Он знал ее имя… хотя, возможно, слышал, как Кора звала ее с холма. Она выкинула его из головы, потому что вовсе не хотела, чтобы он был частью ее жизни. Необыкновенного ангела-спасителя ей тоже не очень хотелось иметь.
Она прочла записку снова.
Хотя она не понимала, кто был этот блондин и почему он проявлял к ней такой интерес, Лаура поверила записке, которую он оставил. Понимание не бывает столь необходимо, пока веришь во что-то.
ГЛАВА 5
Следующей ночью, после того как он заложил взрывчатку на чердаке института, Стефан вернулся с тем же дипломатом, заявив, что у него снова бессонница. Ожидая этого ночного визита, Виктор принес один из пирогов своей жены.
Откусывая пирог, Стефан закладывал пластиковую взрывчатку. Первый этаж здания состоял из двух больших комнат, которые, в отличие от чердака, ежедневно использовались работниками. Он должен был расположить заряды и провода с большой осторожностью.
В первой комнате находились шкафы с исследовательскими документами и пара длинных дубовых рабочих столов. Шкафы с документами были высотой шесть футов и располагались вдоль двух стен. Он заложил взрывчатку на шкафу, приклеив ее к задней стенке так, чтобы ее не смог заметить самый высокий из работников.
Он протянул провода за шкафами, хотя ему пришлось просверлить маленькое отверстие между полками, чтобы соединить детонаторы. Отверстие он сделал в скрытом месте, и провода были видны лишь в узком пространстве в несколько дюймов.
Во второй комнате хранились инструменты и клетки со зверями – несколько кроликов, белых крыс, пара собак и одна очень энергичная обезьянка в клетке с тремя замками, – которые использовались для ранних экспериментов. Хотя эти животные больше не использовались, их содержали для наблюдений за действиями медицинских препаратов, которыми они были поражены.
Стефан заложил мощный заряд взрывчатки среди оборудования и вывел все провода к вентиляционной шахте, в которую он опустил провода из чердака. Работая, он чувствовал на себе необычные взгляды животных, как будто они чувствовали, что им осталось жить меньше суток. Его щеки вспыхнули от понимания своей вины, которую, как ни странно, он не чувствовал к людям, которые работали в институте и которые могли погибнуть; наверное, потому, что животные не были виновны, чего нельзя сказать было о людях.
К четырем часам ночи Стефан закончил свою работу на первом этаже и на третьем, где располагался его кабинет. Прежде чем покинуть институт, он спустился в главную лабораторию на первом этаже и посмотрел на ворота.
Ворота.
За ними находилось огромное количество цифр, приборов и графиков, которые мерцали оранжевым, желтым и зеленым светом. За ними находилось устройство цилиндрической формы, двенадцати футов длиной и восьми футов в диаметре, едва видимое в тусклом свете; его стальная оболочка мерцала, отражая огни приборов на пульте, который занимал три из четырех стен комнаты.
Он был здесь много раз, но каждый раз ощущал благоговейный страх – не потому, что это было удивительное научное изобретение, а потому, что его дьявольский потенциал не имел границ. Это не были ворота в ад, но они могли стать такими в руках недоброго человека. А сейчас они находились именно в таких руках.
Поблагодарив Виктора за пирог и сказав, что он съел все без остатка, – хотя на самом деле он отдал большую часть зверям в клетках, – Стефан поехал домой.
Буря продолжалась вторую ночь подряд. Дождевые облака надвигались с северо-запада. Вода стекала из водосточных труб и с крыши, образуя потоки, которые в темноте напоминали больше масло, чем воду. На улице были видны лишь патрульные военной полиции, облаченные в черные плащи, которые делали их похожими на героев старых новелл Брема Стокера.
Стефан поехал по прямой дороге к дому, не пытаясь избегать полицейских постов. Его документы были в порядке; ему разрешалось появляться на улице во время комендантского часа; и он больше не вез нелегальную взрывчатку.
Приехав домой, он поставил будильник и мгновенно уснул. Ему необходимо было отдохнуть, так как после полудня предстояли два трудных путешествия и убийства. Если он не будет к этому готов, то сам может оказаться жертвой пули.
Ему снилась Лаура, что он счел за доброе предзнаменование.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
МУЧИТЕЛЬНОЕ ПЛАМЯ
ГЛАВА 1
Жизнь Лауры Шан с двенадцати до семнадцати лет напоминала чем-то перекати-поле, катящееся по калифорнийской пустыне. Она останавливалась здесь или там на короткий срок и снова пускалась в путь, когда подует ветер.
