..
- Да. Сообразительный ты. Хочешь, я тебя прямо тут
завербую?
- Вы?
- Да.
- Вы?.. Господин профессор?
- Ну и что с того, что профессор? Я тоже вербовкой
занимаюсь.
- Для этих или для тех?
- А тебе для каких надо?
- Ну, вообще-то... как-то...
- Эх ты! Меня остерегаешься? Продвижение бы тебе...
Однако, кто бы мог подумать: размазня - а он, оказывается, ушки
держит на макушке!
Он с отцовской лаской тыкал мне в бок. Теперь он выглядел
почему-то страшно постаревшим - может, от бессонницы, а может,
от чего-то другого?
- Даже щекотки не боишься? - протянул он
многозначительно, прищуривая глаз.- Ты парень, что надо! Что
такое галактоплексия знаешь?
- А что? Загадка?
- Да. Не знаешь? Это конец света, ха-ха!
"Неужели под влиянием алкоголя чиновники в них берут верх
над профессорами?" - мелькнуло у меня в голове, которая жутко,
отвратительно болела. Баранн уставил на меня холодные
поблескивающие глаза.
Кто-то под столом ущипнул меня за ногу. Из-под скатерти
рыжей щеткой вынырнула голова крематора, который неуклюже, но
решительно лез ко мне на колени, повторяя:
- Как приятно допрашивать под пыткой старых знакомых!
Словно лепесток розы обнюхиваешь, а... Ох, поймать бы сейчас
кое-кого...
Я попытался от него избавиться. Он прижался ко мне, обнял
за шею, шепча:
- Друг, будь начеку. Брат ты мой родной, я же для тебя
все, что хочешь... я для тебя всех, всех сожгу, до последней
букашки, скажи только слово... Я тебе...
- Пустите меня! Господин профессор, господин крематор
опять целуется,- пожаловался я, слабо сопротивляясь. Он мешком
висел на мне, колол в щеку щетиной. Кто-то все-таки оттащил его
от меня, он пятился задом, словно рак, показывая мне издали
десертную тарелку, которую держал обеими руками.
Тарелка? Что тарелка? Где шла речь о тарелках? -
лихорадочно думал я.- Об этом что-то уже было. Где? Великий
Боже! Сервировка! Кто говорил "сервировка"? Что значит
"сервировка"?
Возникло всеобщее замешательство.
Мне показалось, что нас будто больше ста, но это просто
все повскакивали с мест. Посреди комнаты на отодвинутом от стола
стуле сидел толстый профессор с мокрым платком на лысине,
сотрясаемый сильной икотой, которая в наступившей тишине звучала
в унисон с мерзким храпом офицера, лежавшего без сознания в
углу.
- Запугать! Застращать! - кричали вокруг.
Влекомый другими, я поднялся. Мы обступили толстого
профессора.
Меня покачивало на непослушных ногах.
Толстый бессмысленно смотрел на нас и руками просил
помощи, потому что едва он пытался что-либо сказать, как вместо
слов раздавались ужасные икания. Выпятив глаза, посинев, он
содрогался так, что стул под ним скрипел.
- Доводит до сведения! - прошипел крематор, вслушиваясь в
икоту. Затем поднял вверх чистую тарелку.- Слышите?
- Нет!..
Толстый попытался оправдываться, но его протест был
подавлен приступом икоты, еще более сильным, чем ранее.
- Э, братец, сигнализируешь! - бросил ему в лицо Баранн.
Толстый судорожно стиснул мою руку.
- Нет!
- Считать,- заорали все.
Приглушенным хором, бормоча, мы принялись считать икания.
- ...одиннадцать, двенадцать, тринадцать...
- Предатель! - прошипел в паузе крематор.
Толстый продолжал синеть, приобретая все более темный
оттенок. Пот большими, почти с горошину, каплями выступал у него
на лысине. Это выглядело так, будто страх, от которого он весь
дрожал, выжимал его череп, как лимон.
- ...четырнадцать, пятнадцать...
Замирая, с пальцами, переставшими что-либо ощущать, я
ждал. Толстый со стоном засунул себе кулак в рот, но еще более
сильное, потому что стало теперь под давлением, икота бросила
его на спинку стула.
- Шест...
Толстый затрясся, захрипел и какое-то время совсем не
дышал. Потом его опухшие веки приподнялись, безмятежность
разлилась по искаженному мукой лицу.
- Спасибо,- шепнул он, обращаясь ко всем.
Как ни в чем не бывало, мы возвратились обратно к столу.
Я был пьян и знал об этом, но как-то иначе, чем перед этим.
