"Тело человека
состоит из следующих тайников"...
- Вот... "Человек разумный, как вещественное
доказательство" - отменная вещь, справочник. А вот "Огонь раньше
и теперь", здесь есть перечень теоретиков сего предмета,
пожалуйста: Мэери, Бирдхоув, Фишми, Кантово, Карк... и наши тоже
есть, а как же: профессор Барбелим, Клодердо, Грумпф - полная
библиография предмета! Редкость! А вот "Морбитрон" Глоубла. Мало
кому известно, что он еще и автор этой, гм-хм, брошюры...
Он вытащил кипу каких-то еле державшихся вместе листков,
потемневших, с истертыми шероховатыми краями.
- "Самозаточенность", "Стенология", так, "Нутряное
разведение"... Чего тут только нет! "Несовременно, немодно",-
говорят господа офицеры. Хе-хе! А вот то, что вы сейчас вынули,
это уже мода, самая что ни на есть мода. Ну, фасоны изящных
смирительных рубашек и все такое прочее. "Космос как ларец" вас
заинтересовал? Я так и думал! Кстати, там есть приложение:
"Помощь для собирающего доказательства собственной вины". Вы
заметили? Хе-хе! "Самообразование и самоосуждение", в том
разделе смотрите.
Повернувшись к нему спиной, чтобы хоть таким образом
отгородиться от его болтовни, которая - навязчивое ощущение! -
казалось, покрывала меня будто бы корочкой смешанной с пылью
нечистоты, я яростно листал томик малого формата, все время
натыкаясь на странные термины: какие-то западни-дубли, висячие
шифро-замки, стопорные вентили и апертуры, супервонники
многократные, замочные проникатели, плотские облачения. Автором
"Криптологии" значился приват-доцент Пинчер.
Я воспользовался короткой паузой, которую был вынужден
сделать Каприл, когда ему, грозя завалить, прямо в объятия осела
груда неосторожно задетых томов, и сказал, что мне, к сожалению,
уже пора бы идти. Он достал из кармана часы и посмотрел на них.
Я хотел было спросить, могу ли я выставить по его часам свои, а
то они встали, но вовремя заметил, что циферблат его большой
серебряной луковицы размечен как-то странно, и цифры на нем идут
вовсе не по порядку.
- Что?.. Секретные часы? - вырвалось у меня.
- А что? - отреагировал он.- Да, секретные часы. Ну и
что? Конечно, секретные.
Он спрятал их обратно, старательно закрыв крышку
шифрованного циферблата. Я вернул ему книгу, буркнув, что приду
в другой раз, когда у меня будет больше свободного времени, и к
тому решу, какая литература мне понадобится.
Он почти не слушал меня, так его разобрало, и показывал
мне дорогу к другим разделам; голые лампочки, будто низко
опустившиеся звезды, освещали запорошенные мелкой пылью набитые
бумагами недра тяжело просевших, провалившихся шкафов и полок.
Уже у выхода он нагнал меня с учебником "Искусство
демобилизации" и, листая передо мной плотные страницы, хвалил
книгу совершенно так, словно я был ее потенциальным покупателем,
а он полусумасшедшим коллекционером и в то же время торговцем
библиотечной стариной.
- Но ведь вы ничего не взяли! - возмутился он в помещении
каталога.
Тогда, чтобы отвязаться от него, я сказал ему, чтобы он
дал мне то самое об ангелах, что я выписал на карточку, и, сам
не знаю, почему, учебник астрономии. Я неразборчиво расписался в
карточке и, сунув под мышку кипу бумаг (так выглядела эта
ангелологическая работа - манускрипт, а не печатное издание, что
с восторгом подчеркнул Каприл), вышел, чтобы с невыразимым
облегчением вобрать в легкие чистый воздух коридоров. Еще долго
после этого от всей моей одежды исходил постепенно ослабевавший,
но так окончательно и не выветрившийся запах, смесь зловония
протухших телячьих кож, типографского клея и пропаренного
полотна. Мне потом никак не удавалось отделаться от мерзкого
ощущения, что всюду попахивает бойней.
