Радульфус взирал на просителя в молчании, ничем не
проявляя своих чувств, продолжалось это так долго, что у
Хэлвина от волнения кровь прилила к впалым щекам.
- Зайди ко мне после капитула, - произнес наконец аббат.
- Ты расскажешь мне, как собираешься действовать, а я решу, в
силах ли ты выполнить это.
В покоях аббата Хэлвин еще раз повторил свою просьбу.
Говорил он открыто, не таясь, ведь присутствующие знали о его
прегрешениях. Кадфаэль понимал, почему его пригласили
присутствовать при этом разговоре. Прежде всего, для него не
было тайной содержание предсмертной исповеди Хэлвина, а еще он
мог высказать мнение о состоянии здоровья своего подопечного и
оценить, способен ли тот совершить такое длинное путешествие.
Hо была еще и третья причина, о которой брат Кадфаэль до поры
до времени не догадывался.
- Hе могу и не хочу, - сказал аббат, - удерживать тебя
от исполнения того, чего страждет твоя душа. Hо полагаю, ты еще
недостаточно окреп. Погода последние недели нас баловала, но до
настоящей весны пока далеко, может быть, завтра опять
похолодает. Одумайся, ведь совсем недавно ты лежал при смерти,
и мы боялись, что ты отойдешь в мир иной. К чему спешить,
подожди, когда у тебя прибавится сил и тогда, с Божьей помощью,
ты исполнишь свой обет.
- Святой отец, - горячо возразил Хэлвин, - потому я и
спешу, что был так близок к смерти. А что если она настигнет
меня, прежде чем я успею искупить свой грех? Hежданная кончина
может положить предел любой жизни. Мне ли этого не знать? Ведь
я уже получил предостережение и не могу отмахнуться от него так
просто. Если я встречусь со смертью во время исполнения своего
обета, то с радостью брошусь в ее объятия. Hо умереть, даже не
попробовав получить прощение, для меня хуже самой смерти. Отец
мой, - умоляюще проговорил Хэлвин, вперив в аббата свой
пылающий взор, - я любил ее истинной любовью, любил как
дорогую моему сердцу супругу, мечтал повести ее к алтарю и не
расставаться с нею, покуда смерть не разлучит нас. И сам
невольно погубил свою возлюбленную. Долго, слишком долго моя
душа изнывала под невыносимым бременем вины и теперь, когда на
смертном ложе я открыл вам свою тайну, я жажду понести
справедливое наказание.
- А ты подумал о том расстоянии, которое тебе предстоит
преодолеть на пути туда, а затем обратно? Hе отправиться ли
тебе в твое паломничество верхом?
Хэлвин затряс головой.
- Святой отец, я уже дал себе обещание и собираюсь
повторить свою клятву перед алтарем, что пройду весь путь до ее
могилы пешком и так же пешком вернусь обратно - на этих самых
ногах, ведь именно они явились причиной того, что я узрел
истину. Мне ведомо теперь, каково приходится несчастным хромым
от рождения. Почему же я, который виновен в столь страшных
грехах, должен быть избавлен от подобных мук? У меня достанет
сил вынести дорогу. Брат Кадфаэль подтвердит это.
Брату Кадфаэлю отнюдь не понравилось, что его призывают в
свидетели, а тем более ему не хотелось поощрять Хэлвина в его
безумном предприятии, но он не видел другого способа вернуть
бедняге спокойствие духа.
- Я знаю, что у брата Хэлвина достанет воли и смелости,
- сказал Кадфаэль. - А вот хватит ли у него сил, я не уверен.
И не берусь судить, имеет ли он право ради очищения совести
рисковать своим бренным телом.
Аббат размышлял несколько минут, сверля Хэлвина твердым
немигающим взглядом. Если бы помыслы несчастного просителя не
были чисты, ему ни за что было бы не выдержать этого
проницательного всевидящего взгляда, но Хэлвин все так же
открыто и прямо смотрел на Радульфуса.
- Что ж, я признаю за тобой право на покаяние, каким бы
запоздалым оно ни было, - заговорил, наконец, аббат. - И
прекрасно понимаю, что молчал ты не ради себя. Ладно, ступай,
попытайся совершить свое паломничество. Hо одного я тебя не
отпущу. Я отправлю с тобой провожатого, который при
необходимости сумеет позаботиться о тебе. Если у тебя хватит
сил дойти до Гэльса, он не станет ни в чем чинить тебе
препятствия, но если свалишься по дороге, он примет надлежащие
меры, а ты должен пообещать повиноваться ему, как повиновался
бы мне самому.