У нее не было родственников, и она не могла оставаться с лучшими друзьями отца Лансами; Тому было шестьдесят два, Коре – пятьдесят семь и хотя они были вместе уже тридцать пять лет, детей у них не было. Необходимость воспитания юной девочки пугала их.
Лаура понимала это и не винила их. Августовским днем, когда она ушла из дома Лансов в компании женщин из Агентства социальной защиты детей, Лаура поцеловала Кору и Тома, заверив их, что с ней все будет в порядке. Уезжая на машине Агентства, она помахала им рукой, надеясь, что они почувствовали себя освобожденными.
Освобожденными. Это слово было новым приобретением. Освобожденный? Свободный от каких-либо обязательств или ответственности. Она хотела бы не чувствовать себя вынужденной пробивать свой путь в жизни без помощи ее любящего отца, ей хотелось бы быть свободной от ответственности жить ради его памяти.
Из дома Лансов ее привезли в детский приют Маклярой – старое обшарпанное здание с двадцатью семью комнатами, построенное промышленным магнатом по давней просьбе окружного Агентства социальной защиты. Этот приют и должен был стать ее временным домом.
Само заведение не было похоже на одно из тех, которые она рисовала в воображении. Здесь не было и добрых монахинь в развивающихся черных сутанах.
Здесь был Вилли Шинер.
Лаура впервые заметила его сразу после приезда, когда социальная служащая миссис Боумайн показывала ей комнату, в которой жили близнецы Акерсон и девочка по имени Тамми. Шинер подметал пол в коридоре.
Он был сильным, гибким, бледным, веснушчатым мужчиной около тридцати лет, с волосами цвета меди и зелеными глазами. Работая, он улыбался и что-то тихо насвистывал.
– Как себя чувствуете, миссис Боумайн?
– Хорошо, Вилли.– Она явно любила Шинера.– Это Лаура Шан, новая девочка. Лаура, это мистер Шинер.
Шинер посмотрел на Лауру с нескрываемым интересом.
– Ух… Добро пожаловать в Маклярой.
Идя за служащей, Лаура оглянулась на Шинера. Никто кроме Лауры не видел, как он опустил одну руку к ширинке и лениво потер там.
Лаура больше не оглядывалась.
Позже, когда она распаковывала свои чемоданы, стараясь придать своей комнате на третьем этаже более домашний вид, она обернулась и увидела в дверях Шинера. Она была одна, так как другие дети играли во дворе или игровой комнате. Его улыбка не была похожа на ту, которой он наградил миссис Боумайн: это была хищная и холодная улыбка. Свет, падающий из одного окна, падал на его лицо под таким углом, что его зеленые глаза приобрели серебряный оттенок и стали похожи на глаза мертвеца.
Лаура пыталась заговорить, но не могла. Она пятилась назад, пока не уперлась в стену позади своей кровати.
Он стоял неподвижно, его опущенные руки были сжаты в кулаки.
В приюте Маклярой не было воздушных кондиционеров. Окна спальни были открыты, но было ужасно жарко. Но Лаура вовсе не потела, пока не увидела в дверях Шинера. Теперь ее рубашка промокла от пота.
На улице дети смеялись и кричали. Они были близко, но ей казалось, что их крики доносились издалека.
Тяжелое ритмичное дыхание Шинера, казалось, становилось все громче и громче и уже заглушало голоса детей. Долгое время никто из них не шевелился и не говорил. Потом он резко повернулся и ушел.
Чувствуя слабость в коленях, Лаура подошла к своей кровати и села на край. Матрас смялся и пружины заскрипели.
Когда ее сердцебиение пришло в норму, она осмотрела комнату с серыми стенами. В четырех ее углах стояли узкие железные кровати, покрытые мягкими покрывалами и скомканными подушками. Возле каждой кровати стояла тумбочка с металлической лампой для чтения. На прибитой вешалке было восемь крючков, два из которых были ее. Кроме этого, в комнате стояли два шкафа, половину одного из которых она заняла. Старые занавески были потертыми и мятыми, они свисали волнами с металлических стержней. Весь дом был старым и обшарпанным, в воздухе стояла неприятная вонь, а Вилли Шинер бродил по комнатам и коридорам, как злорадный дух, ожидающий полнолуния, чтобы начать свои кровавые деяния.
