживаем регенерацию клеток, так что ваши умственные способности и психика останутся неизменными независимо от того, сколько вы проживете. Но когда обновление клеток начнется, новая активность внутри клеток вызовет полную амнезию.
– Именно это меня и пугает, – сказал я. – Исчезновение идентичности, потеря жизни, утрата непрерывности воспоминаний.
– Вы никогда не узнаете о том, что вас теперь пугает. Вы погрузитесь в состояние, подобное сну. При этом вы будете видеть картины своей жизни, вспоминать путешествия и встречи; люди будут говорить с вами. Вам будет казаться, что вы находитесь среди них, узнаёте их эмоции. Ваше сознание выдаст все, что в нем есть.
Корни будут отсечены, зацепки потеряны. Вы войдете в состояние, где есть только одна реальность, и эта реальность – сон.
– А когда я приду в себя, то не буду ничего помнить.
– Почему вы так говорите?
– Но ведь именно так всегда говорят врачи, верно? Они думают, этим можно успокоить.
– Это так. Вы проснетесь здесь, в этом павильоне. Я буду тут, и ваша подруга тоже.
Я хотел поговорить о Сери. Я хотел, чтобы меня оставили в покое.
– Но я не буду ничего помнить, – сказал я. – Все мои воспоминания уничтожат.
– Это неизбежно. Но вам помогут восстановить их. Для этого я здесь.
Сон исчез, оставив после себя пустоту. Позже жизнь вернулась ко мне в обличье спокойной терпеливой женщины, которая возвращала мне мои воспоминания, словно рука, пишущая слова на пустом листе.
– Откуда мне после этого знать, кто я такой?
– Ваша личность не изменится ни в чем, кроме способности к долгой жизни.
– Но я то, что я помню. Если вы отнимете у меня это, я не могу стать прежней личностью.
– Я обучена возвращать воспоминания, Питер. Я это умею, но вы должны помочь мне.
Она откуда-то достала портфель, из которого извлекла толстую пачку отпечатанных листов.
– У нас не так много времени, как обычно, но все же все это можно написать за один вечер.
– Позвольте посмотреть!
– Будьте как можно более правдивы и откровенны, – сказала Ларин и протянула мне папку. – Пишите, что захотите! В письменном столе лежит пачка бумаги.
Папка была тяжелой и обещала многочасовую работу. Я взглянул на первую страницу, где надо было написать свое имя и адрес. Следующие вопросы касались моего образования, дружбы, любви и так далее. Множество вопросов, каждый тщательно сформулирован, чтобы способствовать полной откровенности при ответах. Я заметил, что не могу их читать, что слова расплываются, когда я перелистываю страницы.
В первый раз с тех пор, как мне объявили смертный приговор, я почувствовал приподнятость и удовлетворение. Я не собирался отвечать на эти вопросы.
– Мне это не нужно, – сказал я Ларин и бросил папку на стол. – Я уже написал свою автобиографию. Можете с пристрастием изучить ее.
Я сердито отвернулся.
– Вы слышали, что сказал врач, Питер. Если вы не готовы к сотрудничеству, то должны еще сегодня покинуть остров.
– Я готов к сотрудничеству, но отвечать на эти вопросы не буду. Это все уже описано.
– Где? Можно посмотреть?
Рукопись лежала на моей постели, там, где я ее оставил. Я отдал ее. По некоторым соображениям я был сейчас не в состоянии смотреть на нее. Рукопись, связующее звено с тем, что вскоре станет моим забытым прошлым, казалось, излучала одобрение и уверенность.
Я услышал, как Ларин перелистнула несколько страниц, и, когда оглянулся, она уже быстро пробегала глазами третью или четвертую страницу. Потом она бросила взгляд на последнюю страницу и отодвинула рукопись.
– Когда вы это написали?
– Два года назад.
Ларин, наморщив лоб, посмотрела на казавшуюся зачитанной рукопись.
– Я неохотно работаю без вопросника, – сказала она.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36