Не то, что эта барышня. Раз - и готов. А ее что, одну оставил? Непорядок, товарищ сержант Государственной Безопасности!
Кривокрасов глянул вдоль вагона. Двери в купе были закрыты, проводник суетился в другом конце, растапливая печурку под титаном. Сержант ткнул Шамшулова в грудь твердым, как гвоздь пальцем, подталкивая обратно в туалет. На лице у того отразилось недоумение, он нерешительно отступил. Кривокрасов шагнул вперед, захлопнул за собой дверь.
- Ты вот что, милый. Ты у себя на зоне командуй, понял? - не переставая давить пальцем, сказал он, растягивая слова на блатной манер. - Я тебе не вертухай скурвившийся, и не безобидник лагерный. Я в органах девять лет и начальство у меня свое. Мне его хватает во как, - он провел ребром ладони по горлу. - И девчонку не трогай. Это тебе не блатных в «столыпине» парить. Едет она в спецлагерь и отношение к ней должно быть, как к оступившемуся, но раскаявшемуся гражданину, а не к врагу народа. Если ты забыл инструктаж, так я напомню.
- Ты кого защищаешь? - лицо Шамшулова пошло красными пятнами, - интеллигенцию гнилую? Деклассированный элемент? Ты же партиец! Да она…
- Я тебе все сказал, - Кривокрасов открыл дверь, - освободи помещение.
Шамшулов боком стал протискиваться мимо него, остановился, дохнув запахом нечищеных зубов.
- Что-то ты к ней неровно дышишь, товарищ сержант. Как бы тебе…
Кривокрасов сгреб его за гимнастерку, рванул к себе и, прижавшись лбом к голове, прошипел в масляные глаза:
- Еще слово и в Вологде ты отстанешь от поезда, сука. Слово даю. По слабости здоровья отстанешь. А поправлять ты его будешь долго. Может даже всю жизнь.
Проводив Шамшулова глазами, Кривокрасов умылся, расчесал волосы, поскреб ладонью щетину на подбородке. Побриться бы, конечно, не мешало. Еще со времен работы в МУРе он привык, чтобы с утра на лице не осталось никаких следов ночи, какая бы она не была. А ведь приходилось и в засадах сутками сидеть, и малины воровские трясти, не глядя день за окном или ночь. Все тогда было ясно, все понятно: вот бандит, грабитель, убийца - возьми его и хорошим людям станет легче жить. А сейчас? На кого укажут пальцем, тот и враг. Дело есть дело, он никогда не отказывался вести слежку, арестовывать, но иногда в душу закрадывалось сомнение: а так ли все просто? Что ж получается: человек честно жил, работал, а его - раз под белы руки за то, что он из дворянской или купеческой семьи! «Вот вернусь и попрошусь обратно в МУР», - подумал он и тут же невесело усмехнулся. Если даже Кучеревский не знает, надолго ли его откомандировали, то лучше уж тянуть лямку, там, куда послали и не думать о скором возвращении. Да-а, подкинула жизнь работенку - заключенных охранять.
Лада вышла из купе, Кривокрасов посторонился, пропуская ее. У девушки был, действительно, не выспавшийся вид. Шамшулов забросил на свободную верхнюю полку постельные принадлежности и матрацы и, расстелив на столике газеты, доставал из вещмешка продукты.
- Отец, - окликнул Кривокрасов проводника, - чайку не организуешь?
- Подождать придется, - проворчал тот, - вот, это чудо раскочегарю. Сколько раз говорил начальству - дымоход прочистить. Хоть сам в трубу полезай!
Вдвоем быстро порезали чуть зачерствевший кирпич черного хлеба, почистили вареную в «мундире» картошку. Шамшулов развернул тряпицу, вытащив увесистый шмат сала, покрытого кристаллами соли.
- Ты как насчет по рюмочке? - спросил он, глядя в сторону.
- В шесть утра? Нет, спасибо.
- Ну, как знаешь, - пожал плечами Шамшулов, - а я приму для бодрости.
Он взял у проводника стакан, выбив сургучную пробку, налил себе граммов сто водки и, залпом выпив, налег на сало. Кривокрасов вяло пожевал хлеба, макнул в соль картошку. Всухомятку еда не лезла в горло. Шамшулов снова налил.
- Вот ты обижаешься, а зря, - сказал он, - с этой девкой еще мороки не оберемся. Уж ты мне поверь - я мно-огих видал. Вся из себя гордая! Дворянка, мать ее за ногу! Да мы их в семнадцатом, - он рубанул воздух ребром ладони, - во как! Будь здоров!
Водка проскользнула ему в глотку, словно мышь в знакомую нору - даже кадык на покрасневшей шее не дернулся.
- Тебе сколько лет? - спросил Кривокрасов.
- А что? - насторожился Шамшулов, - ну, тридцать два.
- Значит, говоришь, в семнадцатом ты их - во как!