Ночью, после ужина, близняшки Акерсон закрыли дверь комнаты и пригласили Лауру присоединиться к ним на протертый ковер каштанового цвета, где они могли сидеть кружком и секретничать.
Третья девочка – странная, тихая, хрупкая блондинка Тамми – не хотела присоединяться к ним. Подложив под спину подушку, она сидела и читала книгу, постоянно грызя свои ногти.
Лаура сразу же полюбила Тельму и Рут Акерсон. Им совсем недавно исполнилось по двенадцать лет и они были всего на месяц младше Лауры, но были достаточно сообразительны для своих лет. Они остались сиротами в девять лет и жили в приюте почти три года. Найти приемных родителей для детей их лет было трудно, особенно для близнецов, которых нельзя было разлучить.
Они не были очень красивыми девочками, но имели поразительное сходство во внешности: тусклые коричневые волосы, близорукие карие глаза, широкие лица, резкие подбородки и широкие рты. Лишенные красивой внешности, они были чрезвычайно вежливыми, воспитанными, энергичными и вообще хорошими девочками.
На Рут была голубая пижама с темно-зелеными кантиками на рукавах и мягкие голубые шлепанцы; ее волосы были стянуты в хвостик. Тельма была в красной пижаме и ярко-желтых шлепанцах, с двумя пумпонами в виде глаз, ее волосы развивались по плечам.
С наступлением темноты исчезла невыносимая жара дня. Они находились меньше чем в десяти милях от Тихого океана, поэтому ночной бриз делал возможным приятный сон. Окна были открыты, и мягкие дуновения ветерка циркулировали по комнате.
– Летом здесь очень скучно, – сказала Рут Лауре, когда они уселись кружком на полу.– Мы живем не в бедности, но поступления в приют становятся меньше. Летом все наши благодетели заняты своими отпусками, они отдыхают на пляжах и забывают о нас.
– Здесь очень хорошо на Рождество, – сказала Тельма.
– В ноябре и декабре тоже, – сказала Рут.
– Да, – сказала Тельма.– Во время каникул благодетели начинают чувствовать угрызения совести перед бедняками, сиротами и бездомными, которым приходится носить пальто из газет, а ботинки из картона. Поэтому они присылают нам корзины с вещами и берут нас на разные веселья и в кино, хотя эти кинофильмы никогда не бывают хорошими.
– О, мне нравятся некоторые из них, – сказала Рут.
– Эти фильмы похожи друг на друга. В них нет чувств. Они никогда не водят нас на фильмы, в которых парни обнимают девчонок. Семейные фильмы. Скукота.
– Ты должна простить мою сестру, – сказала Рут Лауре.– Она думает, что стоит на краю половой зрелости.
– Да, я на краю половой зрелости! Я чувствую, как наливаюсь соком! – сказала Тельма, вытянув одну тонкую руку в воздухе над головой.
Рут сказала:
– Боюсь, что отсутствие родительского воспитания повлияло на ее рассудок. Ей нельзя быть сиротой.
– Ты должна простить мою сестру, – сказала Тельма.– По всей видимости, она решила избежать половой зрелости и из девочки сразу стать старухой. Лаура сказала:
– А что вы скажете о Вилли Шинере? Близняшки Акерсон знающе переглянулись друг с
другом и заговорили так синхронно, что не оставляли пробелов между своими утверждениями:
– О, это ужасный человек, – сказала Рут, а Тельма сказала, что он подонок. И Рут сказала:
– Он нуждается в терапии. А Тельма сказала:
– Нет, все, что ему нужно, это раз десять или лучше двадцать заехать по голове бейсбольной битой, а потом запереть в тюрьму до конца жизни.
Лаура рассказала им, как Шинер разглядывал ее, стоя на пороге комнаты.
– Он ничего не сказал? – спросила Рут.– Это подозрительно. Обычно он говорит: «Ты очень милая, маленькая девочка» или предлагает тебе конфету.
Тельма состроила гримасу.
– Ты можешь себе представить? Конфету? Как банально! Как будто он решил стать подонком, начитавшись полицейских буклетов, предупреждающих детей об извращенцах.
– Он не предлагал конфеты, – сказала Лаура, вздрогнув от воспоминания мертвых глаз Шинера и его тяжелого дыхания.
Тельма нагнулась вперед, понизив голос до шепота:
– Похоже, у Белого Угря язык прилип к глотке, что он даже забыл о своей обычной линии поведения. Может, он припас для тебя что-нибудь особенное, Лаура.
– Белый Угорь?