Мои движения стали более свободными. Я теперь мог
говорить безо всякого труда, лишь остаток бдительности, до сих
пор державшей меня под контролем, куда то пропал, что
воспринималось мною с беспечным самозабвением.
Не успел я и оглянуться, как Баранн уже втянул меня в
диспут на тему "Здание-Дом и его домовитость". Для начала он
спел мне песенку:
- Динь-дом-бом! Дом! Основа Дома - Антидом! Антидома -
Дом! Бом!
Потом рассказал несколько анекдотов из области
содомистики и гоморрологии. Я уже перестал обращать внимание на
тарелку, которой издали посвечивал мне в глаза крематор.
- Знаю! - задорно прокричал я.- Сервировка! Понимаю:
подстановка! Понимаю! Ну и что? Кто мне что сделает? Профессор -
свой парень! А я - вольная птица!
- Птичка ты моя нештатная,- басил, обращаясь ко мне,
худой.
Он похлопывал меня по коленке, ласково улыбаясь левой
щекой, спрашивал об успехах в шпионстве, о том, как я вообще
оказался в Здании. Я рассказал ему начало своей истории.
- Ну, и что там было дальше? - заинтересовался он.
Я болтал уже обо всем подряд, пока еще остерегаясь
других, поскольку не был в них совершенно уверен. О священнике
Баранн отозвался: "Аббат - он и должен быть провокатором",
историю златоглазого старичка лаконично прокомментировал так:
"Ну, неправильное поведение было у него в гробу, неуместное. За
что и получил".
Я заметил, что Семприак отошел от стола и стал
перешептываться с толстым, который из стакана поливал себе
лысину.
- Сговариваются? - я указал Баранну на них глазами.
- Глупости! - бросил он.- Ну, а потом? Что тебе сказал
доктор?
Он терпеливо выслушал меня до конца, вздохнул,
торжественно пожал мою безвольно свисавшую руку и сказал:
- Ты тревожишься, да? Не надо этого делать, ради Бога не
надо! Вот посмотри на меня: я сейчас ужасно пьян, пьянюсенький!
В трезвом виде я - совсем другое дело, но сейчас у меня от тебя
тайн нет. Я твой, ты мой. Ты знаешь, с кем имеешь дело? Не
знаешь!
- Вы уже говорили. Преподаете всякое там.
- Ну, это же только так, в свободное время. Вообще-то
сейчас я откомандирован по трансцендентным делам. Не из-за
недостатка скромности, но во имя правды скажу тебе: "Здание -
это я". Теперь будь внимателен. Триплет, квадруплет, квинтуплет
- это вся так, пустяки. Это мелочь. Килька. Фарш с лучком. Одним
словом - ерунда. Есть Здание, правда? И есть Антиздание. Оба
внутри себя весьма почитаемые. Века так продолжается. Однако вся
- заметь, вся! - перетасовано. Здание целиком, поголовно состоит
из вражеских агентов. А Антиздание - вся из наших!
- Да не уж-то? - попытался я преуменьшить сенсационность
его нашептываний.
- Не притворяйся идиотом! Заметь, что хотя на всех местах
они, завербовавшись, перетасовались, и эти только притворяются
нашими, а наши - теми, сущность дела от этого ни в малейшей
степени не изменяется!
- Как это?
- А вот так! Здание за счет своей административной
структуры и далее стоит и прекрасно держится! По той простой
причине, что подстановка шла годами, человечек за человечком,
все внутренние отношения полностью сохранились. По-прежнему
остались звания, должности, продвижения, премии за разоблачение,
действуют приказы, уставы, правила охраны секретности, и так все
это веками наслаивалось, в такие жесткие рамки вписаны процессы
служебной деятельности, ход дел и их подписание, такая
слаженность и бюрократия сохранились, что лояльность Здания в
саму структуру, в его скелет, в кости его перешла, и потому по-
прежнему обязывают нас соблюдать все законы и уложения и честь
шпионская, и отчизна наша, и воспитание полученное, и потому
каждый изо всех сил на своем месте старается, и бдительность
сохраняется, и хотя все целиком и полностью выщерблено, но ведь
действует и дальше.
- Этого не может быть,- сказал я с дрожью.
- Может, может, милый мой. Обрати внимание, что при
подтасовке, подкупе, вербовке основным требованием является
абсолютная секретность, и чтобы подтасовки произведенной не
выдать, не разоблачить, о каждом агенте _тех_, который работает
здесь, там знает только один сотрудник, и точно так же наоборот.
