Мы не видели, но как бы угадывали впереди необъятность пещеры. Лучи фонарей едва проникали сквозь мрак.
Воздух был насыщен едким запахом, таким острым, что, казалось, его привкус ощущался во рту. Я опустил свой фонарь и до предела вывинтил фитиль, надеясь получить побольше света. От нашего вторжения в воздухе завихрились миллионы пылинок.
Державшийся рядом Хаттон заговорил; в удушливом воздухе подземной камеры его голос прозвучал глухо:
— Сэр, не пора ли мне сходить за престижами?
В свете фонаря даже черты его лица были едва различимы.
— Да, пожалуй. Вам нужна моя помощь?
— Вот если бы вы подождали под лестницей, сэр…
Он поспешно устремился вверх, и я понимал, что он торопится покончить с этим делом. Когда свет его фонаря растворился во тьме, я особенно остро осознал, что остался совсем один, во власти извечных детских страхов — темноты и смерти.
Здесь, в пещере, нашли свой последний приют почти все мои предки, которые упокоились на каменных уступах; от них остались только лежащие в гробах скелеты, а то и просто кости — в истлевших одеждах, закутанные в саваны и припорошенные пылью.
Я описал круг лучом фонаря, но смог различить только смутные очертания нескольких ближайших плит. Было слышно, как где-то внизу склепа, куда уже не пробивался свет, прошуршал какой-то крупный грызун. Я шагнул вправо, вытянутой рукой уперся в каменную плиту примерно на уровне моей груди и попытался на ощупь определить, что там лежит. Под рукой покатились мелкие острые обломки, послушные малейшему прикосновению. В нос ударило зловоние, от которого у меня начались спазмы в горле. Я отпрянул и при неверном свете фонаря успел различить устрашающие фрагменты этого царства смерти. Все прочее тонуло во тьме, однако мне не составило труда вообразить, что ждет нас впереди, куда не доставало даже это скудное освещение. Но все же я держал фонарь высоко над головой и раскачивал его из стороны в сторону, чтобы получше оглядеться вокруг. Впрочем, никакая реальность не могла сравниться с теми сценами, которые рисовало мое воображение! Мне мерещилось, что давно умершие предки, растревоженные моим приходом, начинают шевелиться, меняют позы, приподнимают жуткие черепа или костистые клешни, скрипом и скрежетом выражая собственные смутные страхи, разбуженные моим появлением.
На одной из таких плит стоял гроб моего отца.
От ужаса у меня душа ушла в пятки. Мне вдруг захотелось броситься вслед за Хаттоном — к выходу, на свежий воздух, но я уже понимал, что обязан пройти дальше, в глубину склепа. Однако я не мог двинуться ни вперед, ни назад, потому что испуг приковал меня к месту. Конечно, разумный человек всему ищет объяснение, предпочитая научные доводы; и все же в течение нескольких минут, пока Хаттона не было рядом, я чувствовал, что беззащитен против власти Необъяснимого.
Потом я наконец услышал шаги своего ночного спутника: он тащил первый из двух больших мешков с престиж-дубликатами. Я с радостью бросился помогать ему, хотя он без труда справился бы и сам. На то время, пока мы втаскивали мешок в дверь, мне пришлось опустить фонарь на землю; а поскольку Хаттон был вынужден оставить свой фонарь рядом с тачкой, мы трудились почти в полной темноте.
У меня вырвалось:
— Не знаю, что бы я без вас делал, Хаттон.
— Понимаю, милорд. Я бы и сам ни за что сюда не сунулся в одиночку.
— Тогда давайте покончим с этим как можно скорее.
На этот раз мы отправились к тележке вместе и притащили вниз второй увесистый мешок.
Первоначально я планировал полностью обследовать склеп и выбрать наиболее подходящее место для хранения престижей, но теперь, оказавшись в этом подземелье, утратил всякую разборчивость. С нашими двумя фонарями нечего было и думать о дальнейших поисках, и я решил ограничиться ближними участками. Мне было страшно обшаривать еще какие-то из этих уступов и плит, которые я с такой легкостью рисовал в воображении. Они находились вокруг меня, по обе стороны от прохода, а пещера тянулась далеко-далеко вперед. Она была полна мертвецов, дышала смертью, источала запахи бренности, оставляя жизнь только крысам.
— Положим мешки где-нибудь здесь, — решил я. — Только повыше от пола. Завтра я опять сюда спущусь, но уже при свете дня. И фонарь возьму посильнее.
