«Ты здесь, в этой комнате, с друзьями, у лампы. Не бойся, все идет хорошо. А теперь посмотрим: какова природа этого светящегося феномена? Знаешь ли ты, что это обогащенный уран? Нравятся тебе изотопы, тебе известно, что мы уже преобразуем свинец в золото?» Как это будоражит ум, как кружит голову, при условии, однако, что мы удобно развалились в кресле.
- Лично я, - на полу, - сказал Рональд, - и совсем не удобно, по правде говоря. Послушай, Орасио: отрицать эту действительность не имеет смысла. Вот она, мы все - ее часть. Время идет для нас обоих, дождь за окном - для нас обоих. Откуда я знаю, что такое ночь, что такое время и дождь, но они тут, они - вне меня, это то, что со мною происходит, и ничего тут не поделаешь.
- Разумеется, - сказал Оливейра. - Никто ее не отрицает, че. Просто мы не понимаем, почему это должно происходить так, почему мы тут и почему за окном льет дождь. Абсурдно не все это само по себе, а то, что оно тут и что мы ощущаем это как абсурд. От меня ускользает связь, которая имеется между мною и тем, что происходит со мной в данный момент. Я не отрицаю того, что со мной это происходит. Как отрицать, если происходит. Но в этом и состоит абсурд.
- Не очень ясно, - сказал Этьен.
- И не может быть ясно, будь оно ясным, оно было бы ложным, в научном смысле оно, возможно, и было бы истинным, но с точки зрения абсолюта - ложным. Ясность - всего-навсего интеллектуальное требование, и не более. Хорошо бы, конечно, все ясно знать, все ясно понимать, помимо науки и разума. Я говорю «хорошо бы», но как знать, не говорю ли я полную чушь. Возможно, единственный якорь спасения - наука, уран-235 и тому подобное. Однако как бы там ни было, надо жить.
- Да, - сказала Мага, разливая по чашкам кофе. - Как бы там ни было, надо жить.
- Пойми, Рональд, - сказал Оливейра, надавливая ему на колено. - Ведь ты - гораздо больше, чем только твой ум, это известно. Эта ночь, например, - то, что происходит с нами сейчас, здесь, - как картина Рембрандта, на которой еле теплится свет где-то в углу, и это не физический свет, совсем не то, что ты преспокойно называешь и определяешь как лампу, со всеми ее ваттами и свечами. Глупо верить, будто мы можем воспринять целиком весь данный или любой другой момент или даже интуитивно почувствовать, что нас с ним связывает и что мы могли бы воспринять. Каждый раз, когда мы вступаем в кризис, начинается полный абсурд, понимаешь, диалектика способна наводить порядок в шкафах только в состоянии полного покоя. Ты прекрасно знаешь, что в кульминационный момент кризиса мы всегда действуем импульсивно, поступаем вопреки всякому ожиданию и совершаем самые невероятные вещи. Вот, например, в данный момент тебе не кажется, что можно было бы сказать, что имеет место некое насыщение реальности? Реальность спешит, проявляет себя вовсю, и в этот момент мы можем противостоять ей, только если отбросим диалектику, вот тут-то мы и стреляем в кого-то, прыгаем за борт, выпиваем сразу упаковку гарденала, как Ги, срываемся с цепи - словом, пускаемся во все тяжкие. Разум служит нам, лишь когда мы препарируем действительность, находящуюся в состоянии покоя, или же анализируем ее грядущие бедствия, но никогда не помогает выпутаться из внезапно разразившегося кризиса. Однако эти кризисы - все равно что метафизические вехи, че, это состояние, возможно, - не пойди мы по пути разума - было бы вполне естественным и обычным состоянием питекантропа, приходящего всего-навсего в половое возбуждение.
- Осторожно, горячий, - сказала Мага.
- Эти кризисы большинство людей считают скандальными и абсурдными, но лично мне кажется, что они служат для того, чтобы выявить подлинный абсурд, абсурд упорядоченного мира, мира в состоянии покоя, в котором возможна вот такая комната, где несколько совершенно разных людей пьют кофе в два часа ночи, причем все это не имеет ни малейшего смысла, кроме чистого гедонизма, кроме уютного сидения вокруг этой славной печурки. Чудеса никогда не представлялись мне абсурдными; абсурдно то, что им предшествует, и то, что за ними следует.
- И однако же, - сказал Грегоровиус, встряхиваясь, - «il faut tenter de vivre» [].
«Voil? [], - подумал Оливейра. - Хорошо, что я промолчал. Из миллионов стихотворных строк он выбирает ту, которая пришла мне на ум десять минут назад. Вот что называют случайностью».
