- Никогда бы и такой мысли не допустил.
- Ладно, хватит. Орасио мне этого никогда не простит, даже если бы он и не был влюблен в Полу. Да это просто смешно, всего-навсего рождественская свечка-куколка из зеленого воска, как сейчас помню, хорошенькая такая.
- Лусиа, я не могу поверить, что вы бы могли…
- Он мне никогда не простит, я чувствую, хотя мы об этом и не говорили. Он все знает, потому что он видел эту куколку и видел булавки. Он швырнул ее на пол и раздавил ногой. Не понимал, что это еще хуже, что он только увеличивает опасность. Пола живет на улице Дофин, и он ходил к ней почти каждый день. Он вам, наверное, рассказывал про зеленую куколку, Осип?
- Вполне возможно, - раздражаясь, сказал Осип. - Вы все - ненормальные.
- Орасио говорил о порядке, о том, что можно обрести иную жизнь. Он, когда говорил о жизни, всегда имел в виду смерть, непременно смерть, и мы всегда ужасно смеялись. Он сказал мне, что спит с Полой, и я поняла, что он вовсе не считает обязательным, чтобы я сердилась или устраивала ему сцену. Осип, а я и вправду не очень рассердилась, я бы и сама могла переспать, например, с вами, если бы мне хотелось. Очень трудно объяснить, но дело совсем не в изменах или прочих подобных штуках, Орасио при одном слове измена или обман прямо-таки в ярость приходил. Надо признать, когда мы познакомились, он сразу сказал, что никаких обязательств на себя не берет. А с куколкой я так поступила потому, что Пола забралась в мой дом, а это уже слишком, я знала, что она способна даже украсть мое белье, надеть мои чулки, или взять у меня что-нибудь красное, или покормить Рокамадура.
- Но вы сказали, что не знакомы с нею.
- Она была в Орасио, глупый вы, глупый. Вы просто глупый, Осип. Бедняжка, такой глупый. На его куртке, в его воротнике, вы же видели, у Орасио на куртке меховой воротник. И когда он возвращался. Пола была еще в нем, я видела по тому, как он смотрит. А когда Орасио раздевался вон там, в углу, и когда мылся в этом тазу, - вон он, видите его, Осип? - тогда с его кожи стекала Пола, как призрак, я видела ее. Осип, и еле сдерживалась, чтобы не заплакать, потому что меня в доме у Полы не было, никогда бы Пола не почувствовала меня ни в глазах Орасио, ни в его волосах. Не знаю, как это объяснить, но мы друг друга очень любили. А за что - не знаю. Не знаю. Не знаю, потому что я не умею думать, и он меня презирает именно за это.
(-28)
28
По лестнице кто-то поднимался.
- Может быть, Орасио, - сказал Грегоровиус.
- Может быть, - сказала Мага. - Но больше похоже на часовщика с шестого этажа, он всегда возвращается поздно. Не хотите послушать музыку?
- В такое время? Разбудим ребенка.
- Нет, мы поставим пластинку совсем тихо, хорошо бы какой-нибудь квартет. Можно сделать так тихо, что будет слышно только нам, вот увидите.
- Нет, это не Орасио, - сказал Грегоровиус.
- Не знаю, - сказала Мага, зажигая спичку и разглядывая стопку пластинок в углу. - А может, сидит у двери, такое с ним бывает. Иногда дойдет до двери и передумает. Включите проигрыватель, вон ту белую кнопку, около самой печки.
Ящик был похож на ящик из-под обуви, и Мага, опустившись на колени, на ощупь в темноте поставила пластинку. Ящик тихонько загудел, и далекий аккорд повис в воздухе рядом, казалось, достанешь рукой. Грегоровиус принялся набивать трубку, все еще немного шокированный. Ему не нравился Шенберг, но не в этом дело - поздний час, больной ребенок, все запреты нарушены. Вот именно, все запреты нарушены. А впрочем, какой идиот. Но иногда с ним бывали такие вот приступы, некий порядок мстил ему за то, что он им пренебрегал. Прямо на полу, почти засунув голову в обувной ящик, Мага, похоже, спала.
Время от времени слышалось посапывание Рокамадура, но Грегоровиус все больше и больше погружался в музыку - и открыл вдруг, что может уступить и безропотно позволить увести себя, переселиться на какое-то время в этого давно умершего и погребенного жителя Вены. Мага курила, лежа на полу, и ее лицо на мгновение выступало из потемок: глаза закрыты, волосы упали на лоб и щеки блестят, словно от слез, но она не плакала, глупо думать, что она могла плакать, скорее она в ярости сжала губы, когда услыхала сухой стук в потолок, еще раз и еще. Грегоровиус вздрогнул и чуть было не вскрикнул, когда почувствовал, как рука сжала ему щиколотку.
- Не обращайте внимания, это старик сверху.
- Но ведь и нам едва слышно.
- Это все - трубы, - загадочно сказала Мага. - Звук уходит в трубы, такое уже бывало.
- Акустика - удивительная наука, - сказал Грегоровиус.
- Ему скоро надоест, - сказала Мага. - Мерзавец.