- Ну, это я к слову, - отмахнулся тот, - но уж этим интеллигентишкам спуску не дадим! Это они поначалу гонор показывают, уж я-то знаю. В лагере мы их к блатным определяли, а те сами разбираются. Не хочешь по-людски - перо в бок, и - привет родителям. Ты молодой еще, Миша, горячий. Все справедливость ищешь. А они враги! Вот повидаешь с мое…
- Да мне и своего хватает, - усмехнулся Кривокрасов.
- Чего там тебе хватает, - отмахнулся Шамшулов, - я ведь с командира отделения охраны начинал, ага. В Соловках еще, в двадцать восьмом. А вот, дослужился до старшего инспектора, - он потер рукавом серебряную звезду в петлице. - Там, на Соловках, у нас все просто было: возьмешь, бывало, попа какого, или этого, из офицерья, да в лесу его к сосне привяжешь, в чем мать родила. А на следующий день он уже и холодный. Гнус там - жуть, кровь сосут, что твои упыри. Зимой еще проще: выведешь такого…
Дверь в купе отворилась, Лада вошла, повесила полотенце, присела на полку. Лицо у нее посвежело, разгладились морщинки в уголках глаз.
- Завтрак, - кивнул на стол Кривокрасов, - присоединяйтесь.
- А у меня огурчики соленые есть, будете? - Лада вытащила чемодан, достала банку огурцов и поставила ее на стол.
- Не откажусь, - кивнул сержант.
- О-о, вот это закуска, - Шамшулов потер ладони, - выпьете с нами.
- Нет, благодарю, - вежливо отказалась девушка.
- Во, а я что говорил, - обрадовано воскликнул инспектор, - брезгует.
- Нет, просто я водку не пью, да и рано еще…
- Ну, шато-марго у нас не подают. Мы люди простые, из пролетариев. Так вот, сержант, слушай дальше, на Соловках-то как было: выведешь его на снег в одном белье, руки за спину, стреножишь и пускаешь гулять, - Шамшулов развеселился, вспомнив, по его мнению, забавные эпизоды, - а он и скачет в сугробе - греется, значит…
- Вы знаете, я выйду в коридор, подышу, - сказала Лада.
Она закрыла за собой дверь, не прикоснувшись к еде.
- Видал? - спросил Шамшулов, - видал? Не нравится, значит, а?
- Ты, инспектор, не пей больше, - посоветовал Кривокрасов, - оставь на обед.
- Еще купим. Вагон-ресторан есть, значит, не пропадем! Ты куда?
- Пойду насчет чая узнаю, - успокоил его сержант.
Он вышел в вагон. Белозерская стояла у приоткрытого окна, закрыв глаза. Ветер трепал ее русые волосы. Кривокрасов подошел к ней, хотел окликнуть и вдруг заметил на ресницах слезы. Он кашлянул. Девушка открыла глаза, быстро вытерла глаза.
- Ветром надуло, - попыталась она улыбнуться.
- Это не ветер, Лада Алексеевна, я же вижу. На вас так подействовали его рассказы? Хотите, я его заставлю замолчать?
- Спасибо, Михаил Терентьевич, но, я думаю, не стоит портить с ним отношения. Нам еще сутки почти ехать, да и в лагере он тоже будет рядом. Мне бы не хотелось настраивать его против себя. Я просто вспомнила, - она запнулась, быстро взглянула на Кривокрасова, - ах, вы все равно все знаете из моего дела. Так вот, бабушка мне говорила, что последняя весточка от родителей дошла с Соловков.
Губы у нее задрожали, на глазах опять блеснули слезы.
- Ну-ну, вот, возьмите, - Кривокрасов протянул ей свой платок, - постарайтесь успокоиться. Таким людям, как наш инспектор, нет ничего приятнее, чем видеть слабость других.
- Спасибо. А как вы попали на эту работу? Если, конечно, не секрет.
- Какой там секрет. Я, вообще-то, работал в уголовном розыске. Семь лет в МУРе. Тогда его еще называли просто «угро». А вот с год назад, примерно, направили меня во второй отдел Комиссариата Внутренних дел. Сейчас это третье управление. Вроде, как на усиление. Не мое это, Лада Алексеевна…
- Простите, - перебила она, - не могли бы вы называть меня просто Лада?
- Хорошо, тогда вы меня - Михаил.
- Договорились.