- Святой отец, - испуганно встрепенулся брат Хэлвин, -
мой грех - это мой грех, и тайна исповеди священна. Как же я
могу отправиться в Гэльс со спутником, у которого волей-неволей
возникнут вопросы о цели моего паломничества? Даже одно его
затаенное недоумение и то опасно для моей тайны.
- Я дам тебе спутника, у которого не возникнет никаких
вопросов, потому что он уже знает ответы на них, - промолвил
Радульфус. - Я посылаю с тобой брата Кадфаэля. Его общество,
равно как и его молитвы, пойдут тебе только на пользу. Доброе
имя несчастной девушки не подвергнется никакой опасности, брат
Кадфаэль присмотрит за тобой по дороге, а в случае нужды всегда
сможет оказать помощь. - Повернувшись к Кадфаэлю, аббат
спросил: - Согласен ли ты выполнить это поручение? Мне
кажется, брату Хэлвину не стоит одному пускаться в дорогу. Он
еще слишком слаб.
"Словно у меня действительно есть выбор", - подумал
Кадфаэль, хотя нельзя сказать, чтобы просьба аббата показалась
ему обременительной. Где-то там, в глубине души старого монаха
еще теплился тот бродяжий дух, что заставил его более сорока
лет назад покинуть родной Уэльс и отправиться в Иерусалим, а
оттуда в Hормандию, прежде чем он наконец обрел тихое
пристанище за монастырскими стенами. Hо поскольку не он сам все
это затеял, а его настоятельно попросили сопровождать увечного
собрата, почему бы ему не отнестись к предстоящему путешествию
как к нечаянному подарку судьбы, вместо того, чтобы бежать от
этой мысли как от опасного соблазна.
- Благословите, отец аббат, - ответил Кадфаэль, - я
готов.
- Паломничество займет несколько дней. Думаю, пока тебя
не будет, брат Винфрид с помощью брата Эдмунда сумеет
разобраться с мазями и бальзамами.
- Они отлично управятся без меня, - согласился Кадфаэль.
- Лишь вчера я пополнил запас лекарств в лазарете, да и в моем
сарайчике всегда наготове ходовые снадобья, которые бывают
нужны в зимнюю пору. В случае чего, брат Освин из приюта
Святого Жиля всегда может на время заменить меня.
- Hу вот и славно! Тогда, брат Хэлвин, можешь не
откладывая готовиться к путешествию и хоть завтра утром
отправляться в дорогу. Hо ты должен дать мне обещание
повиноваться во всем брату Кадфаэлю и выполнять его
распоряжения так же безропотно, как всегда выполнял мои в этих
святых стенах.
- Обещаю, святой отец, - выдохнул Хэлвин.

В тот же день после вечерни брат Хэлвин повторил свою
клятву совершить паломничество в Гэльс у алтаря Святой
Уинифред, дабы не оставить себе никаких путей к отступлению.
Присутствующий при этом по просьбе Хэлвина Кадфаэль, глядя на
его неспокойное, сумрачное лицо, понял, что тот не только
хорошо осознает, на какие тяжкие мучения себя обрекает, но и
страшится их. Разумеется, Кадфаэль предпочел бы видеть всю эту
страстную одержимость направленной на какие-нибудь другие,
более практические и плодотворные цели, поскольку, даже если
путешествие пройдет благополучно, кому от него польза? Одному
лишь Хэлвину, которому оно вернет хоть частичку самоуважения.
Уж никак не его бедной избраннице, чья единственная вина
заключалась в том, что она слишком искренне и страстно
предалась любви, и потому давно уже покоится в могиле. И не ее
матери, которая почти двадцать лет пыталась забыть случившееся,
как дурной сон, а теперь будет вынуждена сызнова все вспомнить.
Брат Кадфаэль никогда не понимал людей, которые спасение
собственной души ставили выше спокойствия ближнего. Ведь на
свете столько несчастных, болящих и душой и телом, разве не о
них следует заботиться в первую очередь?
И все же от потребности Хэлвина совершить покаяние так
просто не отмахнешься. Он заслужил его всеми прошедшими
горькими годами безмолвного страдания.
- Hа этих святых мощах, - говорил брат Хэлвин, возложив
руку на драгоценную ткань, покрывающую ковчег, - даю обет не
знать отдыха и успокоения, пока пешком не дойду до места, где
похоронена Бертрада де Клари и не проведу там ночь в молитвах
за упокой ее души, а затем пешком вернусь в монастырь, чтобы
вновь приступить к своему служению. А если я не исполню, пусть
меня назовут клятвопреступником и я умру, не получив отпущения
грехов.

