Я всегда боялся, что могу заразиться чем-нибудь и буду страдать.
– Что же, по твоему мнению, я должен сделать? – спросил я наконец.
– Я все еще думаю, что ты должен принять лечение. Разве это не очевидно?
– Честно говоря, нет. Ты противоречишь самой себе. Все, что ты говоришь, на мой взгляд плохо.
Сери сидела молча, уставившись в землю. Я чувствовал, что мы отдаляемся друг от друга. Нас не связывало ничего, кроме близости и обмена нежностями, между нами не существовало никакой искренности. Мне всегда было трудно общаться с ней, и я ясно чувствовал, что каждый из нас вошел в жизнь другого совершенно случайно. Некоторое время наши пути шли параллельно, однако в дальнейшем они неизбежно должны были разойтись. В первое время я задумывался над тем, что бессмертие разделит нас, но, может быть, для разрыва нужно было совсем немного. Потом Сери пойдет своей дорогой, а я своей.
– Мне холодно, Питер, – с моря веял легкий ветерок, а мы были на открытом месте. В отличие от Джетры, где мой отъезд пришелся на осень, здесь была весна.
– Ты мне совершенно ничего не объяснила, – сказал я.
– А я должна?
– Мне очень поможет, если ты сделаешь это. Вот и все.
Мы вернулись, в наш павильон, и Сери бросилась мне на шею. Объяснять было нечего, решение зависело исключительно от меня. Ведь, уповая на ответ Сери, я унимал собственную неуверенность.
Как и в деревенской мансарде, в нашем павильоне после вечерней прохлады было замечательно тепло. Сери устремилась к одной из двух узких постелей и раскрыла журнал, из тех, что мы обнаружили здесь. Я пошел в другой конец комнаты, к письменному столу. Там же стоял и стул; стол и стул были сияли великолепием новизны. Там были также корзина для бумаг, пишущая машинка, пачка бумаги и множество разнообразных перьевых и шариковых ручек и карандашей. Я все еще испытывал тягу к бумаге, а потому сел за стол и некоторое время водил пальцем по клавишам пишущей машинки. Она была сконструирована лучше и сделана намного солиднее, чем маленькая портативная машинка, на которой я печатал свою рукопись, и как временами когда сидишь за рулем незнакомого автомобиля, кажется, будто на нем можешь ехать быстрее и увереннее, так и у меня возникло чувство, что я мог бы печатать куда более бегло, если бы работал за этим столом и на этой машинке.
– Ты знаешь, почему все это лежит здесь наготове? – спросил я Сери.
– Это есть в проспекте, – ответила она раздраженно, не отрывая глаз от журнала.
– Я тебе помешал, да?
– Не можешь ли ты посидеть тихо? Я хочу отдохнуть от тебя.
Я открыл чемодан, достал оттуда проспект, пролистал его и просмотрел все иллюстрации. Это были фотографии внутренних помещений павильонов, ярко освещенных и без обитателей. На устланных циновками полах не валялись сандалии, на постелях не лежала одежда, на книжных полках не стояли пустые жестянки из-под пива. На сверкающих белых стенах не было ни пятнышка, ни царапинки.
Подписи под фотографиями гласили:
«…в каждом нашем Вы найдете находится все необходимое для описания вашей личной жизни, что является важнейшей составной частью вашего и только вашего лечения…»
Под этим подразумевался вопросник, о котором мне рассказывала Сери. Итак, я должен был написать все о себе, перенести на бумагу историю своей жизни, чтобы меня могли снова наполнить тем, что я изложил. Никто в клинике не мог знать, что я уже создал такое описание своей жизни.
Я ненадолго задумался о людях, которые прибыли на корабле вместе с нами: как они этим вечером сидят за своими столами, и каждый вспоминает свою прошлую жизнь. И спросил себя, что же они могли сказать о ней.
Вернулась заносчивость, которая появлялась всякий раз, как я думал о тех, других. Что я мог сказать? Во время работы над рукописью я смирился с открытием, что узнал о себе так мало интересного.
Может быть, именно поэтому я столкнулся с таким огромным объемом работы. Разве в конце концов не оказалось так, что правду лучше найти и выразить через метафоры, разве не самообман и самоприукрашивание оказались главными мотивами?