6
Я не отошел еще и нескольких десятков шагов от архива,
как замер от внезапно озарившей меня смутной догадки, затем
вернулся, чтобы сравнить номер на двери с тем, который значился
на моей карточке. Номер, как я уже говорил, был нацарапан очень
неразборчиво: вторая цифра, восьмерка, на самом деле могла быть
и тройкой. В таком случае мне следовало направиться в комнату
три тысячи триста восемьдесят три. И тут же я отметил странность
своей реакции - тот факт, что я ошибся, неверно прочитав номер,
принес мне неожиданное облегчение. Сначала я не догадывался,
почему, но потом все встало на свое место. Все, что я делал до
сих пор, только с виду было результатом случайностей: действуя
будто бы по собственной воле, я поступал на самом деле так, как
того от меня ожидали. Визит же в архив, однако, не укладывался в
рамки этого всеобъемлющего по отношению к моим действиям плана,
и хотя я совершил при этом ошибку, вину за нее я приписал
Зданию.
Кто-то неразборчиво записал на карточке номер комнаты, и
тем самым по отношению ко мне был совершен недосмотр, типично
человеческая промашка, а значит, вопреки всему, в окружавшем
меня мире действует фактор несовершенства, который допускает все
же существование тайны и свободы.
Итак, это в комнате три тысячи _триста_ восемьдесят три
мне следовало объясниться. Если я, предмет проверки, не был
совершенством, то и судебный следователь им тоже не был. В
полной уверенности, что мы оба еще посмеемся над этим
недоразумением, я прибавил шагу и направился на третий этаж.
Комната три тысячи триста восемьдесят три, судя только по
одному количеству телефонов на столах, была секретариатом
высокопоставленной особы. Я прошел прямо к обитой кожей двери,
но ручки у нее не было. Я в растерянности остановился перед ней,
и секретарша спросила меня, что я хочу. Моих довольно путаных
объяснений - правду я говорить не хотел - она словно бы не
слышала.
- О вас не докладывали,- упрямо повторяла она.
Я настаивал, но это было тщетно. Тогда я потребовал,
чтобы она записала меня на прием и назначила время явки, но она
и в этом мне отказала, сославшись на какое-то распоряжение. Я
должен был предварительно изложить дело письменно, в служебном
порядке, то есть через начальника моего Отдела. Я повысил голос,
ссылаясь на важность моей миссии, на необходимость разговора с
глазу на глаз, но она вообще перестала обращать на меня
внимание, полностью поглощенная телефонами. Она бросала в
микрофон по три-четыре лаконичных слова, нажимала на кнопки,
переключала линии и лишь в паузах, перед тем, как снять
очередную трубку, скользила по мне почти невидящим взглядом, под
которым я постепенно как бы перестал существовать, стал словно
бы одним из предметов обстановки.
Простояв так с четверть часа, я перешел к мольбам и
просьбам, когда же и они не произвели ни малейшего впечатления,
я раскрыл папку и продемонстрировал ее содержимое, обнажив перед
ней секретный план Здания и замысел диверсионной операции. С
таким же успехом я мог показывать ей старые газеты.
Это была непробиваемая секретарша: она игнорировала все,
что выходило за рамки ее компетенции. Меня уже била дрожь, я,
почти не владея собой, извергал из себя все более страшные вещи.
Я рассказал ей о бледном шпионе и сейфе, о моем узурпаторстве, в
результате которого покончил самоубийством старичок и капитан, а
когда даже самые жестокие события не произвели на нее никакого
впечатления, я стал лгать, обвиняя себя в государственной
измене, и это только ради того, чтобы она меня допустила. Я был
готов на самое крайнее, на скандальный арест, на окончательный
позор. Я пытался провоцировать ее криками, она же с каменным
равнодушием то и дело переключала телефон, и лишь изредка локтем
руки, державшей трубку, либо прядкой волос низко опущенной
головы отмахивалась от моих слов, словно от докучливого
насекомого. Я так и не смог от нее ничего добиться и, обливаясь
потом, выжатый, как лимон, бессильно опустился на стул в углу.
Не знаю, заметила ли она это. Как бы там ни было, я решил
оставаться на этом месте и ждать, кто бы ни скрывался за обитой
кожей дверью: следователь, обвинитель или кто-либо другой.
Должен ведь он рано или поздно оттуда выйти. Я рассчитывал
дождаться этого момента и подойти к нему, а пока, чтобы
скоротать время, попытался просмотреть принесенную книгу и
рукопись. По правде говоря, я получил лишь очень смутное
представление об их содержании - в такой растерянности и сильном
расстройстве находился мой ум.