Сверху все стучали. Мага гневно выпрямилась и приглушила звук еще больше. Прозвучали восемь или девять аккордов, затем пиццикато, и снова в потолок застучали.
- Не может быть, - сказал Грегоровиус. - Совершенно невероятно, чтобы этот тип мог хоть что-нибудь слышать.
- У него слышнее, чем у нас, в том-то и беда.
- Этот дом - как дионисово ухо.
- Чье? Вот не везет, как раз адажио пошло. А он стучит, Рокамадура разбудит.
- Может, лучше…
- Нет, я хочу слушать. Пусть разобьет потолок. Вот бы поставить ему пластинку Марио Дель Монако, чтобы знал; как жаль, у меня ее нет. Кретин, ненавижу мерзкого гада.
- Не надо, - нежно срифмовал Грегоровиус. - Уже за полночь, Лусиа.
- Музыка всегда ко времени, - проворчала Мага. - Съеду с этой квартиры. Тише сделать нельзя, и так ничего не слышно. Погодите, давайте послушаем еще раз последний кусочек. Не обращайте внимания.
Стук прекратился, и квартет спокойно двинулся дальше, какое-то время не слышно было даже посапывания Рокамадура. Мага вздохнула, прижимаясь ухом к динамику. Снова раздался стук.
- Ну что за негодяй, - сказала Мага. - И все - так.
- Не упрямьтесь, Лусиа.
- Да перестаньте. Они мне осточертели все, я бы их вытолкала отсюда взашей. Один раз в жизни хочешь послушать Шенберга, один раз в жизни вздумаешь…
Она плакала, рывком смахнула с пластинки звукосниматель вместе с последним аккордом и наклонилась над проигрывателем, чтобы выключить его; она была совсем рядом, и Грегоровиусу не стоило никакого труда обнять ее за талию и усадить к себе на колено. Он гладил ее по волосам, вытирал ей лицо. А Мага плакала, всхлипывала и кашляла, обдавая его табачным духом.
- Бедняжка, бедняжка, - твердил Грегоровиус, а сам гладил ее. - Никто ее не любит, никто. Все так скверно относятся к бедняжке Лусии.
- Глупый, - сказала Мага, шмыгая носом, глотая слезы с подлинным благоговением. - Я плачу потому, что мне хочется плакать, а главное - не для того, чтобы меня утешали. Господи, какие же острые колени, как ножницы.
- Посидите еще немножко, - умолял Грегоровиус.
- Не хочется, - сказала Мага. - И что этот идиот все стучит и стучит?
- Не обращайте внимания, Лусиа. Бедняжка…
- Говорю же вам, все стучит и стучит, что такое, не пойму.
- Пусть его стучит, не беспокойтесь, - неуклюже посоветовал Грегоровиус.
- Совсем недавно вы сами беспокоились на этот счет, - сказала Мага и рассмеялась ему прямо в лицо.
- Ради бога, если бы вы знали…
- Не надо, не надо, я знаю все, ну-ка, минуточку, Осип, - сказала Мага, вдруг поняв, - да он же стучит не из-за музыки. Мы можем слушать дальше, если хотите.
- О боже, нет, нет.
- Не слышите разве - он все стучит?
- Я сейчас схожу к нему и набью ему физиономию, - сказал Грегоровиуе.
- Давайте, - поддержала его Мага, вскакивая на ноги, чтобы он мог пройти. - Скажите, что он не имеет права будить людей в час ночи. Пошли, вставайте, его дверь - налево, на ней ботинок прибит.
- Ботинок - на двери?
- Ну да, старик совершенно сумасшедший. Ботинок и обломок зеленого аккордеона. Ну что же вы не идете?
- Я думаю, не стоит, - устало сказал Грегоровиус. - Все совсем не так, и все бессмысленно. Лусиа, вы не поняли, что… В конце концов, что же это такое, пора бы ему перестать стучать.
Мага отошла в угол, сняла с гвоздя что-то, в темноте показавшееся щеткой, и Грегоровиус услышал, как она грохнула в потолок. Вверху затихли.
- Теперь можем слушать все, что нам вздумается, - сказала Мага.
«Интересно», - подумал Грегоровиус, уставая все больше и больше.
- Хотя бы, - сказала Мага, - сонату Брамса. Какая прелесть, ему надоело стучать. Подождите, сейчас я найду пластинку, она должна быть где-то здесь. Ничего не видно.
«Орасио там, за дверью, - подумал Грегоровиус. - Сидит на лестнице, прислонился спиной к двери и все слышит. Как фигура на картах Таро, нечто, что должно разрешиться, некий полиэдр, где каждая сторона и каждая грань имеют свой непосредственный смысл, ложный до тех пор, пока все не сойдется в смысл опосредованный и не явится откровение. Таким образом, Брамс, я, стук в потолок, Орасио - все это вместе медленно движется к некоему объяснению. А впрочем, все бесполезно». Он задал себе вопрос: а что если попытаться снова в темноте обнять Магу? «Но ведь он тут и слушает. Наверное, он даже способен получать удовольствие оттого, что слышит нас, иногда он просто отвратителен». Он не только побаивался Орасио, но и с трудом признавался себе в этом.