Я оглянулся на Сери, которая ссутулилась над журналом. Ее светлые волосы ниспадали вдоль шеи, скрывая лицо. Она скучала со мной, и ей совершенно необходим был отдых. В этом не было ничего странного: меня охватила одержимость собой, эгоистичное самолюбование, которое вкупе с многочисленными вопросами, роящимися вокруг моего «я» было невероятно трудно выносить. Моя внутренняя жизнь постоянно требовала внешнего выражения, понуждая меня все это рассказывать Сери. Я слишком много времени проводил в своем внутреннем мире; мне тоже надоело быть с этой девушкой, я хотел скорейшего завершения всего этого.
Сери не обращала на меня никакого внимания, когда я разделся и лег в другую постель. Потом она выключила свет и легла спать. Я еще некоторое время прислушивался к звуку ее дыхания, потом наконец заснул.
Посреди ночи Сери встала, подошла и забралась ко мне под одеяло. Она стала целовать мое лицо, шею и уши, и я проснулся…
Глава четырнадцатая
Утром, пока Сери принимала душ, пришла консультант. И едва ли не в первый миг мне показалось, что мои сомнения сошлись в фокусе, которым была она.
Ее звали Ларин Доби; представляясь мне, она предложила называть ее по имени и уселась за письменный стол. Сначала я был настороже, чувствуя за ней силу системы Лотереи. Она пришла консультировать меня, из чего можно было заключить, что она специально обучена убеждать таких как я.
Эта женщина средних лет, замужняя, напоминала мне мою первую школьную учительницу. Все это породило у меня сопротивление. Для нее, казалось, само собой разумелось, что я должен пройти лечение, а сам я оставался для нее всего лишь объектом, чьи сомнения и раздумья она читала точно открытую книгу.
Сначала все шло как обычно: Ларин расспросила меня о путешествии, какие острова я посетил и что видел, о моих впечатлениях. Я внутренне держал некоторую дистанцию, уверенный в своей новой объективности. Ларин была здесь, чтобы консультировать меня до и во время лечения и рассеивать появляющиеся у меня сомнения и страхи, чтобы я наконец принял решение.
– Вы уже завтракали? – спросила она.
Я ответил, что нет.
Она протянула руку за портьеру возле стола и достала оттуда телефон, о наличии которого я и не подозревал.
– Пожалуйста, два завтрака в павильон номер двадцать четыре.
– Можно заказать три? – спросил я.
Ларин вопросительно посмотрела на меня, и я коротко сообщил ей о присутствии Сери. Она изменила заказ и положила трубку.
– Это ваша близкая подруга?
– Довольно близкая. А что?
– Мы по опыту знаем, что присутствие сопровождающих лиц иногда бывает довольно мучительным для пациента. Большинство приезжают сюда в одиночку.
– Ну, я еще не решил…
– С другой стороны, присутствие доверенного лица может значительно ускорить процесс реабилитации. Как долго вы знакомы с Сери?
– Пару недель.
– Тогда она может помочь при реабилитации только очень условно. Так вы полагаете, что ваши сомнения не исчезнут?
Рассерженный прямотой вопроса, я не ответил. Сери оставалась в пределах слышимости, а я не видел, что могут дать этой женщине сведения о наших с ней отношениях. Когда я смотрел на Ларин, она казалась мне совершенно чужой. Сери завернула кран в душевой кабине.
– Хорошо, я поняла, – сказала Ларин. – Видимо, вам пока трудно доверять мне.
– Вы намерены анализировать мою психику?
– Нет. Я пытаюсь определить, чем смогу помочь вам позже, во время и после лечения.
Я все яснее сознавал, что мы только зря теряем время. Доверял я ей, или нет – другое дело; того, чего мне не хватало, здесь не было, это следовало искать во мне самом. Я больше не хотел того, что мне предлагала ее организация.
Сери вышла из душа. Она была закутана в простыню, на голове – полотенце. Бросив взгляд на Ларин, она прошла в другой конец павильона и откинула портьеру.
Зная, что Сери слышит меня, я сказал:
– Я хочу быть с вами откровенным, Ларин. Я решил отказаться лечения.
– Вот как? Понимаю. По этическим или по религиозным соображениям?
– Ни по тем, ни по другим… может быть, по этическим, – спокойствие, с каким я принял решение, и точные верные вопросы удивили меня самого.
– Было ли у вас это… э-э… чувство, когда вы покупали лотерейный билет? – ее тон был заинтересованным, но не любопытным.