Манускрипт заключал в себе ряд рекомендаций повседневного
пользования относительно видения ангелов, учебник же астрономии
делился на многочисленные малопонятные параграфы. Говорилось там
что-то о камуфляже галактик, об укрытии их внутри темных
туманностей, о выведении звезд из состава созвездий, о
подстановке и порче планет, о космогонических диверсиях, но из
содержания этих разделов я не могу вспомнить ни единого слова,
хотя листал эту книгу исступленно, вчитывался, ничего не
понимая, и десятки раз возвращался к началу.
То, что со мной в этой комнате перестали считаться до
такой степени, оказывало на меня действие все более гнетущего
кошмара, гораздо худшего, чем казнь, которую до этого рисовало
мне мое воображение. С пересохшим горлом, сгорбленный,
обессиленный, я не раз срывался с места и слабым, охрипшим
голосом, слегка заикаясь, просил секретаршу хоть о какой-нибудь
информации - не может ли она сообщить мне часы работы своего
шефа, или в какое время он отправляется обедать, или - это было
уже отступление по всем фронтам - где работает какой-нибудь еще
следственный орган или прокуратура, или иной какой-либо правовой
уполномоченный, но она, как и прежде занятая телефонами,
переключением каналов, записью цифр и расстановкой галочек на
полях больших, с отпечатанным текстом листов, повторяла одно и
тоже: мне следовало бы обратиться в справочную. Наконец я
спросил, где же находится эта справочная, и она сообщила мне
номер комнаты, 1593, прикрывая при этом рукой микрофон, в
который как раз в этот момент что-то объясняла. Я собрал все
свои бумаги, папку, книжку и вышел несолоно хлебавши, пытаясь по
дороге хоть в какой-то степени обрести спокойствие и
уверенность, которые с утра у меня еще были, но теперь об этом
не могло быть даже и речи. Бросив взгляд на часы - они
показывали относительное время, ибо я так и не смог привести их
в соответствие с какими-нибудь другими, и, кстати, мне ни разу
не попалось в Здании какого-либо календаря, так что я совершенно
потерял счет дням,- я убедился, что провел в секретариате без
малого четыре часа.
Последняя комната в коридоре третьего этажа носила номер
1591. Я попытался искать указанную секретаршей дверь на
следующем этаже, но там нумерация начиналась с двойки. Я заходил
в различные комнаты с табличками "Секретно", "Совершенно
секретно", "Сверхсекретно", "Командование", затем поднялся на
пятый этаж и попытался отыскать те двери, которые привели меня в
самом начале к командующему, но либо сменили таблички, либо он
располагался теперь где-то в другом месте, поскольку я не
обнаружил ни следа того, что было раньше.
Бумаги отвратительно размякли в моих вспотевших руках.
Ослабевший от голода - с тех пор, как побывал в столовой, я
ничего не ел - я бродил по коридорам, ощущая покалывание
отросшей на лице щетины. Наконец я стал спрашивать о злополучной
комнате даже лифтеров.
Тот, у которого подслушивающий аппарат был спрятан в
протезе, поведал мне, что эта комната "вне списка" и туда
сначала нужно позвонить по телефону.
Примерно часа через четыре (за этот период времени мне
дважды удалось воспользоваться телефонами во временно
пустовавших комнатах, но номера справочной были заняты) движение
в коридорах значительно возросло. Служащие группами спускались
на лифтах в столовую. Я отправился туда вслед за ними, не
столько даже влекомый голодом, сколько из-за того, что помимо
воли был втянут в толчею у одного из лифтов. Еду - клецки с
маком, разварившиеся и обильно политые маслом, чего я не
переношу - я постарался проглотить побыстрее, не будучи уверен,
обед это или ужин.
Клецки, как ни мерзки они были, все-таки служили
отсрочкой ожидавшего меня бродяжничества. Уже давно меня так и
тянуло пойти к Эрмсу, но я все время это откладывал - если и он
меня подведет, тогда мне не останется совсем ничего. Выходя из
столовой, с жирными губами и холодным потом, выступившим на лбу
после внезапного наполнения желудка, я думал о том, что никто
почему-то не хотел принимать мои признания и самообвинения.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34
состоит из следующих тайников"...
