.. Наконец, их прижали к Долгому Носу.
"Ланселот" прорвался и ушел, а "Персиваль" потерял обе трубы,
хода уже не было, потом взорвался второй котел... Мало кто уцелел
в отсеках: из четырехсот сорока матросов и офицеров из воды было
поднято сто девяносто два. Не все дожили даже до берега...
Письма писать было нельзя, получать - тоже. Газеты приносили
раз в месяц, вперемешку. Сайрус по-русски говорил сносно, а вот
читать - пришлось выучиться здесь. В газетах были только местные
новости и внутренняя политика. Чувствовалось, что республиканцы
уже поделились на правых и неправых и готовы всерьез начать
выяснять, кто сильнее. Призраки острова Браво уже не пугали их
так, как год назад.
Это смешило, но, конечно, не радовало.
- Кому могло понадобиться это похищение? - Парвис носился по
кабинету, как тигр по клетке. - Думаешь, заманивают в ловушку?
- Это несомненно,- сказал Турунтаев.- Вопрос: кто?
- И кто же?
- Ариманиты - да. Должно быть, с ними за компанию - "Меч
Свободы". И может, кто-то еще, кого мы плохо знаем...
- Почему ты думаешь, что не ариманиты соло?
- А им не нужен был бы Глеб. Они бы активизировали мальчишку
- и все дела.
- Н-не уверен... Правду сказать, все эти потусторонние дела
выше моего понимания, но... Глеба они боятся. И в то же время
хотят им управлять. Так? Оставить его вдалеке и в то же время
обратить против себя - помнишь, был такой Самсон? И такой
Иконников?
- Не знаю. Спишем на мое чутье. Значит, я еду?
- Да. Только постарайся - без шума и пыли. Глеба слушайся.
Но и сам мозгом дави.
- Понял.
- Следует отвечать: "Понял, не дурак".
- Так точно, ваше высокопревосходительство...
2.
"Единорог" при умеренном ветре галфвинд выжимал до сорока
узлов и был, пожалуй, самым быстрым парусным судном Транквилиума.
Семь его корпусов, чрезвычайно узких и длинных, располагались в
два яруса: три нижних были полностью погружены под воду, четыре
верхних - лишь касались днищами волн. На полном ходу он не
оставлял за собой ни клочка пены и не поднимал буруна. "Единорог"
не имел машины для хода, а только легкую и слабосильную - для
маневрирования в портах. Три наклонные мачты несли косые паруса в
без малого четыре тысячи квадратных аршин. На корме корабля
имелись две двадцатитрубные ракетные башни, на бортах и носу -
скорострельные длинноствольные двухдюймовые пушки числом пять. Он
мог догнать любого посильного противника - и легко уйти от того,
кто ему не по зубам.
Платить за скорость и высокую автономность приходилось
исключительной теснотой жилых помещений: на трех матросов
приходилась одна койка (спали посменно); офицеры не имели кают в
привычном смысле этого слова и обходились чем-то вроде
антресолей, расположенных вдоль узкого коридора. Поэтому в кают-
компании размером примерно с вагон-ресторан всегда было людно -
равно как и на соединенных артиллерийских площадках на баке,
именуемых в обиходе "плац-парадом".
Глеб разделил каюту с капитаном, для свиты освободили
канатный ящик в левом верхнем корпусе. Четыре койки там сумели
подвесить, а Завитулько, как самый крупный, нашел себе место в
спасательном боте. На это грубейшее нарушение устава капитан
посмотрел сквозь пальцы.
Острые, как ножи, стальные пилоны нижних, погруженных
корпусов рассекали воду так быстро, что та не успевала
вскрикнуть.
Никогда раньше к ним не заходили настолько часто разные люди
- знакомые, полузнакомые... Все считали необходимым поддержать,
сказать несколько слов утешения - а Светлана с трудом
сдерживалась, чтобы не начать кричать. Впрочем, умом она
понимала: если все исчезнут, будет не лучше. Будет хуже.
Так - отвлекаешься...
Почему-то все заранее были уверены, что царь, конечно, не
приедет - а значит, рассчитывать можно только на полицию, на
сыщиков, на специальных шпионов...
Телеграмму: "Жди очень скоро. Глеб." - она получила утром
тридцать первого мая. А вечером принесли второе письмо.
"Милая леди, мы рады, что вы исполнили наши первые
требования. Мальчик жив и здоров, питается, читает книги. Он
удивительно развит для своих лет."
- Откуда они знают?- шептала Светлана.- Они здесь, они
рядом, они следят за нами?..
Олив смотрела на нее, как собака - не умея сказать.
