- Вовчика сразу, - добавил он тихо. - А остальных бойцов, кто после
взрыва жив остался, из пулемета добили, когда они из машин
повыскакивали. Я не понимаю, как с такими людьми бизнес вести. И люди ли
они вообще. Н-да... Укатали сивку крутые урки...
Вместо приличествующей моменту скорби Татарский, к своему стыду,
испытал облегчение, граничащее с эйфорией.
- Да, - сказал он, - теперь понимаю. Я сегодня одну из этих машин
видел. Он прошлый раз на другой был, так что я ничего плохого не подумал
даже. Мало ли, думаю, кого грохнули - каждый день ведь кого-то... А
теперь вижу - все один к одному. И что это для нас значит в практическом
плане?
- Отпуск, - сказал Ханин. - На неопределенный срок. Очень большой
вопрос надо решать. Гамлетовский. Мне уже звонили с утра два раза.
- Из милиции? - спросил Татарский.
- Да. А потом из кавказского землячества. Пронюхали, гады, что
коммерсант освободился. Как акулы. По запаху крови. Так что вопрос стоит
теперь чисто конкретный. Черножопые крышу дают реально, а мусора просто
деньги тянут. Чтоб на стрелку поехали, надо все сапоги им вылизать. Но
грохнуть могут те и эти. А мусора, между прочем, особенно. Как они на
меня сегодня наехали... Мы, говорят, знаем, что у тебя бриллианты. А
какие у меня бриллианты? Скажи, какие?
- Не знаю, - ответил Татарский, вспомнив фотографию бриллиантового
колье с обещанием вечности, виденную у Ханина в туалете.
- Ладно, ты не бери в голову. Живи, люби, работай... Тебя, кстати,
ждут в соседней комнате.
- Кто? - вздрогнул Татарский.
- Да какой-то знакомый твой. Говорит, у него к тебе дело.

Морковин выглядел так же, как во время последней встречи, только в
его проборе стало больше седых волос, а глаза сделались печальней и
мудрее. На нем был строгий темный костюм, полосатый галстук и такой же
платок в нагрудном кармане. Увидев Татарского, он встал со стула, широко
улыбнулся и раскрыл руки для объятий.
- Ух, - сказал он, хлопая Татарского по спине, - ну и морда у тебя,
Ваван. Давно пьешь-то?
- Только из штопора выхожу, - виновато ответил Татарский. - Мне тут
такое задание дали, что иначе невозможно.
- Это ты о нем по телефону рассказывал?
- Когда?
- Не помнишь, что ли? Я так и думал. Ты сильно не в себе был.
Говорил, что концепцию пишешь для Бога, а на тебя за это древний змей
наезжает. Еще работу просил новую найти - говорил, что устал от
мирского...
- Хватит, - сказал Татарский, поднимая ладонь. - Не гони волну. Я и
так в говне по уши.
- Так тебе правда работа нужна?
- Еще как. Нас за одну ногу мусора тянут, а за другую чечены. Всех
в отпуск гонят.
- Ну так пойдем. У меня, кстати, в машине пиво есть.
Морковин приехал на крошечном синем "БМВ", похожем на торпеду на
колесах. Сидеть в нем было непривычно - тело принимало полулежачее
положение, колени поднимались к груди, а дно кузова неслось так близко к
асфальту, что мышцы живота непроизвольно сжимались каждый раз, когда
машина подпрыгивала на очередной выбоине.
- Тебе на такой ездить не страшно? - спросил Татарский. - Вдруг
кто-нибудь лом забудет в люке. Или железный прут из асфальта будет
торчать...
Морковин ухмыльнулся.
- Я понимаю, о чем ты говоришь, - сказал он. - Но к этому ощущению
я давно привык на работе.
Машина затормозила на перекрестке. Справа остановился красный джип
с шестью мощными фарами на крыше. Татарский покосился на водителя - это
был низколобый мужчина с мощными надбровными дугами, практически вся
кожа которого была покрыта густой черной шерстью. Одна его рука
поглаживала руль, а в другой была пластиковая бутылка "Пепси". Татарский
вдруг сообразил, что машина Морковина гораздо круче, и испытал крайне
редкое в своей жизни воздействие анального вау-фактора. Чувство, надо
признать, было захватывающим. Высунув локоть в окно, он отхлебнул пива и
поглядел на водителя джипа примерно так, как моряки с кормы авианосца
смотрят на пигмея, подплывшего на плоту торговать гнилыми бананами.