— И то верно, сэр.
Мы вместе дошли до левой стены и присмотрели другую плиту. Собравшись с духом, я проверил ее поверхность и не нащупал ничего особенного. Тогда мы с Хаттоном взгромоздили туда оба наших мешка. Это было проделано в полном молчании, после чего мы быстро вышли из склепа и с усилием захлопнули за собой наружную дверь. Я содрогнулся.
В холодном воздухе ночного сада мы пожали друг другу руки.
— Спасибо за помощь, Хаттон, — произнес я. — Мне только теперь стало понятно, каково там, внизу.
— И мне тоже, милорд. Чем еще могу служить?
Я задумался.
— Может быть, вы с супругой ближе к полночи присоединитесь ко мне и леди Колдердейл? Мы собираемся встречать Новый год.
— Благодарю вас, сэр. Для нас это большая честь.
Так завершилась наша экспедиция. Хаттон откатил тачку в садовый сарай, а я пересек Восточную лужайку и, обогнув дом, вошел со стороны главного подъезда. Я направился к себе, чтобы по свежим впечатлениям записать свой отчет. Однако мне не суждено было сразу взяться за перо. Войдя в комнату, я мимоходом заметил свое отражение в гардеробном зеркале и застыл как вкопанный.
Густая белая пыль покрывала мои туфли и лодыжки. С плеч и груди свисали клочья паутины. Волосы слиплись под толстым слоем серой грязи. Такая же грязь облепила лицо, превратив его в зловещую маску, из-под которой в зеркало уставились воспаленные глаза. Несколько секунд я стоял, словно пригвожденный к полу, не отрывая взгляда от зеркала. Мне казалось, будто посещение фамильного склепа вызвало в моем облике жуткую метаморфозу, сделало похожим на обитателей подземелья.
Отбросив эти мысли вместе с пропыленной одеждой, я забрался в ожидавшую меня наполненную ванну и смыл глубоко въевшуюся грязь.
Итак, рассказ завершен; время близится к полуночи. Пора собрать мою семью и домочадцев ради простого и приятного обычая провожать старый год (а в нашем случае еще и век) и встречать новый.
Двадцатое столетие будет для моих детей порой взросления и расцвета; я же, человек уходящего века, доверю им, когда придет мой срок, наследие минувших годов. Но прежде чем покинуть сей мир, я намерен оставить в нем свой след.
1 января 1901 года
Вернувшись в склеп, я переложил престижи в более подходящее место. После этого мы Хаттоном разбросали вокруг крысиный яд, однако в будущем мне придется подыскать какой-нибудь другую тару для хранения дубликатов, более надежную, чем брезентовые мешки.
15 января 1901 года
Идмистон-Виллас
Как сообщает Хескет Анвин, он добился для меня трех ангажементов. Два из них уже согласованы, а для третьего непременно требуют исполнить «Яркий миг» (который расхваливается в рекламном каталоге Анвина). Я согласился, и в результате все три ангажемента у меня в кармане. Совокупный доход — триста пятьдесят гиней!
Вчера из Дербишира прибыла аппаратура Теслы; с помощью Адама Уилсона я немедленно ее распаковал и сразу же смонтировал. Засек время: эта операция не заняла и четверти часа. Однако в театре нам придется уложиться в десять минут. В инструкциях мистера Элли говорится, что при проверке они с Теслой сумели полностью собрать установку менее чем за двенадцать минут.
Адам Уилсон посвящен в секрет иллюзиона, и в этом нет ничего удивительного. Он работает со мной более пяти лет и, по-моему, заслуживает доверия. Чтобы заручиться его молчанием, если это в принципе возможно, я назначил ему прибавку к жалованью за конфиденциальность и после каждого успешного выступления вношу в накопительный фонд десять фунтов на его имя. Они с Гертрудой ожидают второго ребенка.
Я приступил к кропотливой работе, которая требуется для переноса «Яркого мига» на сцену, и одновременно репетирую несколько других номеров. После моего последнего выступления прошло несколько месяцев, и я несколько утратил былую форму. Признаюсь, я без всякого энтузиазма вернулся к актерской рутине, но, втянувшись в эти занятия, стал находить в них удовольствие.
2 февраля 1901 года
Вечером выступал в Финсбери-Парк, в театре «Эмпайр», но «Яркий миг» в программу не включил. Соглашаясь на эти выступления, я просто хотел проверить, как буду чувствовать себя на публике после столь долгого перерыва.
