Сначала они мне не понравились: я видел в них врагов отечества. Потом я преодолел это предубеждение, и теперь они не нравились мне из-за своей вульгарности и беспечности, из-за того, как выставляли себя напоказ. Потом я испытал жалость – две из этих женщин были страшно толстыми, и я постарался представить себе, как они всю свою вечную жизнь будут ходить вот так, переваливаясь с боку на бок. Тогда мне стало жаль их всех, и я увидел в них обычных людей, которым слишком поздно пришло нежданное счастье и теперь они радовались как могли. Вскоре после этого я впал в полосу критики и стал рассматривать их не столь покровительственно: ведь самом деле я был ничем не лучше, только здоровее и моложе.
Из-за связи, которая возникла между нами, и из-за того, что я сказал себе, что я такой же, как они, я много раз решал познакомиться с ними и расспросить, что они думают о Лотерее и о главном выигрыше. Может быть, их терзали те же сомнения, что и меня и они охотно избежали бы такой развязки. Но когда я представлял себе, что войду в их круг, в круг этих людей, играющих в карты, добродушно шутящих и пьющих кофе, я отказывался от своих замыслов. Они все время так же интересовались мной, как и я в силу необходимости интересовался ими.
Я пытался понять все это и объяснить себе. Я не был уверен в собственных намерениях и не хотел объяснять их никому, даже себе. Часто я слышал обрывки их разговоров: они беспрестанно и не очень уверенно рассуждали о том, что будут делать дальше. Один из мужчин был убежден, что он после длительного и успешного лечения добьется богатства и уважения. Другие все время повторяли, что позаботятся только о «себе», что лечение бессмертием нужно им только для того, чтобы гарантировать им спокойную, уверенную жизнь.
Если бы кто-то спросил меня, чему я посвящу свою жизнь, мой ответ прозвучал бы столь же неопределенно. Передо мной открывались огромные возможности: хорошая работа, общение, новое университетское образование, участие в движении за мир. Каждое из этих объяснений, намерений было лживым, но это ничего не меняло в том, какую единственную деятельность я мог счесть достойным моральным оправданием принятого решения.
Это была нравственная позиция. Но одновременно я хорошо сознавал, что лучшим применением бессмертия стало бы наслаждение жизнью, свободной от всякого честолюбия, в бесцельных переездах с Сери с острова на остров.
Во время дальнейшего путешествия я пришел в согласие с собственными взглядами, в которых едва ли сам разбирался, и необъяснимая печаль охватила меня, полностью овладела мной и больше не отпускала. Я сосредоточился на Сери, я смотрел на бесконечно меняющиеся виды островов, которые непрерывной чередой проплывали мимо, и их названия звучали в моих ушах – Тумо, Ланна, Винко, Салай, Иа, Лилл-ен-кей, Панерон, Даунно. Некоторые из этих названий я уже слышал, но большинства не слышал никогда. Мы очутились далеко на юге, и в поле нашего зрения ненадолго показался далекий берег дикого южного континента: так на север выдавался полуостров Кватаари, он глубоко входил в мир островов, гористый и скрытый высокими скалистыми утесами; но скоро этот берег снова ушел на юг, и иллюзия безбрежного моря вернулась, единственной переменой стал более умеренный климат этих широт. После пустынного, бесплодного ландшафта части субтропических островов, мимо которых мы проплыли, нам открылись радующие взор виды: зеленые, покрытые лесами острова, прекрасные маленькие городки на берегах гаваней, и повсюду – пасшийся скот, засеянные поля и фруктовые сады. По грузам, которые брал и снова выгружал наш корабль, легко можно было угадать, какие южные края мы проплывали. В экваториальных водах мы брали на борт сперва нефтепродукты, машины и копру, позднее виноград, гранаты и пиво, а теперь это были сыр, яблоки и книги.
Однажды я сказал Сери:
– Давай сойдем на берег. Хочу осмотреться.