- Вот она, наверное, - сказала Мага. - Да, серебристая наклейка, а на ней - две птички. Кто это там, за дверью, разговаривает?
«Да, стеклянный полиэдр, и в потемках он постепенно складывается из кристаллов, - подумал Грегоровиус. - Сейчас она скажет это, а там, за дверью, произойдет то, и я… Однако я не знаю, что - это и что - то».
- Это Орасио, - сказала Мага.
- Орасио с какой-то женщиной.
- Нет, это наверняка старик сверху.
- У которого ботинок на двери?
- Да, у него голос старушечий, как у сороки. И всегда ходит в барашковой шапке.
- Лучше не ставить пластинку, - посоветовал Грегоровиус. - Посмотрим, что будет.
- А потом мы уже не сможем послушать сонату Брамса, - сказала Мага, раздражаясь.
«Странная шкала ценностей, - подумал Грегоровиус. - Они там, на лестничной площадке, в полной темноте вот-вот сцепятся, а она думает об одном - удастся ли ей послушать сонату». Но Мага оказалась права, как всегда, она единственная оказывалась права. «Пожалуй, у меня гораздо больше предрассудков, чем я думал, - решил Грегоровиус. - Можно подумать, что если ты ведешь жизнь affranchi [], принимаешь материальный и духовный паразитизм Лютеции, то ты чист от всех предрассудков, как доадамов человек. Ну и дурак».
- «The rest is silence» [], - сказал Грегоровиус со вздохом.
- Silence my foot [], - сказала Мага, знавшая довольно много английских слов. - Сейчас увидите, они начнут по новой. И первым откроет рот старик. Ну вот, пожалуйста. «Mais qu'est-ce que vous foutez?» [] - загнусавила Мага, передразнивая. - Посмотрим, что ответит Орасио. Мне кажется, он тихонько смеется, а когда он начинает смеяться, то слов не находит, просто невероятно. Пойду посмотрю, что там творится.
- А как хорошо было, - прошептал Грегоровиус так, словно ему явился ангел-выдворитель. Герард Давид, Ван дер Вейден, Флемальский мастер - в этот час все ангелы почему-то были чертовски похожи на фламандских, такие же толстомордые и глупые, но гладенькие, лоснящиеся и непоправимо буржуазные. (Daddy-ordered-it, so-you-better-beat-it-you-lousy-sinners [].) Вся комната забита ангелами, «I looked up to heaven and what did I see // A band of angels comin after me» [] - вечно этим кончается: ангелы-полицейские, ангелы - сборщики налогов и просто ангелы. Что за бардак; струйка холодного воздуха пробежала по ногам, в уши ударила злая лестничная перебранка, а глаза ухватили силуэт Маги, растворявшийся в дверном проеме.
- C'est pas des fa?ons ?a, - говорил старик. - Emp?cher les gens de dormir ? cette heure c'est trop con. J'me plaindrai ? la Police, moi, et puis qu'est-ce que vous foutez l?, vous planquez par terre contre la porte? J'aurais pu me casser la gueule, merde alors [].
- Идите спать, дедуля, - говорил Орасио, устраиваясь поудобнее на полу.
- Dormir, moi, avec le bordel que fait votre bonne femme? ?a alors comme culot, mais je vous previens, ?a ne passera pas comme ?a, vous aurez de mes nouvelles [].
- «Mais de mon frere le Po?te on a eu des nouvelles» [], - сказал Орасио, зевая. - Представляешь, что за тип?
- Идиот, - сказала Мага. - Поставила пластинку совсем тихо, а он стучит. Сняла пластинку - он опять стучит. Чего ему надо?
- Ну как же, есть даже анекдот про то, как один уронил с ноги башмак.
- Не знаю такого анекдота, - сказала Мага.
- Я так и думал, - сказал Оливейра. - И все-таки старики внушают мне уважение и еще кое-какие чувства, но этому я бы купил банку формалина и засунул бы его в ту банку, чтоб не приставал.
- Et en plus ?a m'insulte dans son charabia de sales meteques, - сказал старик. - On est en France, ici. Des salauds, quoi. On devrait vous mettre ? la porte, c'est une honte. Qu'est-ce que fait le Gouvernement, il me demande. Des Arabes, tous des fripouilles, bande de tueurs [].
- Хватит про грязных метисов, видели бы вы банду французишек, которые тянут соки из Аргентины, - сказал Оливейра. - Ну, что вы слушали? Я только что пришел, до нитки вымок.
- Квартет Шенберга. А потом я хотела послушать потихоньку сонату Брамса.
- Пожалуй, лучше ее оставить на завтра, - примиряюще сказал Оливейра и приподнялся на локте, чтобы закурить «Голуаз». - Rentrez chez vous, monsieur, on vous emmerdera plus pour ce soir [].
- Des faineants, - сказал старик. - Des tueurs, tous [].
При свете спички видна стала барашковая шапка, засаленный халат, налившиеся злостью глазки. Шапка отбрасывала гигантскую тень на лестничную площадку, и Мага была в восторге. Оливейра поднялся, задул спичку и вошел в комнату, тихонько притворив за собой дверь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78