Мою версию «Исчезающего пианино» принимали замечательно, и я сорвал бурные аплодисменты, но к концу выступления ощутил разочарование и неудовлетворенность.
Жажду опробовать аппарат Теслы на публике!
14 февраля 1901 года
Вчера дважды репетировал «Яркий миг» и намереваюсь еще пару раз прогнать номер завтра утром. Чаще выполнять его я не рискую. Вечером мне предстоит выступить с ним в «Трокадеро» на Холлоуэй-роуд, а затем, по крайней мере еще один раз, — на следующей неделе. Надеюсь, что при условии регулярных выступлений необходимость в дополнительных репетициях отпадет, достаточно будет лишь оттачивать сценическое движение, разговорные репризы и отвлекающие действия.
Тесла предупреждал меня о побочных эффектах, и они действительно очень серьезны. Такая аппаратура — это не шутка. Каждый сеанс — сущее мучение.
Во-первых, транспортировка причиняет физическую боль. Мое тело разрывается на части, подвергается распаду. Каждая мельчайшая частица моего естества отделяется от других и растворяется в эфире. За долю секунды (столь малую, что ее невозможно измерить) мое тело превращается в электрические волны, излучаемые в пространство. Затем в назначенном месте происходит рематериализация.
Хлопок! Распад. Хлопок! Соединение.
Этот сильнейший удар, отдающийся в каждой моей частице, пронизывает меня сверху донизу. Вообразите стальной брусок, резко ударивший вас по руке. Теперь представьте, что по этому же месту под разными углами нанесен еще десяток ударов. Раздроблены фаланги и запястье. Еще сто ударов по руке. По тыльной стороне ладони. По кончикам пальцев. По каждому суставу.
Взрывы раздирают тело изнутри.
Боль разливается по всему телу, выворачивая его наизнанку.
Хлопок!
Агония в миллионную долю секунды.
Снова хлопок!
Вот такое ощущение.
Тем не менее я появляюсь в заданном месте, причем точно такой, каким был миллионную долю секунды назад. Я целиком в собственной оболочке и полностью идентичен себе, но нахожусь во власти нестерпимой боли.
Впервые я воспользовался установкой Теслы в подвале Колдлоу-Хаус, не имея ни малейшего представления о том, что мне предстоит испытать. Тогда я свалился на пол в уверенности, что умер. Казалось, сердце и мозг не способны выдержать подобный взрыв боли. У меня не было никаких мыслей, никаких эмоций. Я чувствовал, что пришла моя смерть; со стороны это так и выглядело.
Когда я рухнул на пол, ко мне подбежала Джулия, которая, конечно, присутствовала при проведении испытаний. Моим первым отчетливым ощущением в посмертном мире стали ее нежные руки, скользнувшие мне под ворот рубашки, чтобы проверить, подаю ли я признаки жизни. Я открыл глаза, еще не отделавшись от шока и крайнего изумления, но наслаждаясь этой нежной лаской и близостью Джулии после долгих лет разлуки. Вскоре я смог подняться на ноги, обнять и поцеловать Джулию, уверить ее, что не пострадал, и снова почувствовать себя самим собой.
И в самом деле, физическое восстановление происходит мгновенно, но зато воздействие этого жестокого опыта на разум вызывает серьезные опасения.
В день первого испытания установки в Дербишире я заставил себя повторить этот же опыт ближе к вечеру. Результатом стала сильнейшая депрессия, в которую я погрузился вплоть до Рождества. Мне пришлось дважды умереть, дважды превратиться в живой труп, в одну из проклятых душ.
Напоминанием о проделанном тогда опыте служили образовавшиеся дубликаты, от которых мне предстояло избавиться. Вплоть до новогоднего вечера я не мог даже помыслить о том, чтобы взяться за это ужасающее дело.
Вчера здесь, в Лондоне, при ярком электрическом свете и в привычной обстановке моей мастерской, где стоит собранная установка Теслы, я почувствовал, что мне необходимо провести еще пару репетиций. Ведь я, как артист-профессионал, должен окружать свои выступления флером изящества и таинственности. Мне предстоит — в один яркий миг — перенестись сквозь пространство и, возникнув в другом месте зала, предстать волшебником, свершившим невозможное.
Я не могу позволить себе пошатнуться и рухнуть на колени, как перед закланием. Я не имею права показать зрителям, какой пытке — пусть даже длящейся не более миллионной доли секунды — подвергается мое тело.