Этот остров, Иа, был большим и лесистым, с лесопилками и верфями для постройки деревянных судов. С нашей стоянки был виден красивый город, и нас удивила та неспешность, с которой портовые грузчики перемещали груз с корабля на сухопутные транспортные средства. Иа был островом, где путешественники сходят на берег, где испытываешь желание посидеть под деревьями на траве и услышать запах земли. Здесь все пленяло: и бормотание чистого ручья, и дикие цветы, и белые крестьянские домики.
Сери, загоревшая за много часов, праздно проведенных на палубе, стояла возле меня у поручней.
– Если мы это сделаем, мы никогда не попадем на Коллажо.
– Здесь больше не ходят корабли?
– Не будет решимости. Но мы всегда можем вернуться сюда.
Сери была твердо намерена доставить меня на Коллажо. За все то время, что мы провели вместе, это было в ней самым таинственным. Мы очень мало говорили друг с другом и очень редко ссорились; во всяком случае, мы уже достигли того уровня близости, когда это едва ли было возможно. Она строила планы «прыжков на острова», как она это называла. Я был включен в них, и все же в известной мере она была готова отказаться от них, если я начну возражать. Иногда она говорила, что устала или что ей жарко, и тем самым все решалось – она заражала меня своей страстью, и мы забирались в свою каюту. Она могла быть бесконечно заботливой и нежной, а мне это очень нравилось. Когда мы разговаривали, она охотно задавала мне вопросы о моем прошлом, но мало рассказывала о своем.
Во время этого долгого путешествия мое влечение к Сери было омрачено ощущением некоторой моей ущербности. Когда я был не с ней, или она в одиночестве принимала солнечные ванны, или если сидел в баре и беседовал с коллегами по бессмертию, я не мог не спрашивать себя, что же она во мне нашла. Очевидно, я обладал какой-то привлекательностью, но как будто бы весьма заурядной. Иногда я боялся, что ей понравится кто-нибудь другой и она уйдет от меня. Но никто другой не появлялся, и я счел за лучшее не задавать ненужных вопросов, что и явилось доказательством настоящей, непринужденной, надежной дружбы.
В конце путешествия я достал так надолго отложенную рукопись и взял ее с собой в бар, чтобы там, в спокойной обстановке, перечитать.
Прошло уже два года с тех пор, как я закончил работу над ней, и очень странно было снова держать в руках исписанные страницы и вспоминать то время, когда их написал. Я спросил себя, стоило ли откладывать их так надолго и не удалился ли я в ходе развития своей личности от личности, которая старается преодолеть проходящий кризис, для чего проверяет аккуратность написания в рукописи слов. Пока мы растем и стареем, мы не видим изменений – зеркало показывает кажущуюся неизменность, ежедневное осознание непосредственного прошлого – и нуждаемся в напоминаниях в виде старых фотографий или старых друзей, чтобы заметить разницу. Два года были заметным перерывом, хотя мне казалось, что на это время все застыло в состоянии какого-то неестественного покоя.
В этом отношении моя попытка самоопределения удалась. Через описание своего прошлого я хотел сформировать свое непосредственное будущее. Если бы я знал, что моя личность содержит в этом отношении, то никогда не бросил бы писать.
Рукопись моя уже пожелтела и уголки листов загнулись. Я снял резиновую ленту, стягивающую страницы, и начал читать.
С самого начала меня ожидал сюрприз. В первых же строчках я написал, что мне тогда было двадцать девять, и обозначил это как нечто наиболее достоверное в своей жизни.
Однако это определенно был обман – или заблуждение. Я ведь писал это в Джетре всего два года назад.
Открытие поразило меня, и я постарался вспомнить, что тогда имел в виду. После некоторого раздумья я увидел, что это, вероятно, ключ к пониманию остального текста. В некотором смысле это помогало объяснить два года перерыва, которые последовали за созданием рукописи: при ее написании я уже брал себя в расчет, и это не позволило мне продолжить.
Я читал дальше, стараясь отождествить себя с личностью, описанной в рукописи. Вопреки своим первоначальным ожиданиям я нашел, что это не составляет никакого труда. После того как я прочитал пару глав, посвященных в основном моему отношению к сестре, я почувствовал, что мне не нужно больше читать. Рукопись подтвердила то, что я знал все это время: моя попытка достигнуть высшей, лучшей правды была успешной. Живые метафоры великолепно определяли мою личность.
