- А ты хочешь, чтобы я, как скалолаз, карабкался туда-сюда по лестницам.
- От этой мысли я далек, - изысканно возразил Оливейра.
- Или чтобы я нашел в кладовке доску и построил мост.
- Мысль недурна, да только придется вбивать гвозди, тебе - с твоей стороны, а мне - с моей.
- Ну-ка, погоди, - сказал Тревелер и скрылся.
А Оливейра стал придумывать, как бы припечатать его пообиднее при первой возможности. Полистав «кладбище слов» и вылив на себя еще кувшин воды, он уселся у окна на самом солнцепеке. Волоча огромную доску, появился Тревелер и стал просовывать доску в окно. Тут Оливейра увидел, что доску поддерживает Талита, и издал приветственный свист. На Талите был зеленый купальный халатик, так ее облегающий, что сразу становилось ясно: под ним нет ничего.
- Какой ты скоросохнущий, - сказал Тревелер, отдуваясь. - Ну и кашу заварил.
Оливейра понял, что случай представился.
- Замолкни, мириаподо [] от десяти до двенадцати сантиметров длиной, с парою лапок из двадцати одного кольца, на которые разделено тело, четырьмя глазами и ороговевшими острыми челюстями, каковые при укусе выпускают активнодействующую ядовитую жидкость, - выговорил он единым духом.
- Ороговевшие челюсти, - отозвался Тревелер. - Подумать только, какие слова, че. Послушай, если я буду ее двигать дальше, то в один прекрасный момент она своей тяжестью выбросит к чертовой матери и меня, и Талиту.
- Пожалуй, - сказал Оливейра, - но от меня она еще довольно далеко, и я не могу за нее ухватиться.
- Выдвинь немного ороговевшие челюсти, - сказал
Тревелер.
- Роток мал, че. И потом, сам знаешь, я страдаю horror vacui []. Я - стопроцентный мыслящий тростник.
- Если ты и тростник, то тот, каким лупят по пяткам, - сказал Тревелер, разъяряясь. - Я на самом деле не знаю, что делать, доска становится все тяжелее, ты же знаешь, вес - понятие относительное. Когда мы ее несли, она казалась совсем легкой, правда, солнце там не пекло.
- Затащи ее обратно в комнату, - сказал Оливейра со вздохом. - Сделаем лучше так: у меня есть другая доска, не такая длинная, но зато широкая. Я привяжу к ее концу веревку, сделаю петлю, и соединим обе доски. А другой ее конец я привяжу к кровати, и вы свою тоже как-нибудь закрепите.
- Нашу лучше одним концом засунуть в ящик комода, - сказала Талита. - Ты пока тащи твою, а мы закрепим нашу.
«Как у них все сложно», - подумал Оливейра, отправляясь за доской, которая стояла в коридоре между дверью его комнаты и дверью лекаря-турка. Кедровая доска, хорошо обструганная, с двумя или тремя отверстиями от выскочивших сучков. Оливейра просунул палец в отверстие, думая о том, можно ли пропустить через него веревку. В коридоре было полутемно (а может, так казалось после залитой солнцем комнаты), и около двери турка стоял стул, на котором с трудом умещалась сеньора, вся в черном. Оливейра поздоровался с ней, выглянув из-за доски, высившейся перед ним, точно огромный и ненужный щит.
- Добрый день, дон, - сказала сеньора в черном. - Какая жара.
- Наоборот, сеньора, - сказал Оливейра. - Я бы сказал - мороз.
- Не насмешничайте, сеньор, - сказала сеньора. - Прошу уважать больных.
- Но вы совсем не больная, сеньора.
- Не больная? Как вы смеете?
«Вот она, реальная действительность, - подумал Оливейра, берясь за доску и глядя на сеньору в черном. - То, что я каждую минуту воспринимаю как реальность, может не быть ею, не может ею быть».
- Не может быть, - сказал Оливейра.
- Ступайте отсюда, дерзкий, - сказала сеньора. - Стыдно среди бела дня выходить из дома в майке.
- Фирмы «Масльоренс», сеньора, - сказал Оливейра.
- Противный, - сказала сеньора.
«И это я полагаю реальной действительностью, - подумал Оливейра, прислонясь к доске и поглаживая ее. - Эту витрину, на протяжении пятидесяти или шестидесяти веков убиравшуюся и освещающуюся бесчисленным множеством рук, воображений, компромиссов, пактов, тайных свобод».
- Трудно поверить, что вы причесываетесь когда-нибудь, хоть и седой, - говорила сеньора в черном.