– Это Шинер, – сказала Рут.– Или коротко Угорь.
– Бледный и скользкий, – сказала Тельма, – это прозвище подходит ему.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53
Она прочла записку снова.
Хотя она не понимала, кто был этот блондин и почему он проявлял к ней такой интерес, Лаура поверила записке, которую он оставил. Понимание не бывает столь необходимо, пока веришь во что-то.
ГЛАВА 5
Следующей ночью, после того как он заложил взрывчатку на чердаке института, Стефан вернулся с тем же дипломатом, заявив, что у него снова бессонница. Ожидая этого ночного визита, Виктор принес один из пирогов своей жены.
Откусывая пирог, Стефан закладывал пластиковую взрывчатку. Первый этаж здания состоял из двух больших комнат, которые, в отличие от чердака, ежедневно использовались работниками. Он должен был расположить заряды и провода с большой осторожностью.
В первой комнате находились шкафы с исследовательскими документами и пара длинных дубовых рабочих столов. Шкафы с документами были высотой шесть футов и располагались вдоль двух стен. Он заложил взрывчатку на шкафу, приклеив ее к задней стенке так, чтобы ее не смог заметить самый высокий из работников.
Он протянул провода за шкафами, хотя ему пришлось просверлить маленькое отверстие между полками, чтобы соединить детонаторы. Отверстие он сделал в скрытом месте, и провода были видны лишь в узком пространстве в несколько дюймов.
Во второй комнате хранились инструменты и клетки со зверями – несколько кроликов, белых крыс, пара собак и одна очень энергичная обезьянка в клетке с тремя замками, – которые использовались для ранних экспериментов. Хотя эти животные больше не использовались, их содержали для наблюдений за действиями медицинских препаратов, которыми они были поражены.
Стефан заложил мощный заряд взрывчатки среди оборудования и вывел все провода к вентиляционной шахте, в которую он опустил провода из чердака. Работая, он чувствовал на себе необычные взгляды животных, как будто они чувствовали, что им осталось жить меньше суток. Его щеки вспыхнули от понимания своей вины, которую, как ни странно, он не чувствовал к людям, которые работали в институте и которые могли погибнуть; наверное, потому, что животные не были виновны, чего нельзя сказать было о людях.
К четырем часам ночи Стефан закончил свою работу на первом этаже и на третьем, где располагался его кабинет. Прежде чем покинуть институт, он спустился в главную лабораторию на первом этаже и посмотрел на ворота.
Ворота.
За ними находилось огромное количество цифр, приборов и графиков, которые мерцали оранжевым, желтым и зеленым светом. За ними находилось устройство цилиндрической формы, двенадцати футов длиной и восьми футов в диаметре, едва видимое в тусклом свете; его стальная оболочка мерцала, отражая огни приборов на пульте, который занимал три из четырех стен комнаты.
Он был здесь много раз, но каждый раз ощущал благоговейный страх – не потому, что это было удивительное научное изобретение, а потому, что его дьявольский потенциал не имел границ. Это не были ворота в ад, но они могли стать такими в руках недоброго человека. А сейчас они находились именно в таких руках.
Поблагодарив Виктора за пирог и сказав, что он съел все без остатка, – хотя на самом деле он отдал большую часть зверям в клетках, – Стефан поехал домой.
Буря продолжалась вторую ночь подряд. Дождевые облака надвигались с северо-запада. Вода стекала из водосточных труб и с крыши, образуя потоки, которые в темноте напоминали больше масло, чем воду. На улице были видны лишь патрульные военной полиции, облаченные в черные плащи, которые делали их похожими на героев старых новелл Брема Стокера.
Стефан поехал по прямой дороге к дому, не пытаясь избегать полицейских постов. Его документы были в порядке; ему разрешалось появляться на улице во время комендантского часа; и он больше не вез нелегальную взрывчатку.
Приехав домой, он поставил будильник и мгновенно уснул. Ему необходимо было отдохнуть, так как после полудня предстояли два трудных путешествия и убийства. Если он не будет к этому готов, то сам может оказаться жертвой пули.
Ему снилась Лаура, что он счел за доброе предзнаменование.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
МУЧИТЕЛЬНОЕ ПЛАМЯ
ГЛАВА 1
Жизнь Лауры Шан с двенадцати до семнадцати лет напоминала чем-то перекати-поле, катящееся по калифорнийской пустыне. Она останавливалась здесь или там на короткий срок и снова пускалась в путь, когда подует ветер.