Водитель поймал взгляд Татарского, и некоторое время они смотрели друг
другу в глаза. Татарский почувствовал, что мужчина в джипе воспринимает
этот затянувшийся обмен взглядами как приглашение к схватке - когда
машина Морковина наконец тронулась, на неглубоком дне его глаз уже
закипала ярость. Татарский отметил, что уже видел где-то это лицо.
"Наверно, киноактер", - подумал он.
Морковин выехал на свободную полосу и поехал быстрее.
- Понимаю, зачем ты на такой машине ездишь, - задумчиво сказал
Татарский, косясь на красные угли приборной доски.
- Ну и зачем?
- Как бы это сказать... Для баланса ощущений.
Морковин поднял брови:
- А что. Можно и так сказать.
Татарский выкинул пустую банку в окно.
- Слушай, - спросил он, - а куда мы едем? - В нашу организацию. -
Что за организация? - Увидишь. Не хочу портить впечатление.
Через несколько минут машина затормозила у ворот в высокой
решетчатой ограде. Ограда выглядела солидно - ее прутья походили на
циклопические чугунные копья с позолоченными наконечниками. Морковин
показал милиционеру в будке какую-то карточку, и ворота медленно
раскрылись. За ними был огромный сталинский дом конца сороковых годов,
похожий на что-то среднее между ступенчатой мексиканской пирамидой и
приземистым небоскребом, выстроенным в расчете на низкое советское небо.
Верхняя часть фасада была покрыта лепными украшениями - склоненными
знаменами, мечами, звездами и какими-то зазубренными пиками; это
напоминало о древних войнах и забытом запахе пороха и славы. Сощурив
глаза, Татарский прочитал лепную надпись под самой крышей: "Вечная слава
героям!"
"Вечная слава - это им многовато будет, - мрачно подумал он. -
Хватило бы и пенсии".
Татарский много раз проходил мимо этого здания; давным-давно кто-то
говорил ему, что это секретный институт, где разрабатывают новые виды
оружия- Это было похоже на правду, потому что у ворот висела казавшаяся
приветом из античности доска с гербом СССР и золотой надписью "Институт
пчеловодства". Татарский успел рассмотреть под ней неброскую
металлическую табличку со словами: "Межбанковский комитет по
информационным технологиям".
Место для парковки было плотно заставлено машинами; Морковин с
трудом втиснулся между огромным белым "линкольном" и серебристой
гоночной "маздой",
- Я хочу представить тебя своему начальству, - сказал Морковин,
запирая машину, - Веди себя естественно. Но не говори лишнего.
- А что значит "лишнее"? С чьей точки зрения?
Морковин покосился на него:
- Например, вот это твое высказывание. Оно совершенно лишнее.
Пройдя через двор, они вошли в боковой подъезд и оказались в сером
мраморном зале с ненатурально высоким потолком, где сидело несколько
охранников в черной униформе. Они выглядели куда серьезнее, чем обычные
менты, и дело было не в чешских "скорпионах", которые висели у них на
плечах. Менты просто не годились для сравнения - их синяя форма,
излучавшая когда-то государственный гнет всеми своими пуговицами и
лычками, давно уже вызывала у Татарского презрительное недоумение; за
ней до такой степени ничего не стояло, что делалось все непонятнее - с
какой стати эти люди постоянно останавливают машины на дорогах и требуют
денег. Зато черная униформа охраны била наотмашь: дизайнер (Морковин
сказал, что это Юдашкин) гениально соединил в ней эстетику зондеркоманды
СС, мотивы фильмов-антиутопий о тоталитарном обществе будущего и
ностальгические темы гей-моды времен Фредди Меркьюри, Подбитые ватой
плечи, глубокий вырез на груди и раблезианский гульфик смешивались в
такой коктейль, что связываться с одетыми в эту форму людьми не
хотелось. Message был очевиден даже идиоту.
В лифте Морковин вынул маленький ключ, вставил его в скважину на
панели и нажал самую верхнюю кнопку,
- И вот еще что, - сказал он, поворачиваясь к зеркальной стене и
поправляя волосы. - Не бойся показаться дураком. Наоборот, бойся
показаться очень умным.
- Почему?
- Потому что тогда немедленно возникнет вопрос: если ты такой
умный, то почему ты нанимаешься на работу, а не нанимаешь на нее?
- Логично, - сказал Татарский.
- А вот цинизма побольше.
- Это легко.