Я был в баре один: Сери заранее вернулась в нашу каюту. Я еще час просидел в одиночестве, раздумывая над своими прежними сомнениями, и иронизировал над тем, что в этом мире мне действительно знакома лишь довольно объемистая стопка машинописных страниц. Наконец я устал от себя и своих бесконечных внутренних переживаний и спустился в каюту, чтобы поспать.
На следующее утро мы наконец прибыли на Коллажо.
Глава тринадцатая
Когда после выигрыша в Лотерею я узнал, что бессмертие неожиданно оказалось мне доступно, то попытался представить себе, как выглядит клиника на Коллажо. Я представлял себе сверкающий небоскреб из стекла и стали, полный новейшего оборудования и кишащий врачами и медицинскими сестрами, которые целеустремленно и деловито двигались по сверкающим чистотой коридорам и в палатах. В садах, больше похожих на парки, находились новые бессмертные, которые, может быть, сидели в удобных креслах-качалках. Гладкие полы под ногами устилали ковры, а обслуживающий персонал ходил по гравийным дорожкам мимо удивительно роскошных клумб. Где-то там были спортивные залы с плавательными бассейнами, где можно было упражнять омолодившиеся мышцы; может быть, там был даже университет, где заново родившиеся могли получить новые знания.
Фотографии, которые я видел в бюро Лотереи на Марисее, были разновидностью моей фантазии, но я не остался к ним равнодушным: улыбающиеся лица, яркие краски, точно в бюро путешествий, настоятельная попытка продать тебе что-нибудь, что ты не купишь без их настойчивых напоминаний. Клиника, как ее подавали на глянцевых страницах брошюр, представляла собой нечто среднее между санаторием и центром отдыха с терапевтическими оздоровительными мероприятиями, возможностью заниматься спортом и самыми разнообразными лечебными процедурами.
Но я, до сих пор никогда по-настоящему не доверявшему рекламе, почти не удивился, когда не обнаружил ничего подобного. Рекламный проспект лгал. На фотографиях было то же, что и здесь, а вот лица оказались другими – и никаких фото, с которых они улыбались бы. Так что, увидев клинику собственными глазами, я не обнаружил ничего подобного. Задача рекламного проспекта – воодушевлять потенциальных клиентов оставить все и подчинить желания и стремления только рекламируемому. Я, например, принимал за чистую монету все то, что было изображено на глянцевых рекламных проспектах. Различия, конечно, были, но почему-то мне показалось, что здесь все очень небольшое.
– И это все? – спросил я Сери вполголоса.
– А ты что хотел? Целый город?
– Но все это такое маленькое! Ничего странного, что здесь одновременно может поместиться всего несколько человек.
– Производительность клиники не зависит от размеров. Проблема заключается в изготовлении сыворотки.
– Несмотря на то, что здесь все возложено на компьютеры и другую технику?
– Насколько мне известно, именно так.
– Но одна только писанина…
Беспокоиться, в сущности, было почти не из-за чего, но недельные допросы собственного «я» и сомнения сделали скепсис привычным. Если зданий клиники больше нигде нет, то как может Лотерея Коллажо вести дела в мировом масштабе? И лотерейные билеты должны же где-то печататься; Общество Лотереи во избежание риска появления фальшивок не может поручить это какому-нибудь другому предприятию.
Я хотел спросить об этом Сери, однако почувствовал, что будет лучше, если я не буду болтать об этом так беспечно, как на борту корабля. Микроавтобус был крошечный, сиденья располагались очень близко, так что пассажиры соприкасались плечами. Одетая в форму молодая женщина сидела впереди, рядом с водителем, и не проявляла к нам никакого интереса, однако если бы я говорил в полный голос, она бы все слышала.
Автобус подъехал к дому с противоположной стороны. Здесь, по-видимому, не было никаких построек. Сад-парк в некотором отдалении незаметно переходил в покрытый частично кустарником, частично лесом холмистый ландшафт острова.