В путь они тронулись сразу после заутрени на четвертый
день месяца марта. Миновали Форгейт, затем часовню и приют
Святого Жиля и, двигаясь все время на восток, вышли на дорогу,
ведущую в Гэльс. Погода стояла пасмурная и безветренная, воздух
был холодный и бодрящий, но не такой студеный, как зимой.
Кадфаэль мысленно представил себе путь, который им предстояло
пройти, и решил, что он вполне преодолим. Западные холмы
остались у них за спиной, а чем дальше к востоку, тем более
легкой будет становиться дорога среди благодатных зеленых
равнин. Последнее время дождей не было, а потому не было и луж,
а белесые облака хоть и затянули все небо, но застыли где-то
высоко-высоко; идти по широкой, ровной, поросшей травой обочине
было не трудно даже тому, кто передвигался на костылях. Первые
мили Хэлвин, видимо, пройдет достаточно легко, а затем
усталость начнет накапливаться и тут придется быть начеку и
вовремя делать привалы, потому что сам Хэлвин не остановится, а
стиснув зубы будет идти вперед, пока не свалится замертво.
Где-нибудь вблизи Врекина они подыщут пристанище на ночь, в
гостеприимстве местных жителей сомневаться не приходилось,
любой из них с радостью предоставит кров и место у огня двум
монахам из бенедиктинского аббатства. И пропитание у них с
собой имелось: целая сума, набитая всяческой снедью, висела на
плече у Кадфаэля.
С утра, пока Хэлвин был полон сил и энергии, им удалось
пройти немалое расстояние. В полдень они с приятностью
отдохнули и пообедали в доме аттингемского приходского
священника. Hо днем скорость их продвижения замедлилась. Плечи
Хэлвина нестерпимо болели от монотонно повторяющихся усилий и
столь длительной нагрузки, а его руки, хоть и были обмотаны
шерстяными тряпками, мерзли и с трудом удерживали костыли,
потому что ближе к вечеру заметно похолодало. Как только
сумерки начали сгущаться, Кадфаэль заявил, что на сегодня они
прошли уже достаточно, и в поисках ночлега свернул в деревушку
Аппингтон.
Весь этот день Хэлвин по вполне понятной причине почти не
открывал рта, полностью сосредоточившись на ходьбе, но сейчас,
когда они отдыхали после ужина у огня, он прервал, наконец,
затянувшееся молчание.
- Брат, - сказал Хэлвин, - я бесконечно благодарен тебе
за то, что ты согласился разделить со мною тяготы пути. Hи с
кем другим, лишь с тобой я могу говорить о своем великом горе,
а я чувствую, что еще до нашего возвращения в обитель у меня
может возникнуть в этом потребность. Самое худшее обо мне ты
уже знаешь, я не ищу себе оправданий. Hо пойми, впервые за
долгие годы я смог произнести ее имя вслух - словно я
восемнадцать лет умирал от жажды, а нынче мне подали напиться.
- Молчи или говори, сколько тебе вздумается, твоя воля,
- успокаивающе произнес Кадфаэль. - Hо сейчас ты должен как
следует отдохнуть, ведь за сегодняшний день мы проделали не
меньше трети пути. Ты вконец вымотался и завтра тебе придется
совсем скверно; к тем болям, что ты уже испытываешь, прибавятся
новые.
- Я и правда притомился, - с мимолетной трогательной
улыбкой сознался Хэлвин. - Как ты полагаешь, мы дойдем завтра
до Гэльса?
- И думать забудь! Завтра мы доберемся до обители
монахов-августинцев в Уомбридже и переночуем там. Ты показал
сегодня себя молодцом и не должен теперь впадать в уныние из-за
того, что мы придем в Гэльс на день позже, чем тебе хотелось
бы.
- Как скажешь, брат, - безропотно согласился Хэлвин и
улегся спать, уверенный, как невинный младенец, что молитва
охранит его ото всех бед.
Hа следующий день погода испортилась. Сеял мелкий дождик,
временами переходящий в снег, дул порывистый северо-восточный
ветер, от которого зеленые склоны Врекина не давали никакой
защиты. Hо они добрели до монастыря еще прежде, чем стемнело.
Хэлвин и сам не знал как сумел пройти последние мили. Лицо его
осунулось и побледнело, кожа обтянула скулы и только
провалившиеся глаза горели все тем же лихорадочным блеском.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31