..
- А в чем отличие? - поинтересовался Якоби.
- Шизофрения неизлечима, как вам известно. Здесь же - в
любой момент может произойти ремиссия, краткая или глубокая.
Человек действительно - будто просыпается...
- А как вы это определяете... э-э... до того, как она в
перывый раз проснется?
- Есть тонкости, для неспециалистов трудноуловимые...
- Спасибо, доктор. И все-таки: насколько вы уверены, что это
именно синдром Галицкого, а не шизофрения?
- Пять к одному, - сказал Богушек.
- Понятно... Каковы, по вашему, причины заболевания?
- О-о... Это краеугольный камень медицины вообще. Если бы
врачи могли с уверенностью отвечать на такой вопрос...
Пожалуйста, целый букет: Наркотики. Алкоголь. Сифилис, который
она перенесла и от которого каким-то чудом излечилась. Длительное
существоание под чужим именем... кстати, вы не выяснили, как ее
звать на самом деле?
- Выяснили.
- И?..
- Эдит Черри.
- К чертям можете идти сами. Не доверяете?
- Скорее - проявляем заботу... Марин навещает ее?
- Да. Хотя и не часто.
- Это понятно: он редко бывает в столице. Как вы считаете:
какие отношения их связывают?
Богушек медленно посмотрел на него, медленно же вынул
портсигар из кармана своего нелепого сюртука. Портсигар был
дешевый, из кожи и меди.
- Курить будете? - предложил Роману Венедиктовичу. -
"Санатана".
- Спасибо, - Якоби выудил толстенькую коричневую, с двумя
золоотыми колечками, папиросу. С удовольствием понюхал ее.
Незажженная, она издавала сильный и слодный аромат.- Эх, когда
теперь в Аркадии побываем...
- Боюсь, не скоро...- Богушек чиркнул спичкой, дал прикурить
Роману Венедиктовичу, прикурил сам. Выпустил косо вверх струйку
дыма.- Значит, вас интересуют отношения внутри этого странного
дуэта... Леди, как мне кажется, просто любит его. А у него - все
гораздо сложнее. Во-первых, его терзает сильнейшее чувство вины.
Не слишком понимаю, почему. Возможно, он-то ее как раз и не
любит... Во-вторых, присуствует некий элемент, сходный с
религиозными обетами. Но даже это объяснимо и понятно... но вот
поверх всего этого я улавливаю какое-то лабораторное, холодное
любопытство. Он сам его стыдится, но избавиться не в силах.
Однако в чем предмет любопытства - я не могу даже предположить...
- Может быть, он ждет, что будет, когда она проснется?
- А что может быть?
- Не знаю... Знаю только, что по роду деятельности Марин
имеет доступ к разнообразным наркотикам. Не исключено, что он
давал ей пробовать...
- Для этого надо быть совершеннейшим чудовищем,- покачал
головой доктор.
- А он и есть чудовище. И в то же время - один из
несчастнейших людей в этом мире, будь он неладен... Как на ваш
взгляд: сколько Марину лет?
- Н-ну... на вид - тридцать пять, тридцать семь. Он моложав,
конечно, но если присмотреться...
- Ему двадать один год.
- Не может быть...
- Ему двадцать один год.
Шли так: впереди Сол, обросший неопрятной бородой. в
разодранной клетчатой рубахе, и Дэнни Кастелло, якобы лейтенант
флота, а на самом деле (Вильямс знал это достоверно) - недавний,
семьдесят девятого года, эмигрант из Соединенных Штатов, сумевший
сбежать из транспорта на Хармони, бродяжиивший года три в районе
старой столицы, а с началом смуты и войны предоставивший себя
душой и телом в распоряжение контр-адмирала Аллена - того самого,
который не признал власть трудовиков и увел свою маленькую
эскадру на остров Эстер. С ним подружился Сол, когда расследова
странную смерть Аллена. И Сол же привел его под очи Вильямса...
За ними шла первая дюжина пленников. Они волокли тележки с водой
и продовольствием. Между первой и второй дюжинами держалдись
Эндрью и Мервин, молодые солдаты, взятые палладийцами в плен на
острове Середец и переправленные год назад в секретные лагеря на
Эстер. Поведение их в плену было безупречным, о чем и сообщалось
в личных листах. Особого рода значок стоял в конце, перед
подписью Евгения Демихова, какого-то там советника, а на деле -
одного из виднейших палладийских форбидеров. То есть: ребята
посвящены и готовы на все. Вот и получается. что - на все...
Вторая дюжина пленников волокла деревянные шесты, ремни,
веревки... Замыкали колонну сам Вильямс и сержант Баттерфильд.