У нее не было родственников, и она не могла оставаться с лучшими друзьями отца Лансами; Тому было шестьдесят два, Коре – пятьдесят семь и хотя они были вместе уже тридцать пять лет, детей у них не было. Необходимость воспитания юной девочки пугала их.
Лаура понимала это и не винила их. Августовским днем, когда она ушла из дома Лансов в компании женщин из Агентства социальной защиты детей, Лаура поцеловала Кору и Тома, заверив их, что с ней все будет в порядке. Уезжая на машине Агентства, она помахала им рукой, надеясь, что они почувствовали себя освобожденными.
Освобожденными. Это слово было новым приобретением. Освобожденный? Свободный от каких-либо обязательств или ответственности. Она хотела бы не чувствовать себя вынужденной пробивать свой путь в жизни без помощи ее любящего отца, ей хотелось бы быть свободной от ответственности жить ради его памяти.
Из дома Лансов ее привезли в детский приют Маклярой – старое обшарпанное здание с двадцатью семью комнатами, построенное промышленным магнатом по давней просьбе окружного Агентства социальной защиты. Этот приют и должен был стать ее временным домом.
Само заведение не было похоже на одно из тех, которые она рисовала в воображении. Здесь не было и добрых монахинь в развивающихся черных сутанах.
Здесь был Вилли Шинер.
Лаура впервые заметила его сразу после приезда, когда социальная служащая миссис Боумайн показывала ей комнату, в которой жили близнецы Акерсон и девочка по имени Тамми. Шинер подметал пол в коридоре.
Он был сильным, гибким, бледным, веснушчатым мужчиной около тридцати лет, с волосами цвета меди и зелеными глазами. Работая, он улыбался и что-то тихо насвистывал.
– Как себя чувствуете, миссис Боумайн?
– Хорошо, Вилли.– Она явно любила Шинера.– Это Лаура Шан, новая девочка. Лаура, это мистер Шинер.
Шинер посмотрел на Лауру с нескрываемым интересом.
– Ух… Добро пожаловать в Маклярой.
Идя за служащей, Лаура оглянулась на Шинера. Никто кроме Лауры не видел, как он опустил одну руку к ширинке и лениво потер там.
Лаура больше не оглядывалась.
Позже, когда она распаковывала свои чемоданы, стараясь придать своей комнате на третьем этаже более домашний вид, она обернулась и увидела в дверях Шинера. Она была одна, так как другие дети играли во дворе или игровой комнате. Его улыбка не была похожа на ту, которой он наградил миссис Боумайн: это была хищная и холодная улыбка. Свет, падающий из одного окна, падал на его лицо под таким углом, что его зеленые глаза приобрели серебряный оттенок и стали похожи на глаза мертвеца.
Лаура пыталась заговорить, но не могла. Она пятилась назад, пока не уперлась в стену позади своей кровати.
Он стоял неподвижно, его опущенные руки были сжаты в кулаки.
В приюте Маклярой не было воздушных кондиционеров. Окна спальни были открыты, но было ужасно жарко. Но Лаура вовсе не потела, пока не увидела в дверях Шинера. Теперь ее рубашка промокла от пота.
На улице дети смеялись и кричали. Они были близко, но ей казалось, что их крики доносились издалека.
Тяжелое ритмичное дыхание Шинера, казалось, становилось все громче и громче и уже заглушало голоса детей. Долгое время никто из них не шевелился и не говорил. Потом он резко повернулся и ушел.
Чувствуя слабость в коленях, Лаура подошла к своей кровати и села на край. Матрас смялся и пружины заскрипели.
Когда ее сердцебиение пришло в норму, она осмотрела комнату с серыми стенами. В четырех ее углах стояли узкие железные кровати, покрытые мягкими покрывалами и скомканными подушками. Возле каждой кровати стояла тумбочка с металлической лампой для чтения. На прибитой вешалке было восемь крючков, два из которых были ее. Кроме этого, в комнате стояли два шкафа, половину одного из которых она заняла. Старые занавески были потертыми и мятыми, они свисали волнами с металлических стержней. Весь дом был старым и обшарпанным, в воздухе стояла неприятная вонь, а Вилли Шинер бродил по комнатам и коридорам, как злорадный дух, ожидающий полнолуния, чтобы начать свои кровавые деяния.
Ночью, после ужина, близняшки Акерсон закрыли дверь комнаты и пригласили Лауру присоединиться к ним на протертый ковер каштанового цвета, где они могли сидеть кружком и секретничать.