- Да нет же, - сказал Этьен сонным голосом. - Вовсе не надо пытаться жить, жизнь - это то, что нам дается роковым образом. Довольно давно существует подозрение, что жизнь и живые существа - совершенно разные вещи. Жизнь идет сама собой - нравится нам это или нет. Ги пытался сегодня опровергнуть эту теорию, но если опираться на статистику, то теория та неопровержима. Подтверждение тому - концлагеря и тюремные пытки. Вероятно, из всех наших чувств единственным не подлинно нашим является чувство надежды. Надежда принадлежит жизни, это сама жизнь, которая защищается. И т.д. и т.п. А засим я бы отправился спать, потому что Ги своими штучками выжал меня, как лимон. Рональд, приходи завтра утром в мастерскую, я закончил один натюрморт, ты с ума сойдешь какой.
- Орасио меня не убедил, - сказал Рональд. - Я согласен, что многое вокруг меня абсурдно, но, возможно, мы называем абсурдным то, чего еще не понимаем. Когда-нибудь выяснится.
- Очаровательный оптимизм, - сказал Оливейра. - Пожалуй, можно отнести этот оптимизм за счет жизни в чистом виде. Твоя сила в том, что для тебя нет будущего - естественное ощущение для большинства агностиков. Ты всегда жив, ты всегда тут, все для тебя складывается самым прекрасным образом, как на досках Ван Эйка. Но если бы с тобой приключился такой ужас - если бы ты не имел веры и в то же время чувствовал, что катишься к смерти, к этому самому скандальному из скандалов, - ты бы как следует занавесил зеркало.
- Пошли, Рональд, - сказала Бэпс. - Очень поздно, спать хочется.
- Погоди, погоди. Я вспоминаю, как умер мой отец, и, пожалуй, кое-что ты правильно говоришь. Его смерть, сколько я ни думал, у меня никак в голове не укладывается. Молодой, счастливый человек в Алабаме. Шел по улице, и дерево упало на него. Мне было пятнадцать лет, за мной прибежали в колледж. Сколько на свете абсурдных вещей, Орасио, сколько смертей, ошибок… И дело не только в количестве, я полагаю. Это не тотальный абсурд, как ты считаешь.
- Абсурд - это то, что не выглядит абсурдом, - сказал Оливейра загадочно. - Абсурд в том, что ты выходишь утром за дверь и находишь у порога бутылку молока - и ты совершенно спокоен, потому что вчера было то же самое и то же самое будет завтра. Абсурд - в этом застое, в этом «да будет так», в подозрительной нехватке исключений из правил. Не знаю, но, может быть, следовало бы попытаться пойти по другому пути.
- И отвергнуть разум? - сказал Грегоровиус недоверчиво.
- Не знаю, может быть. Или использовать его иначе. Разве доказано, что логические принципы - плоть от плоти нашего разума? Если существуют народы, способные жить, основываясь на магическом миропорядке… Бедняки, случается, едят сырых червей, у каждого своя шкала ценностей.
- Червей, какая гадость, - сказала Бэпс. - Рональд, дорогой, уже поздно.
- По сути дела, - сказал Рональд, - тебе претит закономерность в любых ее проявлениях. Как только что-то начинает действовать нормально, ты страдаешь так, словно оказался за решеткой. Но и мы все немножко такие, компания так называемых неудачников: все мы не сделали карьеры, не добились титулов и тому подобного. И потому мы в Париже, братец, а твой знаменитый абсурд в конечном счете не что иное, как смутный анархический идеал, которого ты просто не можешь выразить толком.
- Ты даже не представляешь, насколько ты прав, - сказал Оливейра. - Послушать тебя, мне надо выйти на улицу и расклеивать плакаты, призывающие к свободе Алжира. Внести посильный вклад в общественную борьбу.
- Деятельность может придать твоей жизни смысл, - сказал Рональд. - Я читал это, кажется, у Мальро.
- Ты читал это в «NRF» [], - сказал Оливейра.
- А ты вместо этого занимаешься онанизмом, как обезьяна, топчешься на псевдопроблемах в ожидании неизвестно чего. Если все это - абсурд, надо что-то делать, изменить порядок вещей.
- Слыхал я это, - сказал Оливейра. - Едва ты замечаешь, что спор поворачивается к чему-то, по твоему мнению, конкретному, как, например, пресловутое действие, как на тебя нападает красноречие. Ты не хочешь понять, что право на деятельность, как и на бездеятельность, надо заслужить. Как можно действовать, не выработав предварительно основополагающих позиций по отношению к тому, что хорошо и что истинно? Твои представления о добре и истине - представления исторические и основываются на унаследованной этике. А мне и история, и этика представляются в высшей степени сомнительными.
