Она видела в Грейс жертву моих недостатков, а потому помогала Грейс и поддерживала ее, выражала ей свое неодобрение в мой адрес, к тому же у них было нечто общее: ответственность и женская солидарность. Как уже сказано, Фелисити организовала встречу у себя в Гринвей-парк; вероятно, она, сама того не подозревая, гнушалась Грейс. Грейс была всего-навсего раненой птичкой, бедной Божьей тварью, которой нужно помочь лубком и ложкой теплого молока. То, что эту рану нанес я, конечно, заставляло сестру чувствовать ответственность за случившееся.
Держась за руки и прижимаясь друг к другу плечами, мы шли в деревню, не обращая внимания на холодный ветер. Моя душа ожила, я испытывал необычный подъем духа. После смерти отца я ни разу еще не чувствовал себя так свободно и непринужденно. Я слишком долго был погружен в прошлое и слишком занят собой. Все, что кипело во мне, теперь нашло выход. С Грейс вернулась часть моего прошлого.
Главную улицу деревни, узкую и извилистую, окружали серые каменные дома. Шумные пешеходы поднимали на чуть влажной улице облачка пыли, которую ветер бросал им в лицо.
– Мы можем где-нибудь выпить кофе? – спросила Грейс.
Она пила много дешевого растворимого кофе, приятного на вкус, с белым сахаром. Я сжал ее руку, вспомнив о нелепой ссоре, которая однажды произошла между нами.
На крошечной боковой улочке мы нашли кафе, пристройку к чуть отстоящему от других зданию с огромным витринным окном, окруженную металлическими столиками. Точно в центре каждого столика стояла маленькая пепельница. Мы зашли. Стояла такая тишина, что мы подумали, будто уже закрыто, однако, когда мы сели, женщина в кухонном фартуке вышла принять заказ. Грейс заказала два яйца всмятку и кофе; по ее словам, она выехала из дома в половине восьмого.
– Ты все еще живешь у подруги? – спросил я.
– Сейчас нет. Именно об этом я и хотела поговорить с тобой. Я скоро должна съехать, и у меня есть кое-что на примете. Я хочу знать, стоит мне брать это или нет.
– А цена?
– Двенадцать фунтов в неделю, по государственным расценкам. Но этаж подвальный и не очень хорошее место.
– Бери! – сказал я, вспомнив о ценах на квартиры в Лондоне.
– Это все, что я хотела знать, – сказала Грейс и встала. – Мне пора.
– Что?
Она направилась к двери, а я пораженно уставился ей вслед. Но я забыл про совершенно особое чувство юмора Грейс. Она нагнулась к вставленному в дверь стеклу, кончиком пальца нарисовала на нем крендель и вернулась за столик. Проходя мимо, она потрепала меня по волосам. Прежде чем сесть за столик, она сняла шубку и перекинула ее через спинку стула.
– Почему ты мне не написал?
– Я… но ты же тогда мне не ответила.
– Твое письмо пришло слишком рано. Почему ты не написал мне снова?
– Я не знал, где ты. И у меня сложилось впечатление, что твоя соседка не передаст тебе мое письмо.
– Ты мог найти меня. Твоей сестре это удалось.
– Я знаю. Настоящая причина… Я решил, ты не захочешь меня слушать.
– А я хотела, – она взяла пепельницу и принялась вертеть в пальцах. Улыбнулась. – Мне кажется, я искала возможность забыть тебя. По крайней мере сначала.
– Я действительно не представлял, в каком ты была смятении, – сказал я, и моя совесть напомнила мне о летних днях, которые я провел в сельском домике Эдвина, полностью погруженный в безумие создания рукописи. Я выкинул Грейс из головы, чтобы найти себя. Соответствовало ли это истине?
Женщина вернулась и поставила перед нами две чашки кофе. Грейс положила сахар и медленно размешала.
– Послушай, Питер, теперь все уже позади, – она потянулась через стол, взяла мою руку и крепко сжала. – Я преодолела это – у меня было много проблем, и некоторое время мне было трудно. Мне нужна была передышка, и все. Я встречалась с другими, общалась со многими. Зато все выдержала. А как насчет тебя?
– Думаю, точно так же, – сказал я.
Грейс – и это был факт – вызывала у меня постоянное влечение. После небольшой разлуки я сразу начинал представлять, что она ложится в постель с другим, и худших картин мое воображение не могло нарисовать. Она часто высказывала вслух угрозы, которые должны были помочь нам держаться друг за друга, но которые в итоге развели нас. Когда я наконец убедил себя, что мы завершили наш совместный путь, это была единственная возможность покончить со всем этим, но я упорно гнал прочь все мысли о ней. Моя жажда обладания была неразумна. И теперь, когда мы с ней сидели в этом негостеприимном кафе, я подумал то же самое: непричесанные волосы, свободно ниспадающая промокшая одежда, бесцветная кожа, неопределенность взгляда, нервозность как выражение внутреннего напряжения. Прежде всего, это способствовало тому, что Грейс всегда охотно имела со мной дело, даже если я того не заслуживал.