- Так вот: поначалу даже проще было - люди, которых мы э-э… разрабатываем совсем другие. Более чистые, что ли. Уголовный мир - это грязь, подонки в большинстве…
Она смотрела прямо ему в лицо, слушая настолько внимательно, что он даже ощутил некоторую гордость - как же, смог заинтересовать такую девушку. Образованная, умная, к тому же, есть в ней что-то, из-за чего ее дело выделили из обычной текучки. Кривокрасов говорил, вспоминая работу в уголовном розыске, старался припомнить забавные эпизоды, чтобы заставить ее забыть хоть на короткое время свое положение. Забыть, что едут они в лагерь, к черту на рога. Он вспомнил то, что знал о Севере, о Новой Земле. Как-то в ресторане с ребятами из МУРа отмечали удачную операцию, а за соседним столиком гуляли летчики Полярной авиации. Как-то незаметно они сблизились, сдвинули столы и пошел разговор за жизнь. Выпито было немало, но все же в голове остались картины суровой жизни за Полярным кругом: ураганные ветры, когда бочки с горючим парят в воздухе, привязанные канатами к земле; метели, заметающие упавшего человека в считанные секунды; белые медведи, прогуливающиеся по поселку. И над всем этим занавес Северного сияния: розовые, синие, зеленые сполохи, с шелестом парящие в черном небе…
По вагону пошел проводник, постукивая в двери купе.
- Вологда, подъезжаем к Вологде.
- Сколько стоим? - спросил Кривокрасов.
- Стоянка двадцать минут.
За окном побежали одноэтажные домики пригорода. Серые, окруженные голыми деревьями, с едва начавшими распускаться листьями, они казались тусклыми, неживыми под серым пасмурным небом. Поезд сбавил ход, закачался, застучал на стыках разбегающихся от сортировочной станции путей.
- Я никогда не ездила в поезде так далеко, - тихо сказала Лада. - Раньше я мечтала поехать в Крым - бабушка мне рассказывала, как они отдыхали там в Гурзуфе, в Ялте. Мне ее рассказы в детстве заменяли сказку. А иногда мне снятся удивительные страны: огромные, какие-то неземные города на берегу океана. Странные, доброжелательные люди, которые говорят со мной, как с маленькой девочкой - спокойно, вежливо, с некоторым оттенком превосходства, будто я пришла к ним из варварского мира, который они уже отчаялись изменить, преобразовать. Если бы вы знали, Михаил, как тяжело возвращаться в действительность после таких снов.
- И все-таки, вам повезло больше - я редко вижу сны, но если вижу, то приходят в них ко мне друзья. Те, кого зарезали, застрелили. Снятся те, кто это сделал и разговаривают они совсем не доброжелательно. Даже и не разговаривают, а «по фене ботают».
- Значит, я все-таки счастливее вас, - чуть улыбнулась девушка. - А мне можно будет выйти на перрон?
- Конечно. Если не против - я составлю вам компанию. В противном случае компанию составит наш старший инспектор.
Показалось двухэтажное здание вокзала, крашенное казенной темно-зеленой краской, с коричневой надписью под крышей: «Вологда». Состав дернулся раз-другой и остановился. Из купе стали выглядывать заспанные пассажиры. Кривокрасов с Ладой прошли к выходу, сержант первым вышел из вагона, протянув руку, помог ей спуститься по высоким ступеням. Перрон был пуст, если не считать нескольких пассажиров, куривших на свежем воздухе и трех-четырех теток, бегавших вдоль вагонов с кульками семечек и мисками с мочеными яблоками, клюквой и брусникой. Кривокрасов купил кулек семечек и они не спеша пошли вдоль поезда по серому асфальту платформы.
- А вы знаете, - сказала Белозерская, - я много читала об Арктике, и о Новой Земле. Помните, когда пропал дирижабль «Италия» с профессором Нобиле? Тогда, по-моему, все увлеклись романтикой Севера. Как мы с бабушкой следили за газетными сообщениями, о-о! Ледокол «Красин», полет Чухновского, Мальмгрен, Амундсен. Помните? А эпопея «Челюскина»?
- Помню, конечно. Только у нас не обо всем писали. Вы знаете, к примеру, что на спасение челюскинцев были направлены средства, которые должны были задействовать для завоза продуктов в несколько колымских лагерей? Многие тогда в лагерях на Колыме и в устье Лены не пережили зиму.
- Боже мой, - Лада остановилась, - неужели это правда?
- Да. Такая была цена спасения экспедиции Шмидта. Пойдемте-ка назад - вон, проводник уже торопит с посадкой.
Они уже подходили к вагону, когда из него вывалился Шамшулов. Он был красен и держался преувеличенно прямо. Галифе слегка сползли на кирзовые сапоги, гимнастерка без ремня болталась на нем, как ночная рубашка. Оглядев перрон мутным взором, он поманил к себе ближайшую тетку с семечками.
- Семечки жареные, - забормотала она, протягивая газетные кульки, - яблочки моченые, клюковка, брусничка.
- Так, яблоки, гришь, - инспектор перекатил на протянутой миске несколько яблок, облизал палец, - годится. Ну-ка, давай сюда.
- Куда вам пересыпать?
- Себе пересыпешь, - хохотнул Шамшулов, - а брусника где? Давай, давай, что ты, как кулацкое отродье, жмешься, - прихватив одной рукой две миски, он подмигнул женщине, - еще соберешь.
- А деньги?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45