Какой сон, ночами она не спала, заставляла себя лежать,
иногда проваливалась, забывалась: стрелки часов на стене
перескакивали внезапно вперед, или синел воздух в комнате. Но
сейчас - и лечь она не смогла. Душно... Постояла, раздетая, у
окна, потом вдруг - натянула бриджи, сапожки, накинула, не
застегивая, старый зеленый замшевый камзольчик. Не стала выходить
в дверь, тревожить Олив, а просто прыгнула через окно.
Городская прохлада не остужала.
Быстро, будто торопясь куда-то - пошла, потом побежала.
Вверх, поворот, еще вверх. Круглая площадка, расширение дороги:
будто бы конец пути, но только будто бы. Хорошо убитая тропа,
вереск справа и слева - вверх! Тропа сереет в свете звезд, вереск
непрогляден. В груди раскаленный песок. Куда, зачем?.. Ноги знают
сами.
Круто вверх, круто, с камня на камень...
Гора Ворона, плоская - срез ножом - вершина, искривленные
ветрами сосны. И - все внизу, все ниже, все...
Задыхаясь, упала на колени, села. Легла. Хвоя и шишки - все
равно. Все силы вышли. Сердце даже не билось - ревело. Сейчас
взорвется, и все... Повернулась не бок, подтянула колени к груди
- стало легче. Так и лежала, долго-долго, будто плыла. Очнулась -
и не сразу поняла, где находится. Черная призрачная вода, звезды
со всех сторон...
Она встала - с трудом. Ноги дрожали. Камзольчик промок, она
сбросила его легко - а потом разулась и выбралась из бриджей.
Ветерок тянул в спину, холодил. Но она упрямо стояла, нагая,
подняв руки, закинув голову - будто что-то черпала из темноты
неба.
...Потом она медленно и неуверенно спускалась вниз.
Наверное, что-то произошло с нею - но что именно, Светлана не
могла понять. Город слабо светился местами. Гораздо слабее, чем
море там, где оно в своем беге встречало препятствия. Сиреневым
или голубым пульсирующим светом оторочены были затопленные дома.
Загоралась и гасла полоса прибоя. Загоралась и гасла...
А вот - темный - дом, отнятый родственниками Сайруса.
Никогда она не обращалась к ним, даже в самые страшные дни, когда
буквально нечего было есть ни ей, ни Билли, когда Олив уходила из
дому и возвращалась с пригоршней мятых бумажек, и молчала, а
Светлана делала вид, что не знает, где и как она добыла эти
деньги. Потом откуда-то принесся полковник и выручил, а потом
назначили какую-то странную пенсию... И они не навестили ее
сейчас, когда, похоже, весь город побывал в ее доме, выражая
поддержку... ах, да только чем?
Почему об этом подумала?
Почему я об этом подумала?!
Она даже остановилась.
Паранойя...
Но она уже была уверена полностью, безрассудно, что Билли
прячут именно там. В их старом доме. Ничто - никакие доводы
разума - не могли сдвинуть ее с этой диковатой мысли...
Она остановилась перед воротами, а потом медленно пошла
вдоль ограды. Дальше есть переулок, через который заезжают в
заднюю калитку: привозят уголь, провизию, воду...
...А настолько ли это дикая мысль, как кажется? Если муженек
Констанс был кейджибером, то - почему не сама Констанс? И еще:
она с самого начала знала, кто такой Глеб, и почти своими руками
уложила меня в его постель. Я думала потом, что она затеяла это,
чтобы получить одновременно и ребенка, и повод для развода - но
вот война помешала, да и Сайрус повел себя твердо. А на самом
деле, получается...
Ты совсем сошла с ума. Как может Констанс быть кейджибером,
если она - настоящая сестра Сайруса. Что, и Сайрус тоже? Бред...
Уже ничто не казалось полным бредом.
Калитка, понятно, заперта - но забор с этой стороны
невысок...
Дом странным образом усох и сжался. Она его помнила не
таким, нет, не таким... Но - помнила. Дверь на кухню. Наверняка
заперта изнутри на засов и висячий замок. Все-таки попробовать...
Дверь открылась.
Открылась беззвучно, масляно, легко. Кто-то недавно смазал
петли.
В тамбуре стоял сильный запах горелого. Из-за второй двери,
не до конца закрытой, выбивался желтый свет.
Надо было тихо уйти и вернуться завтра - с полицией. Но она
почему-то шагнула вперед и приоткрыла вторую дверь.
Шорох сзади - и чьи-то сильные руки оттащили ее от двери,
зажимая рот, плюща нос... За дверью она успела увидеть: стол,
тусклая лампа на столе, женщина с черным лицом и черными
курчавыми волосами сидит, облокотившись и уткнув подбородок в
сплетенные пальцы, и пристально смотрит на огонь...