Мы вместе со всеми вышли из автобуса и через высокий вход вошли в здание. Миновав пустынный холл, мы оказались в огромной приемной. В отличие от остальных я один нес багаж: чемодан, перетянутый ремнем. Мои спутники впервые с тех пор, как я их узнал, вели себя тихо и сдержанно, по-видимому, подавленные сознанием того, что наконец попали туда, где им должны дать вечную жизнь. Сери и я остановились у двери.
Молодая женщина, встретившая нас в порту, прошла за стоящей в стороне письменный стол.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36
Из-за связи, которая возникла между нами, и из-за того, что я сказал себе, что я такой же, как они, я много раз решал познакомиться с ними и расспросить, что они думают о Лотерее и о главном выигрыше. Может быть, их терзали те же сомнения, что и меня и они охотно избежали бы такой развязки. Но когда я представлял себе, что войду в их круг, в круг этих людей, играющих в карты, добродушно шутящих и пьющих кофе, я отказывался от своих замыслов. Они все время так же интересовались мной, как и я в силу необходимости интересовался ими.
Я пытался понять все это и объяснить себе. Я не был уверен в собственных намерениях и не хотел объяснять их никому, даже себе. Часто я слышал обрывки их разговоров: они беспрестанно и не очень уверенно рассуждали о том, что будут делать дальше. Один из мужчин был убежден, что он после длительного и успешного лечения добьется богатства и уважения. Другие все время повторяли, что позаботятся только о «себе», что лечение бессмертием нужно им только для того, чтобы гарантировать им спокойную, уверенную жизнь.
Если бы кто-то спросил меня, чему я посвящу свою жизнь, мой ответ прозвучал бы столь же неопределенно. Передо мной открывались огромные возможности: хорошая работа, общение, новое университетское образование, участие в движении за мир. Каждое из этих объяснений, намерений было лживым, но это ничего не меняло в том, какую единственную деятельность я мог счесть достойным моральным оправданием принятого решения.
Это была нравственная позиция. Но одновременно я хорошо сознавал, что лучшим применением бессмертия стало бы наслаждение жизнью, свободной от всякого честолюбия, в бесцельных переездах с Сери с острова на остров.
Во время дальнейшего путешествия я пришел в согласие с собственными взглядами, в которых едва ли сам разбирался, и необъяснимая печаль охватила меня, полностью овладела мной и больше не отпускала. Я сосредоточился на Сери, я смотрел на бесконечно меняющиеся виды островов, которые непрерывной чередой проплывали мимо, и их названия звучали в моих ушах – Тумо, Ланна, Винко, Салай, Иа, Лилл-ен-кей, Панерон, Даунно. Некоторые из этих названий я уже слышал, но большинства не слышал никогда. Мы очутились далеко на юге, и в поле нашего зрения ненадолго показался далекий берег дикого южного континента: так на север выдавался полуостров Кватаари, он глубоко входил в мир островов, гористый и скрытый высокими скалистыми утесами; но скоро этот берег снова ушел на юг, и иллюзия безбрежного моря вернулась, единственной переменой стал более умеренный климат этих широт. После пустынного, бесплодного ландшафта части субтропических островов, мимо которых мы проплыли, нам открылись радующие взор виды: зеленые, покрытые лесами острова, прекрасные маленькие городки на берегах гаваней, и повсюду – пасшийся скот, засеянные поля и фруктовые сады. По грузам, которые брал и снова выгружал наш корабль, легко можно было угадать, какие южные края мы проплывали. В экваториальных водах мы брали на борт сперва нефтепродукты, машины и копру, позднее виноград, гранаты и пиво, а теперь это были сыр, яблоки и книги.
Однажды я сказал Сери:
– Давай сойдем на берег. Хочу осмотреться.
Этот остров, Иа, был большим и лесистым, с лесопилками и верфями для постройки деревянных судов. С нашей стоянки был виден красивый город, и нас удивила та неспешность, с которой портовые грузчики перемещали груз с корабля на сухопутные транспортные средства. Иа был островом, где путешественники сходят на берег, где испытываешь желание посидеть под деревьями на траве и услышать запах земли. Здесь все пленяло: и бормотание чистого ручья, и дикие цветы, и белые крестьянские домики.
Сери, загоревшая за много часов, праздно проведенных на палубе, стояла возле меня у поручней.