- Вот... "Человек разумный, как вещественное
доказательство" - отменная вещь, справочник. А вот "Огонь раньше
и теперь", здесь есть перечень теоретиков сего предмета,
пожалуйста: Мэери, Бирдхоув, Фишми, Кантово, Карк... и наши тоже
есть, а как же: профессор Барбелим, Клодердо, Грумпф - полная
библиография предмета! Редкость! А вот "Морбитрон" Глоубла. Мало
кому известно, что он еще и автор этой, гм-хм, брошюры...
Он вытащил кипу каких-то еле державшихся вместе листков,
потемневших, с истертыми шероховатыми краями.
- "Самозаточенность", "Стенология", так, "Нутряное
разведение"... Чего тут только нет! "Несовременно, немодно",-
говорят господа офицеры. Хе-хе! А вот то, что вы сейчас вынули,
это уже мода, самая что ни на есть мода. Ну, фасоны изящных
смирительных рубашек и все такое прочее. "Космос как ларец" вас
заинтересовал? Я так и думал! Кстати, там есть приложение:
"Помощь для собирающего доказательства собственной вины". Вы
заметили? Хе-хе! "Самообразование и самоосуждение", в том
разделе смотрите.
Повернувшись к нему спиной, чтобы хоть таким образом
отгородиться от его болтовни, которая - навязчивое ощущение! -
казалось, покрывала меня будто бы корочкой смешанной с пылью
нечистоты, я яростно листал томик малого формата, все время
натыкаясь на странные термины: какие-то западни-дубли, висячие
шифро-замки, стопорные вентили и апертуры, супервонники
многократные, замочные проникатели, плотские облачения. Автором
"Криптологии" значился приват-доцент Пинчер.
Я воспользовался короткой паузой, которую был вынужден
сделать Каприл, когда ему, грозя завалить, прямо в объятия осела
груда неосторожно задетых томов, и сказал, что мне, к сожалению,
уже пора бы идти. Он достал из кармана часы и посмотрел на них.
Я хотел было спросить, могу ли я выставить по его часам свои, а
то они встали, но вовремя заметил, что циферблат его большой
серебряной луковицы размечен как-то странно, и цифры на нем идут
вовсе не по порядку.
- Что?.. Секретные часы? - вырвалось у меня.
- А что? - отреагировал он.- Да, секретные часы. Ну и
что? Конечно, секретные.
Он спрятал их обратно, старательно закрыв крышку
шифрованного циферблата. Я вернул ему книгу, буркнув, что приду
в другой раз, когда у меня будет больше свободного времени, и к
тому решу, какая литература мне понадобится.
Он почти не слушал меня, так его разобрало, и показывал
мне дорогу к другим разделам; голые лампочки, будто низко
опустившиеся звезды, освещали запорошенные мелкой пылью набитые
бумагами недра тяжело просевших, провалившихся шкафов и полок.
Уже у выхода он нагнал меня с учебником "Искусство
демобилизации" и, листая передо мной плотные страницы, хвалил
книгу совершенно так, словно я был ее потенциальным покупателем,
а он полусумасшедшим коллекционером и в то же время торговцем
библиотечной стариной.
- Но ведь вы ничего не взяли! - возмутился он в помещении
каталога.
Тогда, чтобы отвязаться от него, я сказал ему, чтобы он
дал мне то самое об ангелах, что я выписал на карточку, и, сам
не знаю, почему, учебник астрономии. Я неразборчиво расписался в
карточке и, сунув под мышку кипу бумаг (так выглядела эта
ангелологическая работа - манускрипт, а не печатное издание, что
с восторгом подчеркнул Каприл), вышел, чтобы с невыразимым
облегчением вобрать в легкие чистый воздух коридоров. Еще долго
после этого от всей моей одежды исходил постепенно ослабевавший,
но так окончательно и не выветрившийся запах, смесь зловония
протухших телячьих кож, типографского клея и пропаренного
полотна. Мне потом никак не удавалось отделаться от мерзкого
ощущения, что всюду попахивает бойней.