Третья девочка – странная, тихая, хрупкая блондинка Тамми – не хотела присоединяться к ним. Подложив под спину подушку, она сидела и читала книгу, постоянно грызя свои ногти.
Лаура сразу же полюбила Тельму и Рут Акерсон. Им совсем недавно исполнилось по двенадцать лет и они были всего на месяц младше Лауры, но были достаточно сообразительны для своих лет. Они остались сиротами в девять лет и жили в приюте почти три года. Найти приемных родителей для детей их лет было трудно, особенно для близнецов, которых нельзя было разлучить.
Они не были очень красивыми девочками, но имели поразительное сходство во внешности: тусклые коричневые волосы, близорукие карие глаза, широкие лица, резкие подбородки и широкие рты. Лишенные красивой внешности, они были чрезвычайно вежливыми, воспитанными, энергичными и вообще хорошими девочками.
На Рут была голубая пижама с темно-зелеными кантиками на рукавах и мягкие голубые шлепанцы; ее волосы были стянуты в хвостик. Тельма была в красной пижаме и ярко-желтых шлепанцах, с двумя пумпонами в виде глаз, ее волосы развивались по плечам.
С наступлением темноты исчезла невыносимая жара дня. Они находились меньше чем в десяти милях от Тихого океана, поэтому ночной бриз делал возможным приятный сон. Окна были открыты, и мягкие дуновения ветерка циркулировали по комнате.
– Летом здесь очень скучно, – сказала Рут Лауре, когда они уселись кружком на полу.– Мы живем не в бедности, но поступления в приют становятся меньше. Летом все наши благодетели заняты своими отпусками, они отдыхают на пляжах и забывают о нас.
– Здесь очень хорошо на Рождество, – сказала Тельма.
– В ноябре и декабре тоже, – сказала Рут.
– Да, – сказала Тельма.– Во время каникул благодетели начинают чувствовать угрызения совести перед бедняками, сиротами и бездомными, которым приходится носить пальто из газет, а ботинки из картона. Поэтому они присылают нам корзины с вещами и берут нас на разные веселья и в кино, хотя эти кинофильмы никогда не бывают хорошими.
– О, мне нравятся некоторые из них, – сказала Рут.
– Эти фильмы похожи друг на друга. В них нет чувств. Они никогда не водят нас на фильмы, в которых парни обнимают девчонок. Семейные фильмы. Скукота.
– Ты должна простить мою сестру, – сказала Рут Лауре.– Она думает, что стоит на краю половой зрелости.
– Да, я на краю половой зрелости! Я чувствую, как наливаюсь соком! – сказала Тельма, вытянув одну тонкую руку в воздухе над головой.
Рут сказала:
– Боюсь, что отсутствие родительского воспитания повлияло на ее рассудок. Ей нельзя быть сиротой.
– Ты должна простить мою сестру, – сказала Тельма.– По всей видимости, она решила избежать половой зрелости и из девочки сразу стать старухой. Лаура сказала:
– А что вы скажете о Вилли Шинере? Близняшки Акерсон знающе переглянулись друг с
другом и заговорили так синхронно, что не оставляли пробелов между своими утверждениями:
– О, это ужасный человек, – сказала Рут, а Тельма сказала, что он подонок. И Рут сказала:
– Он нуждается в терапии. А Тельма сказала:
– Нет, все, что ему нужно, это раз десять или лучше двадцать заехать по голове бейсбольной битой, а потом запереть в тюрьму до конца жизни.
Лаура рассказала им, как Шинер разглядывал ее, стоя на пороге комнаты.
– Он ничего не сказал? – спросила Рут.– Это подозрительно. Обычно он говорит: «Ты очень милая, маленькая девочка» или предлагает тебе конфету.
Тельма состроила гримасу.
– Ты можешь себе представить? Конфету? Как банально! Как будто он решил стать подонком, начитавшись полицейских буклетов, предупреждающих детей об извращенцах.
– Он не предлагал конфеты, – сказала Лаура, вздрогнув от воспоминания мертвых глаз Шинера и его тяжелого дыхания.
Тельма нагнулась вперед, понизив голос до шепота:
– Похоже, у Белого Угря язык прилип к глотке, что он даже забыл о своей обычной линии поведения. Может, он припас для тебя что-нибудь особенное, Лаура.
– Белый Угорь?
– Это Шинер, – сказала Рут.– Или коротко Угорь.
– Бледный и скользкий, – сказала Тельма, – это прозвище подходит ему.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53