– Если мы это сделаем, мы никогда не попадем на Коллажо.
– Здесь больше не ходят корабли?
– Не будет решимости. Но мы всегда можем вернуться сюда.
Сери была твердо намерена доставить меня на Коллажо. За все то время, что мы провели вместе, это было в ней самым таинственным. Мы очень мало говорили друг с другом и очень редко ссорились; во всяком случае, мы уже достигли того уровня близости, когда это едва ли было возможно. Она строила планы «прыжков на острова», как она это называла. Я был включен в них, и все же в известной мере она была готова отказаться от них, если я начну возражать. Иногда она говорила, что устала или что ей жарко, и тем самым все решалось – она заражала меня своей страстью, и мы забирались в свою каюту. Она могла быть бесконечно заботливой и нежной, а мне это очень нравилось. Когда мы разговаривали, она охотно задавала мне вопросы о моем прошлом, но мало рассказывала о своем.
Во время этого долгого путешествия мое влечение к Сери было омрачено ощущением некоторой моей ущербности. Когда я был не с ней, или она в одиночестве принимала солнечные ванны, или если сидел в баре и беседовал с коллегами по бессмертию, я не мог не спрашивать себя, что же она во мне нашла. Очевидно, я обладал какой-то привлекательностью, но как будто бы весьма заурядной. Иногда я боялся, что ей понравится кто-нибудь другой и она уйдет от меня. Но никто другой не появлялся, и я счел за лучшее не задавать ненужных вопросов, что и явилось доказательством настоящей, непринужденной, надежной дружбы.
В конце путешествия я достал так надолго отложенную рукопись и взял ее с собой в бар, чтобы там, в спокойной обстановке, перечитать.
Прошло уже два года с тех пор, как я закончил работу над ней, и очень странно было снова держать в руках исписанные страницы и вспоминать то время, когда их написал. Я спросил себя, стоило ли откладывать их так надолго и не удалился ли я в ходе развития своей личности от личности, которая старается преодолеть проходящий кризис, для чего проверяет аккуратность написания в рукописи слов. Пока мы растем и стареем, мы не видим изменений – зеркало показывает кажущуюся неизменность, ежедневное осознание непосредственного прошлого – и нуждаемся в напоминаниях в виде старых фотографий или старых друзей, чтобы заметить разницу. Два года были заметным перерывом, хотя мне казалось, что на это время все застыло в состоянии какого-то неестественного покоя.
В этом отношении моя попытка самоопределения удалась. Через описание своего прошлого я хотел сформировать свое непосредственное будущее. Если бы я знал, что моя личность содержит в этом отношении, то никогда не бросил бы писать.
Рукопись моя уже пожелтела и уголки листов загнулись. Я снял резиновую ленту, стягивающую страницы, и начал читать.
С самого начала меня ожидал сюрприз. В первых же строчках я написал, что мне тогда было двадцать девять, и обозначил это как нечто наиболее достоверное в своей жизни.
Однако это определенно был обман – или заблуждение. Я ведь писал это в Джетре всего два года назад.
Открытие поразило меня, и я постарался вспомнить, что тогда имел в виду. После некоторого раздумья я увидел, что это, вероятно, ключ к пониманию остального текста. В некотором смысле это помогало объяснить два года перерыва, которые последовали за созданием рукописи: при ее написании я уже брал себя в расчет, и это не позволило мне продолжить.
Я читал дальше, стараясь отождествить себя с личностью, описанной в рукописи. Вопреки своим первоначальным ожиданиям я нашел, что это не составляет никакого труда. После того как я прочитал пару глав, посвященных в основном моему отношению к сестре, я почувствовал, что мне не нужно больше читать. Рукопись подтвердила то, что я знал все это время: моя попытка достигнуть высшей, лучшей правды была успешной. Живые метафоры великолепно определяли мою личность.
Я был в баре один: Сери заранее вернулась в нашу каюту. Я еще час просидел в одиночестве, раздумывая над своими прежними сомнениями, и иронизировал над тем, что в этом мире мне действительно знакома лишь довольно объемистая стопка машинописных страниц. Наконец я устал от себя и своих бесконечных внутренних переживаний и спустился в каюту, чтобы поспать.