В ночь на первое июня "Единорог" стал на плавучие якоря
милях в тридцати к западу от южной оконечности острова Оук.
Следовало переждать до света: слишком прихотливы здешние ветра и
воды и слишком устарели лоции...
С утра при нормальном ветре до Порт-Элизабета хода будет
часов семь.
Меньше всего ему нравилось, когда его раздевали догола,
надевали на голову корону, давали в руку толстую палку с
утолщением на конце - и потом, завывая, ходили вокруг него. Зато
нравилось другое: когда зажигали на столе две свечи, ставили
зеркала - и требовалось взглядом проникать на другую сторону
зеркала. И тогда можно было подобраться к какому-нибудь предмету
- сначала это была бронзовая пепельница - как бы с обратной
стороны, с изнанки - и что-то сделать с ним. Пепельница
вывернулась, став необыкновенным то ли цветком, то ли морским
ежом. Потом ему давали книги, и он узнавал все, что написано там,
не прикасаясь к ним и не открывая - и даже не читая; просто
узнавал, и все, но не словами: слова приходилось подставлять
самому, и слов совсем не хватало. А потом настала очередь
хрустальных шаров...
- Тихо!- шепнул человек.- Вы погубите нас обоих...
Светлана заставила себя чуть обмякнуть. Кивнула головой,
давая понять, что поняла. Ладонь перестала вдавливаться в губы,
дала доступ воздуху, но не ушла совсем.
- Выходим наружу... осторожно... - шепот на самой границе
слышимости, жаркое дыхание в ухо. Они вышли, пятясь, чудом не
зацепившись за что-то в чудовищно загроможденном тамбуре.
Открылась и закрылась наружная дверь. Здесь человек почти
отпустил Светлану - ее рука оставалась мертво зажатой в его - и
повлек за собой, за угол, в темноту...
Шесть ступенек вниз, такая же нереально беззвучная дверь,
закрывается сзади, короткий тихий стук: крюк ложится в петлю.
Человек отпускает, наконец, ее руку - чувствуется, что это
нелегко ему, рука не совсем послушна, рука доверяет Светлане
меньше, чем хозяин руки... но надо доставать спички, и она с
неохотой разжимается.
Огонек, прикрытый ладонью, откуда-то выступает вершина свечи
с черным загнутым хвостиком фитиля, огонек косается его,
неуверенно меркнет, потом - с облегчением перекидывается и на
фитиль. Секунду они неразрывны, и вдруг - короткий зигзаг в
темноте, и свеча замирает, оставшись одна...
- Я почему-то сразу подумал, что это вы,- говорит человек.
Свет ложится на его лицо, но Светлана еще раньше догадалась - по
голосу? по шепоту? - кто перед нею...
- Дэнни... какой ты...
- У вас кровь,- он даже удивлен.
- Конечно. Ты же разбил мне нос...
- Сейчас... садитесь, закиньте голову... вот сюда, так...
- Лучше намочи платок и дай мне.
- Да-да, я сейчас...
И тут кто-то снаружи мягко трогает дверь. Стучит негромко,
кончиками пальцев. Потом - чуть громче, чуть настойчивее.
- Сюда,- одними губами шепчет Дэнни и показывает под
кровать.
И Светлана в один миг оказывается под кроватью, упираясь
плечом в тяжелый чемодан. Ложится на спину. Голова чуть вбок,
ноги поджаты. Во рту солоно от крови...
- Сейчас, - недовольно говорит Дэнни, садится на кровать и
встает - чтобы заскрипела сетка. Его шаги. Тянет ветром от двери.
- Ты что, уже спишь? - голос вошедшего странный,
вибрирующий: будто бы он говорит в гитару. - Не рано ли?
- Просто лег. Голова болит.
- Чему там болеть, это же кость?
Оба негромко смеются.
- Я там сидел, сидел, а потом - дай, думаю, к Дэнни
загляну,- продолжал вошедший. - Не прогонишь же старика?
- Не прогоню, конечно, но и веселить не буду. Самому не
весело. Проходи, посиди. И - извини - если мне хуже станет, я
тебя выгоню. Мне с четырех заступать, надо быть в форме.
- Я недолго. Просто - знаешь - силы кончились. Что-то мы не
то делаем.
- Не мне судить.
- А кому еще? Ты все же давно здесь.
- И толку? Я ведь простой непосвященный наблюдатель.
Пришедший помолчал. Потом сказал с неожиданной злостью:
- Надоело все. Поговорить не с кем. Как собаки. Вот и ты
тоже... Пойду я. Ты, наверное, бабу привел. Под койкой прячешь. А
я, может...
- Что?
- Не знаю... Гадость на душе.
- Напейся.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36