– Фелисити сказала, что ты нездоров, что ведешь себя странно.
– Это же Фелисити, – ответил я.
– Ты уверен?
– Мы с Фелисити не всегда хорошо ладили, – сказал я. – Между нами возникло отчуждение. Она хочет, чтобы я был таким же, как она. У нас различные точки зрения.
Грейс, наморщив лоб, смотрела на чашку.
– Она рассказывала о тебе пугающие вещи. Я хотела поговорить с тобой об этом.
– И поэтому ты здесь?
– Нет… только отчасти.
– Что она тебе рассказала?
И, глядя на меня, она ответила:
– Что ты снова пьешь, и только.
– Ты веришь, что это правда?
– Не знаю.
– Посмотри на меня и скажи.
– Нет, не похоже.
Она быстро взглянула на меня, но потом снова опустила взгляд, взяла чашку и допила кофе. Женщина принесла яйца всмятку.
– Фелисити мыслит приземленно, – сказал я. – Ее голова забита неверными представлениями обо мне. После нашей разлуки мне ничего не хотелось, только быть одному и попытаться понять себя.
Я замолчал, потому что мне внезапно пришлось отогнать непрошеную мысль, которая в последние недели часто меня посещала. Я знал, что никогда не расскажу Грейс ни свою, ни любую другую историю сродни той, что вытянула из меня моя рукопись. Только там была правда. Покажу я когда-нибудь Грейс рукопись?
Я подождал, пока Грейс покончит с едой – она быстро съела первое яйцо, потом второе (ее сосредоточенность на еде никогда еще не была столь долгой), затем заказала еще чашку кофе. Потом закурила сигарету. Мучимый сомнениями я ждал, пока она докурит.
Я сказал:
– Почему ты не повидалась со мной в прошлом году? После ссоры?
– Не могла, и все. У меня хватало дел, и было еще слишком рано. Я хотела тебя видеть, но ты все еще критически относился ко мне. Я была просто раздавлена. Мне требовалось время, чтобы снова прийти в себя.
– Извини, – сказал я. – Не стоило говорить такие вещи.
Грейс снова покачала головой.
– Теперь это все равно.
– Ты пришла сюда за этим?
– А теперь уйду. Я уже говорила тебе, что чувствую себя намного лучше.
– Ты… э… была с другим?
– А что?
– А то, что это важно. Я имею в виду, очень важно, – я чувствовал, что рискую вновь что-то сломать.
– Да. Недолго. В прошлом году.
В прошлом году: это звучало так, словно речь шла о давних событиях, но прошлый год закончился всего три недели назад, а мне казалось, что это было очень давно. Я распознал свое неразумное желание быть собственником.
– Это был просто друг, Питер. Хороший друг. Он позаботился обо мне.
– Уж не он ли та «подруга», у которой ты жила?
Она поколебалась.
– Да, но я уже давно решила уехать. Не будь эгоистом, прошу тебя, не будь! Я едва не наложила на себя руки, попала в больницу, а когда вышла оттуда, тебя не было и подвернулся Стив.
Я хотел расспросить Грейс о нем, но вовремя понял, что просто хочу потребовать у нее ответа, а вовсе не услышать ответ. Глупо и безосновательно, но я злился на этого Стива за то, что он существовал, за то, что он был ее другом. И еще больше – за то, что он разбудил во мне ревность, от которой я хотел избавиться. Разрыв с Грейс зависел от меня, подумал я, поэтому я так ее ревную. И вот я снова здесь. Этот Стив в моем представлении был тем, чем сам я никогда не был и не мог быть.
Грейс посмотрела на меня. Она сказала:
– Глупо, Питер.
– Я знаю, но ничего не могу поделать.
Она отложила сигарету и снова взяла меня за руку.
– Ну послушай, со Стивом покончено, – сказала она. – Как ты думаешь, зачем я приехала сюда? Ты мне нужен, Питер, потому что, несмотря ни на что, ты все такой же. Я хочу попробовать еще раз.
– Я тоже, – сказал я. – Но что, если все снова пойдет наперекосяк?