6
Я не отошел еще и нескольких десятков шагов от архива,
как замер от внезапно озарившей меня смутной догадки, затем
вернулся, чтобы сравнить номер на двери с тем, который значился
на моей карточке. Номер, как я уже говорил, был нацарапан очень
неразборчиво: вторая цифра, восьмерка, на самом деле могла быть
и тройкой. В таком случае мне следовало направиться в комнату
три тысячи триста восемьдесят три. И тут же я отметил странность
своей реакции - тот факт, что я ошибся, неверно прочитав номер,
принес мне неожиданное облегчение. Сначала я не догадывался,
почему, но потом все встало на свое место. Все, что я делал до
сих пор, только с виду было результатом случайностей: действуя
будто бы по собственной воле, я поступал на самом деле так, как
того от меня ожидали. Визит же в архив, однако, не укладывался в
рамки этого всеобъемлющего по отношению к моим действиям плана,
и хотя я совершил при этом ошибку, вину за нее я приписал
Зданию.
Кто-то неразборчиво записал на карточке номер комнаты, и
тем самым по отношению ко мне был совершен недосмотр, типично
человеческая промашка, а значит, вопреки всему, в окружавшем
меня мире действует фактор несовершенства, который допускает все
же существование тайны и свободы.
Итак, это в комнате три тысячи _триста_ восемьдесят три
мне следовало объясниться. Если я, предмет проверки, не был
совершенством, то и судебный следователь им тоже не был. В
полной уверенности, что мы оба еще посмеемся над этим
недоразумением, я прибавил шагу и направился на третий этаж.
Комната три тысячи триста восемьдесят три, судя только по
одному количеству телефонов на столах, была секретариатом
высокопоставленной особы. Я прошел прямо к обитой кожей двери,
но ручки у нее не было. Я в растерянности остановился перед ней,
и секретарша спросила меня, что я хочу. Моих довольно путаных
объяснений - правду я говорить не хотел - она словно бы не
слышала.
- О вас не докладывали,- упрямо повторяла она.
Я настаивал, но это было тщетно. Тогда я потребовал,
чтобы она записала меня на прием и назначила время явки, но она
и в этом мне отказала, сославшись на какое-то распоряжение. Я
должен был предварительно изложить дело письменно, в служебном
порядке, то есть через начальника моего Отдела. Я повысил голос,
ссылаясь на важность моей миссии, на необходимость разговора с
глазу на глаз, но она вообще перестала обращать на меня
внимание, полностью поглощенная телефонами. Она бросала в
микрофон по три-четыре лаконичных слова, нажимала на кнопки,
переключала линии и лишь в паузах, перед тем, как снять
очередную трубку, скользила по мне почти невидящим взглядом, под
которым я постепенно как бы перестал существовать, стал словно
бы одним из предметов обстановки.
Простояв так с четверть часа, я перешел к мольбам и
просьбам, когда же и они не произвели ни малейшего впечатления,
я раскрыл папку и продемонстрировал ее содержимое, обнажив перед
ней секретный план Здания и замысел диверсионной операции. С
таким же успехом я мог показывать ей старые газеты.
Это была непробиваемая секретарша: она игнорировала все,
что выходило за рамки ее компетенции. Меня уже била дрожь, я,
почти не владея собой, извергал из себя все более страшные вещи.
Я рассказал ей о бледном шпионе и сейфе, о моем узурпаторстве, в
результате которого покончил самоубийством старичок и капитан, а
когда даже самые жестокие события не произвели на нее никакого
впечатления, я стал лгать, обвиняя себя в государственной
измене, и это только ради того, чтобы она меня допустила. Я был
готов на самое крайнее, на скандальный арест, на окончательный
позор. Я пытался провоцировать ее криками, она же с каменным
равнодушием то и дело переключала телефон, и лишь изредка локтем
руки, державшей трубку, либо прядкой волос низко опущенной
головы отмахивалась от моих слов, словно от докучливого
насекомого. Я так и не смог от нее ничего добиться и, обливаясь
потом, выжатый, как лимон, бессильно опустился на стул в углу.
Не знаю, заметила ли она это. Как бы там ни было, я решил
оставаться на этом месте и ждать, кто бы ни скрывался за обитой
кожей дверью: следователь, обвинитель или кто-либо другой.
Должен ведь он рано или поздно оттуда выйти. Я рассчитывал
дождаться этого момента и подойти к нему, а пока, чтобы
скоротать время, попытался просмотреть принесенную книгу и
рукопись. По правде говоря, я получил лишь очень смутное
представление об их содержании - в такой растерянности и сильном
расстройстве находился мой ум.