«Думаешь, что ты - центр мира, - размышлял Оливейра, поудобнее прислонясь к доске. - Но ты полный идиот. Считать себя центром - такая же пустая иллюзия, как и претендовать на вездесущность. Центра нет, а есть некое постоянное взаимослияние, волнообразное движение материи. Всю ночь я - неподвижное тело, а в это время на другом конце города рулон бумаги превращается в утреннюю газету, и в восемь сорок я выйду из дому, а в восемь двадцать газета должна поступить в киоск на углу, в восемь сорок пять мои руки и газета соединятся и начнут двигаться вместе, в метре над землею по дороге к трамваю…»
- Что-то дон Бунче никак не закончит с больным, - сказала сеньора в черном.
Оливейра поднял доску и втащил ее в комнату. Тревелер знаками поторапливал, и Оливейра, чтобы успокоить его, два раза оглушительно свистнул. Веревка лежала на шкафу, надо было придвинуть стул и залезть на него.
- Поторопись, - сказал Тревелер.
- Сейчас, сейчас, - сказал Оливейра, выглядывая в окно. - Свою доску как следует закрепили?
- Конец засунули в комод, а сверху Талита придавила ее «Энциклопедией для самообразования “Кильет”».
- Недурно, - сказал Оливейра. - А я на свою положу годовой комплект журнала «Statens Psykologiskpedagogiska Institut» [], который кто-то посылает Хекрептен.
- Единственное, чего я не пойму, - это как мы их соединим, - сказал Тревелер, начиная толкать комод, чтобы доска постепенно выдвигалась в окно.
- Похоже на то, как два ассирийских вождя таранами разрушали крепостные стены, - сказала Талита, как видно, не зря владевшая энциклопедией. - Эти твои журналы - немецкие?
- Шведские, балда, - сказал Оливейра. - И в них говорится о таких вещах, как Mentalhygieniska synpunkter i forskoleundervisning. Великолепные слова, вполне достойные этого парня, Снорри Стурлусона, довольно часто упоминаемого в аргентинской литературе. Выглядит как бронзовый бюст себя самого со священным изображением сокола.
- Бурные водовороты Норвегии, - сказал Тревелер.
- Ты на самом деле образованный мужчина или притворяешься? - спросил Оливейра с некоторым удивлением.
- Не стану уверять, будто цирк не отнимает у меня времени, - сказал Тревелер, - однако остается малая толика, чтобы пристегнуть звезду на лоб. Образ со звездой мне вспоминается всякий раз, как речь заходит о цирке. Откуда я его взял? Не знаешь, Талита?
- Не знаю, - сказала Талита, пробуя доску на прочность. - Наверное, из какого-нибудь пуэрто-риканского романа.
- Самое неприятное: чувствую, что знаю, где это вычитал.
- У какого-нибудь классика? - задал наводящий вопрос Оливейра.
- Не помню, про что, - сказал Тревелер, - но книга незабываемая.
- Оно и видно, - сказал Оливейра.
- Наша доска в полном порядке, - сказала Талита. - Не знаю, только, как ты привяжешь ее к своей.
Оливейра закончил распутывать веревку, разрезал ее надвое и одной половиной привязал доску к кровати. Доску он выставил в окно и стал двигать кровать, доска, перекинутая через подоконник, стала опускаться, пока не легла на доску Тревелера, ножки кровати поднялись над полом сантиметров на пятьдесят. «Но если кто-нибудь пойдет по этому мосту, ножки полезут все выше, вот в чем беда», - подумал Оливейра с беспокойством. Он подошел к шкафу и попытался придвинуть его к кровати.
- Нечем закрепить? - спросила Талита, которая сидела на своем подоконнике и смотрела, что происходит в комнате у Оливейры.
- Примем меры, - сказал Оливейра, - во избежание неприятностей.
Он придвинул шкаф к кровати и осторожно стал заваливать его на кровать. Талита восхищалась силой Оливейры почти в той же мере, что смекалкой и изобретательностью Тревелера. «Ну просто два глиптодонта», - думала она с удивлением. Допотопная эра всегда представлялась ей порой небывалой мудрости.
Шкаф набрал скорость и обрушился на кровать, отчего содрогнулся весь этаж. Внизу кто-то закричал, и Оливейра подумал, что его сосед-турок, наверное, испытал особый прилив шаманской силы. Он поправил шкаф как следует и сел верхом на доску, разумеется, на ту ее часть, которая находилась в комнате.
- Теперь она выдержит любой вес, - возвестил он. - Девушки с нижнего этажа, которые нас так любят, будут разочарованы, ибо ничего трагического не случится. Существование у них пресное, только и радости, если кто разобьется на улице. Это они называют жизнью.
- Доски ты свяжешь веревкой? - спросил Тревелер.
- Видишь ли, - начал Оливейра. - Ты прекрасно знаешь: у меня от высоты кружится голова и я не могу. При одном слове «Эверест» меня уже нету. Мне многое противно, но больше всех - шерпа Тенцинг, поверь.
- Выходит, что доски придется связывать нам, - сказал Тревелер.
- Выходит, что так, - согласился Оливейра, закуривая сигарету «43».