Двери лифта открылись. За ними был коридор, выстланный серой
ковровой дорожкой с желтыми звездами. Татарский вспомнил, что так же
выглядит мостовая какого-то бульвара в Лос-Анджелесе. Коридор кончался
черной дверью без таблички, над которой висела маленькая телекамера.
Морковин дошел до середины коридора, достал из кармана телефон и набрал
номер. Две или три минуты прошли в тишине. Морковин терпеливо ждал.
Наконец на том конце линии ответили.
- Здорово, - сказал Морковин. - Это я. Да, привел. Вот он.
Морковин повернулся и поманил к себе Татарского, который оробело
стоял у дверей лифта. Татарский подошел и по-собачьи поднял глаза на
объектив камеры. Видимо, собеседник Морковина сказал что-то смешное,
потому что Морковин захихикал и потрепал Татарского по плечу.
- Ничего, - сказал он, - обкатаем.
Замок щелкнул, и Морковин подтолкнул Татарского вперед. Дверь за
ними сразу же закрылась. Они оказались в приемной, на стене которой
висело старинное бронзовое зеркало с ручкой, а над ним - удивительной
красоты венецианская карнавальная маска золотого цвета. "Где-то это было
уже, - подумал Татарский, - маска и зеркало. Или нет? Весь день сегодня
глючит..." Под маской помещался стол, за которым сидела секретарша
холодной птичьей красоты.
- Здравствуй, Алла, - сказал Морковин.
Секретарша помахала ручкой и нажала кнопку на столе. Раздался тихий
зуммер, и высокая звукоизолированная дверь в другом конце приемной
открылась.
В первый момент Татарскому показалось, что просторный кабинет с
зашторенными окнами пуст. Во всяком случае, за огромным письменным
столом со сверкающими металлическими тумбами никого не было. Над столом
- там, где в советское время полагалось быть портрету вождя, - висела
картина в тяжелой круглой раме. Расположенный в центре белого поля
цветной квадратик было трудно как следует разглядеть от двери, но
Татарский узнал его по цветам - у него был такой же на бейсболке. Это
был стандартный лэйбл с американским флагом и надписью "Made in USA. One
size fits all". На другой стене была смонтирована строгая инсталляция -
линия из пятнадцати консервных банок с портретами Энди Уорхолла в
характерном для свиной тушенки картуше.
Татарский опустил глаза. Пол был покрыт настоящим персидским ковром
с удивительной красоты рисунком, похожим на виденные когда-то в детстве
орнаменты из старинного издания "Тысячи и одной ночи". Следуя за линиями
узора, глаза Татарского по прихотливой спирали двинулись к центру ковра
и наткнулись на хозяина кабинета.
Это был молодой еще человек, коренастый толстячок с зачесанными
назад остатками рыжеватых волос и довольно располагающим лицом, который
лежал на ковре в самой непринужденной позе. Он был труднозаметен из-за
своей одежды, почти сливавшейся по тону с ковром. На нем был пиджак типа
"оргазм плебея" - не деловая униформа и даже не пижама, а нечто
карнавально-запредельное, наряд, который надевают особо расчетливые
бизнесмены, когда хотят вызвать у партнеров ощущение, будто дела у них
идут настолько хорошо, что им уже не надо заботиться о бизнесе и даже
самое чудаковатое поведение не в состоянии причинить им никакого ущерба.
Яркий ретро-галстук с развратной обезьянкой на пальме выбивался из-под
его пиджака и розовым языком расстилался по ковру.
Но Татарского поразил не столько наряд молодого человека, сколько
то, что его лицо было ему знакомо, причем очень хорошо, хотя он ни разу
в жизни с ним не встречался. Он видел это лицо в сотне мелких
телевизионных сюжетов и рекламных клипов, как правило на вторых ролях,
но кто такой этот человек, он не знал. Последний раз это произошло
прошлым вечером, когда Татарский, раздумывая о русской идее, рассеянно
смотрел телевизор. Хозяин кабинета появился в рекламе каких-то таблеток
- он был одет в белый халат и шапочку с красным крестом, а на его полное
лицо были наклеены светлая бородка и усы, делавшие его похожим на
доброго молодого Троцкого. Сидя на кухне в окружении охваченного
непонятной эйфорией семейства, он назидательно говорил:
- В море рекламы легко заблудиться. А часто она еще и
недобросовестна. Не так страшно, если вы ошибетесь при выборе кастрюли
или стирального порошка, но, когда речь идет о лекарствах, вы ставите на
карту свое здоровье.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39