На следующее утро мы наконец прибыли на Коллажо.
Глава тринадцатая
Когда после выигрыша в Лотерею я узнал, что бессмертие неожиданно оказалось мне доступно, то попытался представить себе, как выглядит клиника на Коллажо. Я представлял себе сверкающий небоскреб из стекла и стали, полный новейшего оборудования и кишащий врачами и медицинскими сестрами, которые целеустремленно и деловито двигались по сверкающим чистотой коридорам и в палатах. В садах, больше похожих на парки, находились новые бессмертные, которые, может быть, сидели в удобных креслах-качалках. Гладкие полы под ногами устилали ковры, а обслуживающий персонал ходил по гравийным дорожкам мимо удивительно роскошных клумб. Где-то там были спортивные залы с плавательными бассейнами, где можно было упражнять омолодившиеся мышцы; может быть, там был даже университет, где заново родившиеся могли получить новые знания.
Фотографии, которые я видел в бюро Лотереи на Марисее, были разновидностью моей фантазии, но я не остался к ним равнодушным: улыбающиеся лица, яркие краски, точно в бюро путешествий, настоятельная попытка продать тебе что-нибудь, что ты не купишь без их настойчивых напоминаний. Клиника, как ее подавали на глянцевых страницах брошюр, представляла собой нечто среднее между санаторием и центром отдыха с терапевтическими оздоровительными мероприятиями, возможностью заниматься спортом и самыми разнообразными лечебными процедурами.
Но я, до сих пор никогда по-настоящему не доверявшему рекламе, почти не удивился, когда не обнаружил ничего подобного. Рекламный проспект лгал. На фотографиях было то же, что и здесь, а вот лица оказались другими – и никаких фото, с которых они улыбались бы. Так что, увидев клинику собственными глазами, я не обнаружил ничего подобного. Задача рекламного проспекта – воодушевлять потенциальных клиентов оставить все и подчинить желания и стремления только рекламируемому. Я, например, принимал за чистую монету все то, что было изображено на глянцевых рекламных проспектах. Различия, конечно, были, но почему-то мне показалось, что здесь все очень небольшое.
– И это все? – спросил я Сери вполголоса.
– А ты что хотел? Целый город?
– Но все это такое маленькое! Ничего странного, что здесь одновременно может поместиться всего несколько человек.
– Производительность клиники не зависит от размеров. Проблема заключается в изготовлении сыворотки.
– Несмотря на то, что здесь все возложено на компьютеры и другую технику?
– Насколько мне известно, именно так.
– Но одна только писанина…
Беспокоиться, в сущности, было почти не из-за чего, но недельные допросы собственного «я» и сомнения сделали скепсис привычным. Если зданий клиники больше нигде нет, то как может Лотерея Коллажо вести дела в мировом масштабе? И лотерейные билеты должны же где-то печататься; Общество Лотереи во избежание риска появления фальшивок не может поручить это какому-нибудь другому предприятию.
Я хотел спросить об этом Сери, однако почувствовал, что будет лучше, если я не буду болтать об этом так беспечно, как на борту корабля. Микроавтобус был крошечный, сиденья располагались очень близко, так что пассажиры соприкасались плечами. Одетая в форму молодая женщина сидела впереди, рядом с водителем, и не проявляла к нам никакого интереса, однако если бы я говорил в полный голос, она бы все слышала.
Автобус подъехал к дому с противоположной стороны. Здесь, по-видимому, не было никаких построек. Сад-парк в некотором отдалении незаметно переходил в покрытый частично кустарником, частично лесом холмистый ландшафт острова.
Мы вместе со всеми вышли из автобуса и через высокий вход вошли в здание. Миновав пустынный холл, мы оказались в огромной приемной. В отличие от остальных я один нес багаж: чемодан, перетянутый ремнем. Мои спутники впервые с тех пор, как я их узнал, вели себя тихо и сдержанно, по-видимому, подавленные сознанием того, что наконец попали туда, где им должны дать вечную жизнь. Сери и я остановились у двери.
Молодая женщина, встретившая нас в порту, прошла за стоящей в стороне письменный стол.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36