– Нет. Я постараюсь, чтобы был порядок. Когда мы расстались, мне стало ясно, что мы должны сделать все, чтобы обрести уверенность. Я была тогда неправа. Ты всегда старался все наладить, а я только разрушала. Я знаю, что произошло, чувствую это по себе, я так одержима, так отвратительна! Я начала презирать тебя, потому что ты так старался, потому что не видел, как я отвратительна. Я ненавидела тебя за то, что ты не испытывал ко мне ненависти.
– Я никогда не испытывал к тебе ненависти, – сказал я. – Все просто шло наперекосяк, снова и снова.
– И теперь я знаю почему. Все то, что раньше порождало напряжение, теперь исчезло. У меня теперь есть положение, есть убежище, я снова вошла в круг своих друзей. Тогда я в основном зависела от тебя. Теперь все изменилось.
Изменилось больше, чем она думала: я тоже стал другим. Казалось, что она обладала всем, что некогда было у меня. Все, что у меня было теперь – самопознание, на бумаге.
– Позволь мне подумать, – сказал я. – Я хочу попробовать еще раз, но…
Но я так долго жил в неизвестности, что уже привык к ней; я стыдился нормальности Фелисити и надежности Джеймса. Я приветствовал неизвестность следующего приема пищи, болезненное очарование одиночества, обращенную внутрь себя жизнь. Неизвестность и одиночество гнали меня внутрь, открывали мне меня. Между мной и Грейс снова возникло неравновесие того же вида, но с противоположным раскладом сил. Был ли я лучше подготовлен к этому, чем она?
Я любил Грейс; теперь, когда она сидела возле меня, я почувствовал это. Я любил как никогда никого, тем более себя – это стало мне ясно только из рукописи, из романтического отчуждения, из ошибок памяти. Работа над рукописью улучшила мое «я», но то был искусственный продукт. Я должен был найти новое в себе, но так и не смог найти Грейс. Я вспомнил о трудностях, возникших при попытке описать ее в образе девушки по имени Сери. Я очень многое упустил – и, чтобы заполнить пробелы, сделал ее более удобной для себя. Например слова, какие употребляла Сери, Грейс не употребляла никогда, но никак иначе я не мог ее описать. Грейс в описании многого лишилась, но мне так было значительно легче.
Тем не менее мои попытки достигли цели. Создавая Сери, я от многого отказался, зато открыл другое. Это подтвердила Грейс.
Минуты шли в молчании, и я уставился на круглый столик кафе, внутренне движимый своими словами и переживаниями. Я ощутил то же настоятельное желание, которое подгоняло меня во время первой попытки писать: потребность распутать клубок своих идей и внятно изложить их; объяснить то, что, возможно, лучше было бы оставить без объяснения.
То, что я писал, всегда было моим созданием, та же участь постигла и Грейс, когда я попытался понять ее через Сери. Ее второе «я», моя удобная Сери стала ключом к ее реальности. Мне никогда не дано было понять Грейс, однако теперь появилась Сери, и при помощи этого шаблона мне, пожалуй, удалось кое-что понять в Грейс.
Острова Архипелага Мечты были всегда со мной, и Сери, как призрак, всегда сопровождала мое влечение к Грейс.
Приходилось упрощать, чтобы унять внутреннее волнение; я знал слишком много и понимал слишком мало.
В центре всего находился абсолют. Я обнаружил, что всегда любил Грейс. Я сказал ей:
– Я действительно сожалею, что тогда все пошло наперекосяк. Это не твоя вина.
– Неправда.
– Мне все равно. Виноват был я. Но все это уже в прошлом, – у меня появилась мучительная мысль, что разлуку можно как-то определить с помощью моей рукописи. Может ли это быть так просто? – Что нам теперь делать?
– Что ты хочешь. Поэтому я здесь.
– Я должен уйти от Фелисити, – сказал я. – Я живу у нее только потому, что мне не остается ничего другого.
– Я же сказала тебе, что переезжаю. Если удастся, еще на этой неделе. Хочешь попробовать жить со мной?
Когда я понял, что она сказала, меня пронизала дрожь возбуждения. Я представил себе, что мы снова будем спать друг с другом.
– А ты что думаешь насчет этого? – спросил я.
Грейс коротко усмехнулась. Мы никогда по-настоящему не жили вместе, хотя провели вдвоем множество счастливых дней. Но у нее всегда было собственное жилище, а у меня свое. В прошлом у нас появлялось намерение съехаться, но мы всегда восставали против этого, может быть потому, что знали друг друга с худшей стороны и каждый мог надоесть другому. Позже потребовалось очень немного, чтобы разойтись.
Я сказал:
– Если я буду жить с тобой только потому, что мне некуда пойти, ничего не выйдет. Ты же знаешь.
– Нельзя так смотреть на это;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36