Поэтому каждый по отношению к подчиненным и начальству,
конкретно ничего о них не зная, должен на своем месте стараться
по возможности свои обязанности исполнять, секретность
соблюдать, вражеские происки разоблачать, пресекать,
преследовать и с корнем выдергивать. Вот так, сообща, действуют
все они на благо Здания, и хотя они при этом выкрадывают,
копируют, переписывают и фотографируют все, что только могут,
это ничем неприятным не грозит, поскольку все, отосланное
_туда_, в Антиздание, в руки _наших_ людей попадает.
- И наоборот? - прошептал я, пораженный вставшей в
воображении картиной.
- И наоборот, к сожалению. Сообразительный ты собеседник!
- Но как же так? А эти... перестрелки, сражения? Эти
разоблачения? - спросил я.
Я взглянул в черные, блестящие зрачки на вытянутом
кривоватом лице, ставшем сейчас угрюмым, хотя левый уголок рта
подрагивал от чего-то затаенного. Это не привлекло моего
внимания.
- Да, провалы бывают, разоблачения. Что ж, нужно быть
начеку. Есть нормативы, планы, я ведь говорил тебе о триплетах,
помнишь? Деятельность же Здания продолжается, а следовательно,
должна продолжаться и вербовка агентуры. Остановить ее
невозможно, поэтому и провалы случаются, когда инсценирующий
измену оказывается еще более перевербованный - например, дублет
разоблачает триплета или квадруплета... Трудности, к сожалению,
растут, поскольку уже шестикратники встречаются, пожалуй, даже
семеречники из числа самых прытких...
- А тот бледный шпион, что он делает?
- Не знаю. Вольный стрелок, наверное, старомодный тип,
стареющий шпик, либерал, любитель анахронизмов, мечтающий о том,
чтобы тот самый единственный, наисекретнейший, наиважнейший
документ собственной рукой раздобыть. А это пустое
мечтательство, так как только коллективно можно чего-то
добиться, и он об этом хорошо знает, потому так и отчаивается.
- А что же делать мне?
- Прежде всего, ты должен заняться, наконец, делами.
Упаси тебя Боже от какого-нибудь аутизма. "Горе слабым
существам, оказавшимся между остриями могучих противников",
понятно? - процитировал он.
Крематор снова показал мне тарелку.
Я нетерпеливо от него отмахнулся.
- Ну, а конкретно?
- Ну, ты должен пораскинуть мозгами, окопаться, несколько
секретиков за пазуху, шах-мат... Только тогда ты приобретешь
некоторый вес.
- Ты так думаешь? Минутку... Одно только я никак не
пойму: каким образом ты можешь знать все о Здании, если это
покрыто такой тайной, что никто об этом не знает?
Я оттолкнул руку крематора, который подошел ко мне.
- Ах, оставьте меня в покое! Знаю - сервировка,
подстановка... Пожалуйста, не мешайте!.. Так откуда ты об этом
знаешь?
- О чем? - спросил Баранн.
- Ну, о том, что ты мне сейчас говорил.
- Ничего такого я не говорил.
- Ну как же? Что обе разведки перевербовали друг друга и
понасажали ренегатов, что кругом одни предатели, до последнего
стула, что Здание обменялось с Антизданием и теперь, предавая,
предает только предательство. Мне хотелось бы понять, откуда
тебе все это известно?
- Откуда? - проговорил он, стряхивая с колен какую-то
крошку.- Понятия не имею.
- Как это? Ведь ты...
- Чего "ты"?
Он смерил меня взглядом. Мы уже некоторое время
разговаривали повышенными голосами. В комнате сделалось
чрезвычайно тихо.
- Ну, вы...
- Чего "вы"? - рявкнул он.
- Откуда вы об этом знаете?
- Я? - сказал он. Затем скривился от отвращения.- Я
ничего не знаю.
- Но...- начал я. Затем побледнел, и тут голос у меня
пропал. Лежавший у стены уже некоторое время не храпел, но лишь
теперь это дошло до моего сознания. Он открыл глаза, сел и
сказал:
- Ага, дорогуши мои...
Потом он встал, сбросил пижаму, потянулся онемевшим
телом, поправил пояс, одернул на себе мундир, подошел к нам и
остановился в двух шагах от стола.
- Готовы ли вы дать показания в том, что присутствующий
здесь штатный сотрудник Баранн, он же профессор десемантизации,
он же Статист, он же Блаудертон, распространял клевету и наветы
в отношении Здания, тем самым косвенным образом подстрекая вас к
государственной измене, антисубординации, деагентуризации,
депровоцированию и антишпионажу, а также измышления о том, что
он сделал вас соучастником своих клеветнических происков, усилий
и фальсификаций?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34