- Представляешь, - сказал Тревелер Талите. - Он хочет, чтобы ты ползла на середину и связала там доски.
- Я? - спросила Талита.
- Ну да, ты же слышала.
- Оливейра не говорил, что я должна ползти по мосту.
- Не говорил, но так выходит. Да и вообще элегантнее, если ты ему траву передашь.
- Я не умею привязывать веревку, - сказала Талита. - Вы с Оливейрой умеете вязать узлы, а мои сразу развязываются. Не успеваю завязать, как развязываются.
- Мы тебя научим, - снизошел Тревелер.
Талита поправила купальный халатик и стряхнула приставшую к пальцу нитку. Ей очень хотелось вздохнуть, но она знала, что Тревелера вздохи раздражают.
- Ты на самом деле хочешь, чтобы я отнесла траву Оливейре? - спросила она тихо.
- О чем вы там разговариваете, че? - сказал Оливейра, высовываясь по пояс в окно и опираясь на доску. Девушка-служанка выставила на тротуар стул и смотрела на них. Оливейра приветственно помахал ей рукой. «Двойной разрыв времени и пространства, - подумал он. - Бедняжка наверняка считает нас сумасшедшими и готовится к нашему головокружительному возвращению в нормальное состояние. Если кто-то упадет, ее забрызгает кровью, как пить дать. А она не знает, что ее забрызгает кровью, не знает, что она выставила стул затем, чтобы ее забрызгало кровью, и не знает, что десять минут назад возле кухни у нее случился приступ tedium vitae [] только для того, чтобы побудить ее выставить стул на тротуар. И что вода в стакане, выпитая ею в двадцать пять минут третьего, была теплой и отвратительной ради того, чтобы желудок, центр и средоточие нашего вечернего настроения, устроил бы ей приступ tedium vitae, который три таблетки магнезии «Филипс» (английской соли) мгновенно бы прекратили; но этого она не должна знать, ибо некоторые вещи, даже если они и могут быть пресечены, ведомы одним лишь звездам, если уж прибегать к этой бесполезной терминологии.
- Мы не разговариваем, - сказал Тревелер. - Готовь веревку.
- Вот она, потрясающая веревка. Держи, Талита, я тебе ее подам.
Талита села верхом на доску и, упершись в нее обеими руками и наклонившись всем телом немного вперед, продвинулась по доске на несколько сантиметров.
- Ужасно неудобный халат, - сказала она. - Лучше бы твои штаны или что-нибудь такое.
- Ни к чему, - сказал Тревелер. - Представь: ты падаешь - и штаны в клочья.
- Не торопись, - сказал Оливейра. - Еще чуть-чуть - и я доброшу до тебя веревку.
- Какая широкая улица, - сказала Талита, глянув вниз. - Гораздо шире, чем кажется из окна.
- Окна - глаза города, - сказал Тревелер, - и, естественно, искажают то, на что смотрят. А ты сейчас находишься в точке наивысшей чистоты и видишь все так, как, например, голубь или лошадь, которые не знают, что у них есть глаза.
- Оставь свои мысли для журнала «NRF» и привяжи хорошенько доску, - посоветовал Оливейра.
- Ты терпеть не можешь, когда другие опережают тебя и говорят то, что хотелось бы сказать тебе самому. А доску я могу привязывать, не переставая думать и говорить.
- Я, наверное, уже почти на середине, - сказала Талита.
- На середине? Да ты только-только оторвалась от окна. До середины тебе еще метра два, не меньше.
- Немного меньше, - сказал Оливейра, подбадривая. - Сейчас я тебе кину веревку.
- По-моему, доска подо мной прогибается, - сказала Талита.
- Ничего подобного, - сказал Тревелер, сидевший на другом конце доски, в комнате. - Только немного вибрирует.
- И кроме того, ее конец лежит на моей доске, - сказал Оливейра. - Едва ли обе доски свалятся сразу.
- Конечно, но не забудь: я вешу пятьдесят шесть килограммов, - сказала Талита. - А на середине я буду весить самое меньшее двести. Я чувствую, доска опускается все больше.
- Если бы она опускалась, - сказал Тревелер, - у меня бы уже ноги оторвались от пола, а я опираюсь ими на пол, да еще согнул их в коленях. Правда, бывает доски переламываются, но очень редко.
- Продольное сопротивление на разрыв волокон древесины довольно высокое, - вступил Оливейра. - Такое же, как например, у вязанки тростника и тому подобное. Я полагаю, ты захватила заварку и гвозди.
- Они у меня в кармане, - сказала Талита. - Ну, бросай веревку. А то я начинаю нервничать.
- Это от холода, - сказал Оливейра, сворачивая веревку, как это делают гаучо. - Осторожно, не потеряй равновесия. Пожалуй, для уверенности, я наброшу на тебя лассо, чтобы ты его ухватила.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78