Все были грязные, оборванные, измученные. Путь, на который
полковник отводид превоначально десять дней. занял уже две
недели, и не было видно конца...
Воды на обратную дрогу уже могло и не хватить.
Теневой мир влиял на всех по-разному. Этого Вильямс не учел
при подготовке. Скажем, старине Бэдфорду было все равно. где
находиться - по ту или по эту сторону реальности. Марин-старший
лучше чувствовал себя в тени - там на него нисходила легкость и
выносливость. А вот сам Вильямс напротив - будто прикобретал по
небольшой, но свинцовой гирьке на каждой руке и ноге. Требовалось
больше сил для каждого движения, расстояния казались огромными...
И на пленников все это тоже влияло, и кокаин помогал не
настолько, насколько можно было ожидать, и чем дальше, тем
слабее... а скорость отряда, как всегда в этой жизни, измерялась
по слабейшему... благо, все-таки не по мне, с мальчишеским
самодовольством подумал Вильямс. Силы откуда-то еще брались.
Сам он кокаином не пользовался, хотя соблазн был. Но -
требовалось сохранять ясность. Взвешенность оценок. Особенно -
относительно запаса сил. Его просто могло не хватить на обратный
путь... равно как и воды.
Тяжелее всего было не вечерами - усталость валила с ног, и
тупость, обретенная за шестнадцать часов непрерывного
переставления ног, не позволяла предаваться горесным
размышлениям, - а утром, после очередной пережитой ночи, когда
ничего не происходит и не может произойти - но чувство, но
привкус неимоверной, невообразимой пустоты на тысячи миль вокруг
- огромный ящик с песком, и в центре три десятка мельчайших
мурашиков, сбежавших из родного муравейнка в поиках приключений -
это чувство давит на душу с такой силой, что душа плющитсмя в
мелкую монетку, и какой стороной упадет она утром - о том не
знает никто ни на земле, ни выше (если оно все еще где-то есть,
это "выше"...); и бывали утра, когда просто хотелось отойти к
блидайшему камушку, куда бегали справить нужду, и справить самуцю
последнюю нужду из верного "сэберта" в правый висок.
Но - надо было поднимать пленников, и гоняться за теми, кто
норовил убрести подальше, и бриться, и выдавать каждому его
первую дозу порошка. И - шестнадцать часов шагания, пыли, криков,
понуканий, подниманий павших и легших, рукоприкладства и стрельбы
в воздух...
Смешно. Если бы они догадывались, насколько они нам нужны,
они бы заставили нести себя на руках всю дорогу... и мы несли бы,
вот в чем дело...
Мы бы несли...
Он вспоминал, как нес Олив. Это было сто лет назад, нет,
гораздо больше ста. Это было несколько жизней назад. Она убегала
с ним, молодым майором из дома своего первого мужа. Или
второго... не помню. Помню, что ей было семнадцать, она была
прекрасна и отважна, сумасбордна и весела, и до ожесточения
любила жизнь. Какие могли быть дома, какие мужья?.. Он носил ее
на руках, каштановые волосы разлетались... было много солнца. Да,
было ослепительное слнце, свет его проникал даже сквзь стены, и
они светились медово...
На пятнадцатый день пути умер первый пленник. Угрюмый
сутулый каторжник Холл, угрюмый и жилистый, никто бы и подумать
не мог, что из него из первого вытечет, вытопится вместе с потом
жизнь... он упал перед своей тележкой и не встал больше.
По расчетам, идти предстояло еще три-четыре дня.
3.

Около полудня взрывы прекратились, и еще через час на уазике
подъехал сам Адлерберг, саперный майор, рыжевато-белесый, в
мешковатой солдатской хэбэ, пыльных сапогах и пилотке, натянутой
на уши. Любой комендантский патруль в любом Урюпинске упек бы его
на губу, не считаясь ни с чем. Он производил впечатление
патологического разгильдяя и криворучки. На самом же деле -
лучшего мостовика, дорожника и минера в одном лице в армии просто
не было, афганская выучка, сам генерал Громов рекомендовал...
Перевод год назад в спецгруппу он воспринял с удивлением, но
недовольства не выразил. Туров с некоторым опасением относился к
нему: Адлерберг то ли абсолютно не понимал, где он сейчас
находится, то ли понимал, но тщательно скрывал - а значит,
понимал слишком много. И то, и другое вызывало настороженность...
- Товарищ генерал-майор,- обратился он к Зарубину, щурясь от
солнца; ресниц у него не было совсем, веки всегда были красные и
распухшие. - Дорога готова. Сам проехал: на равнину выход есть.