Манускрипт заключал в себе ряд рекомендаций повседневного
пользования относительно видения ангелов, учебник же астрономии
делился на многочисленные малопонятные параграфы. Говорилось там
что-то о камуфляже галактик, об укрытии их внутри темных
туманностей, о выведении звезд из состава созвездий, о
подстановке и порче планет, о космогонических диверсиях, но из
содержания этих разделов я не могу вспомнить ни единого слова,
хотя листал эту книгу исступленно, вчитывался, ничего не
понимая, и десятки раз возвращался к началу.
То, что со мной в этой комнате перестали считаться до
такой степени, оказывало на меня действие все более гнетущего
кошмара, гораздо худшего, чем казнь, которую до этого рисовало
мне мое воображение. С пересохшим горлом, сгорбленный,
обессиленный, я не раз срывался с места и слабым, охрипшим
голосом, слегка заикаясь, просил секретаршу хоть о какой-нибудь
информации - не может ли она сообщить мне часы работы своего
шефа, или в какое время он отправляется обедать, или - это было
уже отступление по всем фронтам - где работает какой-нибудь еще
следственный орган или прокуратура, или иной какой-либо правовой
уполномоченный, но она, как и прежде занятая телефонами,
переключением каналов, записью цифр и расстановкой галочек на
полях больших, с отпечатанным текстом листов, повторяла одно и
тоже: мне следовало бы обратиться в справочную. Наконец я
спросил, где же находится эта справочная, и она сообщила мне
номер комнаты, 1593, прикрывая при этом рукой микрофон, в
который как раз в этот момент что-то объясняла. Я собрал все
свои бумаги, папку, книжку и вышел несолоно хлебавши, пытаясь по
дороге хоть в какой-то степени обрести спокойствие и
уверенность, которые с утра у меня еще были, но теперь об этом
не могло быть даже и речи. Бросив взгляд на часы - они
показывали относительное время, ибо я так и не смог привести их
в соответствие с какими-нибудь другими, и, кстати, мне ни разу
не попалось в Здании какого-либо календаря, так что я совершенно
потерял счет дням,- я убедился, что провел в секретариате без
малого четыре часа.
Последняя комната в коридоре третьего этажа носила номер
1591. Я попытался искать указанную секретаршей дверь на
следующем этаже, но там нумерация начиналась с двойки. Я заходил
в различные комнаты с табличками "Секретно", "Совершенно
секретно", "Сверхсекретно", "Командование", затем поднялся на
пятый этаж и попытался отыскать те двери, которые привели меня в
самом начале к командующему, но либо сменили таблички, либо он
располагался теперь где-то в другом месте, поскольку я не
обнаружил ни следа того, что было раньше.
Бумаги отвратительно размякли в моих вспотевших руках.
Ослабевший от голода - с тех пор, как побывал в столовой, я
ничего не ел - я бродил по коридорам, ощущая покалывание
отросшей на лице щетины. Наконец я стал спрашивать о злополучной
комнате даже лифтеров.
Тот, у которого подслушивающий аппарат был спрятан в
протезе, поведал мне, что эта комната "вне списка" и туда
сначала нужно позвонить по телефону.
Примерно часа через четыре (за этот период времени мне
дважды удалось воспользоваться телефонами во временно
пустовавших комнатах, но номера справочной были заняты) движение
в коридорах значительно возросло. Служащие группами спускались
на лифтах в столовую. Я отправился туда вслед за ними, не
столько даже влекомый голодом, сколько из-за того, что помимо
воли был втянут в толчею у одного из лифтов. Еду - клецки с
маком, разварившиеся и обильно политые маслом, чего я не
переношу - я постарался проглотить побыстрее, не будучи уверен,
обед это или ужин.
Клецки, как ни мерзки они были, все-таки служили
отсрочкой ожидавшего меня бродяжничества. Уже давно меня так и
тянуло пойти к Эрмсу, но я все время это откладывал - если и он
меня подведет, тогда мне не останется совсем ничего. Выходя из
столовой, с жирными губами и холодным потом, выступившим на лбу
после внезапного наполнения желудка, я думал о том, что никто
почему-то не хотел принимать мои признания и самообвинения.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34