При перемещении предметов я пользуюсь уловкой дублирования. Иллюзионист, как правило, создает эффект «невозможного»:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51
Воздух был насыщен едким запахом, таким острым, что, казалось, его привкус ощущался во рту. Я опустил свой фонарь и до предела вывинтил фитиль, надеясь получить побольше света. От нашего вторжения в воздухе завихрились миллионы пылинок.
Державшийся рядом Хаттон заговорил; в удушливом воздухе подземной камеры его голос прозвучал глухо:
— Сэр, не пора ли мне сходить за престижами?
В свете фонаря даже черты его лица были едва различимы.
— Да, пожалуй. Вам нужна моя помощь?
— Вот если бы вы подождали под лестницей, сэр…
Он поспешно устремился вверх, и я понимал, что он торопится покончить с этим делом. Когда свет его фонаря растворился во тьме, я особенно остро осознал, что остался совсем один, во власти извечных детских страхов — темноты и смерти.
Здесь, в пещере, нашли свой последний приют почти все мои предки, которые упокоились на каменных уступах; от них остались только лежащие в гробах скелеты, а то и просто кости — в истлевших одеждах, закутанные в саваны и припорошенные пылью.
Я описал круг лучом фонаря, но смог различить только смутные очертания нескольких ближайших плит. Было слышно, как где-то внизу склепа, куда уже не пробивался свет, прошуршал какой-то крупный грызун. Я шагнул вправо, вытянутой рукой уперся в каменную плиту примерно на уровне моей груди и попытался на ощупь определить, что там лежит. Под рукой покатились мелкие острые обломки, послушные малейшему прикосновению. В нос ударило зловоние, от которого у меня начались спазмы в горле. Я отпрянул и при неверном свете фонаря успел различить устрашающие фрагменты этого царства смерти. Все прочее тонуло во тьме, однако мне не составило труда вообразить, что ждет нас впереди, куда не доставало даже это скудное освещение. Но все же я держал фонарь высоко над головой и раскачивал его из стороны в сторону, чтобы получше оглядеться вокруг. Впрочем, никакая реальность не могла сравниться с теми сценами, которые рисовало мое воображение! Мне мерещилось, что давно умершие предки, растревоженные моим приходом, начинают шевелиться, меняют позы, приподнимают жуткие черепа или костистые клешни, скрипом и скрежетом выражая собственные смутные страхи, разбуженные моим появлением.
На одной из таких плит стоял гроб моего отца.
От ужаса у меня душа ушла в пятки. Мне вдруг захотелось броситься вслед за Хаттоном — к выходу, на свежий воздух, но я уже понимал, что обязан пройти дальше, в глубину склепа. Однако я не мог двинуться ни вперед, ни назад, потому что испуг приковал меня к месту. Конечно, разумный человек всему ищет объяснение, предпочитая научные доводы; и все же в течение нескольких минут, пока Хаттона не было рядом, я чувствовал, что беззащитен против власти Необъяснимого.
Потом я наконец услышал шаги своего ночного спутника: он тащил первый из двух больших мешков с престиж-дубликатами. Я с радостью бросился помогать ему, хотя он без труда справился бы и сам. На то время, пока мы втаскивали мешок в дверь, мне пришлось опустить фонарь на землю; а поскольку Хаттон был вынужден оставить свой фонарь рядом с тачкой, мы трудились почти в полной темноте.
У меня вырвалось:
— Не знаю, что бы я без вас делал, Хаттон.
— Понимаю, милорд. Я бы и сам ни за что сюда не сунулся в одиночку.
— Тогда давайте покончим с этим как можно скорее.
На этот раз мы отправились к тележке вместе и притащили вниз второй увесистый мешок.
Первоначально я планировал полностью обследовать склеп и выбрать наиболее подходящее место для хранения престижей, но теперь, оказавшись в этом подземелье, утратил всякую разборчивость. С нашими двумя фонарями нечего было и думать о дальнейших поисках, и я решил ограничиться ближними участками. Мне было страшно обшаривать еще какие-то из этих уступов и плит, которые я с такой легкостью рисовал в воображении. Они находились вокруг меня, по обе стороны от прохода, а пещера тянулась далеко-далеко вперед. Она была полна мертвецов, дышала смертью, источала запахи бренности, оставляя жизнь только крысам.
— Положим мешки где-нибудь здесь, — решил я. — Только повыше от пола. Завтра я опять сюда спущусь, но уже при свете дня. И фонарь возьму посильнее.
— И то верно, сэр.