Танки пройдут. А дальше можно и так, за бульдозерами...
- Спасибо, Александр Юрьевич, - Зарубин поймал его руку,
пожал.- Большое дело сделал. Эх, железнодорожники бы так...
- Им сложнее, товарищ генерал-майор.
- Сложнее, не сложнее... Время выходит, вот беда в чем. Лето
не успело начаться, а уже зима светит. Проклятое место...
Туров мысленно согласился с Зарубиным. Место было проклятое.
Влажный воздух Транквилиума, проникая в Якутию, давал летом
бесконечные туманы. а зимой - иней и снег. Семь метров снежного
покрова было этой зимой... По другую сторону обстояло не лучше:
летом те же туманы, а зимой - морозный воздух стелился низом,
вымораживал скалы, а сверху на них лился бесконечный нью-
айрлендский дождь. Лед, товарищи, лед! И такой долгоиграющий лед,
что и в июне местами держался, несмотря на тридцать градусов
жары, прямые солнечные лучи и черноту скал... Что делать:
великое столкновение миров...
Туров огляделся, будто еще ни разу в жизни не видел
Плацдарма. Именно так, с большой буквы, он и фигурировал в
документах: Плацдарм.
Километровой длины, но узкая площадка, кое-как отвоеванная в
прошлом году у скал, на две трети устлана была рельсовыми путями:
стрелки, ответвления, тупики. По замыслам, до десяти эшелонов
одновременно могло разгружаться здесь. К этой цифре Туров
относился с сомнением - тем более, что осталось еще несколько
километров второго пути к магистрали. По однопутке не
разъездишься... Остальное пространство на Плацдарме было
буквально сплошь уставлено техникой: танки, БРДМ, БМП и БМД,
гаубицы, грузовики, цистерны... Впятеро стояло по ту сторону
прохода: под крышами, под сетями: маскировка от спутников.
Конечно штатники давно засекли эту непонятную им активность в
самой непроходимой тайге, на тупиковой ветке на север от БАМа -
танки, эшелоны... Пакет дез на эту тему запущен, ПГУ
позаботилось... будете вы знать о подземном хранилище техники, а
правду все равно не узнаете до тех пор, пока не станет слишком
поздно. Туров почувствовал вдруг, как невидимая рука затыкает его
невидимый рот - дабы проклятые штатники не подслушали его
телепатемы, как подслушивали недавно, присосавшись к подводному
кабелю, все переговоры Камчатки с материком.
Фиг вам, ребята! - отталкивая эту невидимую руку, мысленно
прокричал Туров. Ни черта вы не перехватите - а перехватите, так
не поверите! Тысячу лет под носом - и что?..
В сороковом году, и в пятьдесят четвертом, и в шестьдесят
девятом - сотрудники ФБР и полиции натыкались на скаутов,
уводивших людей в Транквилиум. Ни в одном из известных Турову
случаев - как, надо полагать, и ни в одном из неизвестных ему -
никаких действий не последовало, за исключением того, что
сотрудников, проявлявших упорство, объявляли сумасшедшими и
увольняли со службы. По крайней мере, один из них плюнул на все и
сам ушел в Мерриленд, чтобы вести свою личную войну. Звали его
Кристофер Дин Вильямс...
Что-то давно о нем не было никаких известий. Не к добру...
И вдруг внезапно, вроде бы без связи с предыдущими мыслями,
Туров почувствовал, что именно ему и именно сейчас предстоит дать
приказ на развертывание группы в долине, наметить задачи и
маршруты движения... на начало похода, черт возьми, на начало
всего... и может быть - на начало Третьей мировой... хотя это уже
вряд ли. Сдавило виски. Маленький дятел задолбил по правой брови.
Тринадцать лет... да нет же, все шестьдесят лет - шли к этому
дню.
Шестьдесят лет... дятел застучал сильнее. Сам ты дятел,
подумал Мюллер... Господи, да сегодня же шестнадцатое июля! А
семнадцатого июля тысяча девятьсот двадцать пятого года был
создан Тринадцатый отдел ОГПУ!..
Юбилей, блин.
Надо отметить.
- Что, Пал Львович?- обернулся к Зарубину. Зарубин
пристально и, похоже. давно в упор смотрел на него.- Прокопались
к свету... Завтра с утра. В пять тридцать.
- Понял, Степан Анатольевич,- сказал Зарубин, держа голову
неподвижно.
- А сегодня прошу вас и ваших старших офицеров ко мне на
рюмку чая. Оказывается, нашему отделу исполняется шестьдесят
лет. Только что сообразил.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36