- Как-нибудь, - сказал Этьен, выпрямляясь, - мне бы хотелось с большими подробностями выслушать твое рассуждение по поводу того, что ты называешь основополагающими позициями. Может статься, в основе этих основополагающих позиций - не что иное, как дыра.
- Не беспокойся, об этом я тоже думал, - сказал Оливейра. - Однако по чисто эстетическим соображениям, которые ты вполне способен оценить, согласись: огромная качественная разница есть между тем, чтобы находиться в центре чего-то или болтаться по периферии, согласись и призадумайся.
- Орасио, - сказал Грегоровиус, - изо всех сил размахивает словами, которыми пять минут назад горячо советовал нам не пользоваться. Во всем, что касается слов, он большой мастак, а вот пусть он лучше объяснит нам туманное и необъяснимое, сны, например, загадочные совпадения, откровения или природу черного юмора.
- Тип сверху опять стучит, - сказала Бэпс.
- Нет, это дождь, - сказала Мага. - Пора давать лекарство Рокамадуру.
- Да нет еще, - сказала Бэпс и поспешно наклонилась, поднося руку с часами к самой лампе. - Без десяти три. Пошли, Рональд, очень поздно.
- Мы уйдем в пять минут четвертого, - сказал Рональд.
- Почему в пять минут четвертого? - спросила Мага.
- Потому что первая четверть часа всегда самая везучая, - сказал Грегоровиус.
- Дай мне еще глоток каньи, - попросил Этьен. - Merde [], ничего не осталось.
Оливейра загасил сигарету. «На страже, - подумал он с благодарностью. - Настоящие друзья, даже этот несчастный Осип. А сейчас - четверть часа цепной реакции, от которой никому не уйти, никому, даже тому, кто в состоянии понять, что через год в это время и самые подробные воспоминания о том, что произошло здесь год назад, не способны будут вызвать подобного выделения адреналина и слюны или заставить так вспотеть ладони… Вот они, доказательства, которых никак не хочет понять Рональд. Что я сегодня сделал? Довольно чудовищную вещь, a priori []. Может, помогла бы кислородная подушка или что-то в этом роде. Какая глупость, просто продлили бы ему немного жизнь на манер месье Вальдемара, и только».
- Надо бы ее подготовить, - шепнул ему на ухо Рональд.
- Не говори глупостей, ради бога. Не чувствуешь разве, она уже подготовлена, это носится в воздухе?
- А теперь слишком тихо разговариваете, - сказала Мага. - Когда уже не надо.
«Tu parles» [], - подумал Оливейра.
- В воздухе? - прошептал Рональд. - Я ничего не чувстствую.
- Сейчас будет три, - сказал Этьен, и его передернуло, словно в ознобе. - Напрягись немного, Рональд, может, Орасио и не гений, но понять, что он имеет в виду, совсем нетрудно. Единственное, что мы можем, - остаться еще ненадолго и вынести все, что тут произойдет. А ты, Орасио, я теперь вспоминаю, довольно здорово сказал насчет картины Рембрандта. Точно так же, как метафизика, существует и метаживопись, она отражает запредельное, и старик Рембрандт это запредельное умел схватить. Только люди, ослепленные привычными представлениями или логикой, могут стоять перед Рембрандтом и не чувствовать, что есть на его картинах окно в иное, некий знак. Для живописи это вещь очень опасная, однако же…
- Живопись всего-навсего один из видов искусства, - сказал Оливейра. - И ее как вид не следует чрезмерно защищать. А кроме того, на каждого Рембрандта приходится по меньшей мере сотня обыкновенных живописцев, так что живопись не пропадет.
- К счастью, - сказал Этьен.
- К счастью, - согласился Оливейра. - К счастью, все к лучшему в этом лучшем из возможных миров. Включи верхний свет, Бэпс, выключатель за твоим стулом.
- Где-то была чистая ложка, - сказала Мага, поднимаясь.
Изо всех сил, хотя и понимая, что это отвратительно, Оливейра старался не смотреть в глубь комнаты. Мага, ослепленная, терла глаза, а Бэпс, Осип и остальные, тайком глянув, отворачивались, а потом снова смотрели туда. Бэпс хотела было взять Магу под руку, но что-то в выражении лица Рональда остановило ее. Этьен медленно выпрямился, разглаживая руками все еще мокрые брюки. Осип поднялся из кресла, говоря, что надо все-таки отыскать плащ. «А теперь должны начать колотить в потолок, - подумал Оливейра, закрывая глаза. - Несколько ударов один за другим, а потом три торжественных. Однако все идет наоборот:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78