Мы вместе дошли до левой стены и присмотрели другую плиту. Собравшись с духом, я проверил ее поверхность и не нащупал ничего особенного. Тогда мы с Хаттоном взгромоздили туда оба наших мешка. Это было проделано в полном молчании, после чего мы быстро вышли из склепа и с усилием захлопнули за собой наружную дверь. Я содрогнулся.
В холодном воздухе ночного сада мы пожали друг другу руки.
— Спасибо за помощь, Хаттон, — произнес я. — Мне только теперь стало понятно, каково там, внизу.
— И мне тоже, милорд. Чем еще могу служить?
Я задумался.
— Может быть, вы с супругой ближе к полночи присоединитесь ко мне и леди Колдердейл? Мы собираемся встречать Новый год.
— Благодарю вас, сэр. Для нас это большая честь.
Так завершилась наша экспедиция. Хаттон откатил тачку в садовый сарай, а я пересек Восточную лужайку и, обогнув дом, вошел со стороны главного подъезда. Я направился к себе, чтобы по свежим впечатлениям записать свой отчет. Однако мне не суждено было сразу взяться за перо. Войдя в комнату, я мимоходом заметил свое отражение в гардеробном зеркале и застыл как вкопанный.
Густая белая пыль покрывала мои туфли и лодыжки. С плеч и груди свисали клочья паутины. Волосы слиплись под толстым слоем серой грязи. Такая же грязь облепила лицо, превратив его в зловещую маску, из-под которой в зеркало уставились воспаленные глаза. Несколько секунд я стоял, словно пригвожденный к полу, не отрывая взгляда от зеркала. Мне казалось, будто посещение фамильного склепа вызвало в моем облике жуткую метаморфозу, сделало похожим на обитателей подземелья.
Отбросив эти мысли вместе с пропыленной одеждой, я забрался в ожидавшую меня наполненную ванну и смыл глубоко въевшуюся грязь.
Итак, рассказ завершен; время близится к полуночи. Пора собрать мою семью и домочадцев ради простого и приятного обычая провожать старый год (а в нашем случае еще и век) и встречать новый.
Двадцатое столетие будет для моих детей порой взросления и расцвета; я же, человек уходящего века, доверю им, когда придет мой срок, наследие минувших годов. Но прежде чем покинуть сей мир, я намерен оставить в нем свой след.
1 января 1901 года
Вернувшись в склеп, я переложил престижи в более подходящее место. После этого мы Хаттоном разбросали вокруг крысиный яд, однако в будущем мне придется подыскать какой-нибудь другую тару для хранения дубликатов, более надежную, чем брезентовые мешки.
15 января 1901 года
Идмистон-Виллас
Как сообщает Хескет Анвин, он добился для меня трех ангажементов. Два из них уже согласованы, а для третьего непременно требуют исполнить «Яркий миг» (который расхваливается в рекламном каталоге Анвина). Я согласился, и в результате все три ангажемента у меня в кармане. Совокупный доход — триста пятьдесят гиней!
Вчера из Дербишира прибыла аппаратура Теслы; с помощью Адама Уилсона я немедленно ее распаковал и сразу же смонтировал. Засек время: эта операция не заняла и четверти часа. Однако в театре нам придется уложиться в десять минут. В инструкциях мистера Элли говорится, что при проверке они с Теслой сумели полностью собрать установку менее чем за двенадцать минут.
Адам Уилсон посвящен в секрет иллюзиона, и в этом нет ничего удивительного. Он работает со мной более пяти лет и, по-моему, заслуживает доверия. Чтобы заручиться его молчанием, если это в принципе возможно, я назначил ему прибавку к жалованью за конфиденциальность и после каждого успешного выступления вношу в накопительный фонд десять фунтов на его имя. Они с Гертрудой ожидают второго ребенка.
Я приступил к кропотливой работе, которая требуется для переноса «Яркого мига» на сцену, и одновременно репетирую несколько других номеров. После моего последнего выступления прошло несколько месяцев, и я несколько утратил былую форму. Признаюсь, я без всякого энтузиазма вернулся к актерской рутине, но, втянувшись в эти занятия, стал находить в них удовольствие.
2 февраля 1901 года
Вечером выступал в Финсбери-Парк, в театре «Эмпайр», но «Яркий миг» в программу не включил. Соглашаясь на эти выступления, я просто хотел проверить, как буду чувствовать себя на публике после столь долгого перерыва.
Мою версию «Исчезающего пианино» принимали замечательно, и я сорвал бурные аплодисменты, но к концу выступления ощутил разочарование и неудовлетворенность.