– Нет, это пришло позже. – Ларин ждала точного ответа, поэтому я продолжил, почти подсознательно отметив, что она великолепно все понимает и выпытывает у меня ответы. Но это ничего для меня не значило. Теперь, когда я принял решение, я чувствовал сильное желание высказаться. – Я не могу точно описать, что это такое, просто у меня появилось чувство, что мне здесь не место. Мне постоянно лезут в голову мысли о других людях, которые нуждаются в лечении больше, чем я, и о том, что я его, в сущности, не заслужил. Еще я думаю, что впустую растрачу выигранное мной время жизни. – Ларин по-прежнему не перебивала. – Первые впечатления у меня появились вчера, когда мы прибыли сюда. Здесь как в больнице, а я не болен.
– Да, я знаю, что вы имеете в виду.
– Пожалуйста, не пытайтесь меня отговорить. Я уже принял решение.
Сери двигалась за портьерой. Я слышал, как она расчесывает волосы.
– Вы знаете, что вы непременно умрете, Питер?
– Да, но это мне безразлично. Нам всем придется умереть.
– Но одним раньше, чем другим.
– Мне почему-то кажется, что это неважно. В конце концов, я все равно умру, приму я лечение или нет.
Ларин что-то записала в принесенном с собой блокноте. Я усмотрел в этом признак того, что она не приняла во внимание мой отказ от лечения.
– Вы слышали когда-нибудь о писателе по фамилии Делуан? – спросила она.
– Да, конечно. «Отказ».
– Читали ли вы эту книгу в последнее время?
– Еще в школе.
– У нас здесь есть экземпляр, не хотите перечитать?
– Я не думал, что здесь используется такой подход, – сказал я. – Ведь нельзя сказать, что эта книга помогает лечению.
– Вы сказали, что не хотите, чтобы вас пытались отговорить от вашего решения. Если вы не готовы изменить мнение, тогда я, по крайней мере, хотела бы, чтобы вы убедились, что не совершаете ошибку.
– Хорошо, – сказал я. – Но почему?
– Потому что главный аргумент Делуана – то, что ирония жизни заключена в ее собственной природе и что страх перед смертью порожден ее необратимостью. Когда приходит смерть, пути назад нет. Поэтому в распоряжении человека сравнительно мало времени, чтобы удовлетворить свое честолюбие. Делуан доказывает – ошибочно, по моему личному мнению, – что только природа времени делает жизнь достаточно ценной, чтобы прожить ее. Когда жизнь удлиняется так, как удлиняете ее вы, то ее субстанция должна будет разложиться, и разложится именно то, что для вас является самым ценным. Делуан верно указывает на то, что Лотерея Коллажо не дает никакой гарантии от ранней или поздней, но настоящей смерти. Из этого он делает вывод, что короткая насыщенная жизнь гораздо ценнее длинной, но бедной содержанием.
– Я тоже так считаю, – сказал я.
– Итак, вы намерены прожить свою жизнь как обычно?
– Пока я не получил главный выигрыш, мне и в голову не приходило задумываться об этом.
– Что вы понимаете под нормальной жизнью? Тридцать лет? Сорок?
– Конечно, больше, – ответил я. – Это промежуток около семидесяти лет.
– В среднем – да. Сколько вам лет, Питер? Тридцать один, не так ли?
– Нет. Двадцать девять.
– В вашей биографии написано тридцать один. Но это не важно.
Сери вышла из-за портьеры, полностью одетая, но с влажными обвисшими волосами. Через плечо она перебросила полотенце, а в руке держала гребень.
Когда она присела возле нас, Ларин не обратила на нее никакого внимания, а достала из своей папки сложенный листок с компьютерным текстом и пробежала глазами первый абзац.
– Я боюсь, у меня для вас не слишком радостное известие, Питер. Делуан был философом, но вы поймете его дословно. Неважно, что вы говорите, инстинктивно вы понимаете, что должны жить вечно. Но факты, конечно, можно рассматривать и иначе, – она провела карандашом вдоль строчек. – У нас здесь вот что. Ожидаемая продолжительность вашей жизни, считая с настоящего момента, составляет четыре с половиной года.
Я посмотрел на Сери.
– Что за чушь!
– Хотела бы я, чтобы это было так. Я понимаю, что вам тяжело поверить в такое утверждение, но боюсь, что вероятность этого весьма и весьма высока.
– Но я не болен. Я никогда в жизни по-настоящему не болел.
– Медицинское обследование говорит нечто другое. В восемь лет вы были в больнице и лежали там несколько недель.
– Обычная детская болезнь. Нарушение деятельности почек, сказали врачи, но в конце лечения они заверили моих родителей, что все будет в порядке, и у меня с тех пор не было никаких проблем, – я снова, словно ища помощи, взглянул на Сери, а Ларин уставилась на меня.
– Когда вам исполнилось двадцать лет, вам несколько раз требовалась медицинская помощь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36