Жажду опробовать аппарат Теслы на публике!
14 февраля 1901 года
Вчера дважды репетировал «Яркий миг» и намереваюсь еще пару раз прогнать номер завтра утром. Чаще выполнять его я не рискую. Вечером мне предстоит выступить с ним в «Трокадеро» на Холлоуэй-роуд, а затем, по крайней мере еще один раз, — на следующей неделе. Надеюсь, что при условии регулярных выступлений необходимость в дополнительных репетициях отпадет, достаточно будет лишь оттачивать сценическое движение, разговорные репризы и отвлекающие действия.
Тесла предупреждал меня о побочных эффектах, и они действительно очень серьезны. Такая аппаратура — это не шутка. Каждый сеанс — сущее мучение.
Во-первых, транспортировка причиняет физическую боль. Мое тело разрывается на части, подвергается распаду. Каждая мельчайшая частица моего естества отделяется от других и растворяется в эфире. За долю секунды (столь малую, что ее невозможно измерить) мое тело превращается в электрические волны, излучаемые в пространство. Затем в назначенном месте происходит рематериализация.
Хлопок! Распад. Хлопок! Соединение.
Этот сильнейший удар, отдающийся в каждой моей частице, пронизывает меня сверху донизу. Вообразите стальной брусок, резко ударивший вас по руке. Теперь представьте, что по этому же месту под разными углами нанесен еще десяток ударов. Раздроблены фаланги и запястье. Еще сто ударов по руке. По тыльной стороне ладони. По кончикам пальцев. По каждому суставу.
Взрывы раздирают тело изнутри.
Боль разливается по всему телу, выворачивая его наизнанку.
Хлопок!
Агония в миллионную долю секунды.
Снова хлопок!
Вот такое ощущение.
Тем не менее я появляюсь в заданном месте, причем точно такой, каким был миллионную долю секунды назад. Я целиком в собственной оболочке и полностью идентичен себе, но нахожусь во власти нестерпимой боли.
Впервые я воспользовался установкой Теслы в подвале Колдлоу-Хаус, не имея ни малейшего представления о том, что мне предстоит испытать. Тогда я свалился на пол в уверенности, что умер. Казалось, сердце и мозг не способны выдержать подобный взрыв боли. У меня не было никаких мыслей, никаких эмоций. Я чувствовал, что пришла моя смерть; со стороны это так и выглядело.
Когда я рухнул на пол, ко мне подбежала Джулия, которая, конечно, присутствовала при проведении испытаний. Моим первым отчетливым ощущением в посмертном мире стали ее нежные руки, скользнувшие мне под ворот рубашки, чтобы проверить, подаю ли я признаки жизни. Я открыл глаза, еще не отделавшись от шока и крайнего изумления, но наслаждаясь этой нежной лаской и близостью Джулии после долгих лет разлуки. Вскоре я смог подняться на ноги, обнять и поцеловать Джулию, уверить ее, что не пострадал, и снова почувствовать себя самим собой.
И в самом деле, физическое восстановление происходит мгновенно, но зато воздействие этого жестокого опыта на разум вызывает серьезные опасения.
В день первого испытания установки в Дербишире я заставил себя повторить этот же опыт ближе к вечеру. Результатом стала сильнейшая депрессия, в которую я погрузился вплоть до Рождества. Мне пришлось дважды умереть, дважды превратиться в живой труп, в одну из проклятых душ.
Напоминанием о проделанном тогда опыте служили образовавшиеся дубликаты, от которых мне предстояло избавиться. Вплоть до новогоднего вечера я не мог даже помыслить о том, чтобы взяться за это ужасающее дело.
Вчера здесь, в Лондоне, при ярком электрическом свете и в привычной обстановке моей мастерской, где стоит собранная установка Теслы, я почувствовал, что мне необходимо провести еще пару репетиций. Ведь я, как артист-профессионал, должен окружать свои выступления флером изящества и таинственности. Мне предстоит — в один яркий миг — перенестись сквозь пространство и, возникнув в другом месте зала, предстать волшебником, свершившим невозможное.
Я не могу позволить себе пошатнуться и рухнуть на колени, как перед закланием. Я не имею права показать зрителям, какой пытке — пусть даже длящейся не более миллионной доли секунды — подвергается мое тело.
При перемещении предметов я пользуюсь уловкой дублирования. Иллюзионист, как правило, создает эффект «невозможного»:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51