А я вот выяснил.
— Что ж — преступность, наркобизнес? Нам уже приходилось с ними справляться. Что еще?
— Ничего. Но эти деляги, они подлые и коварные. Они про нас знают и не хотят, чтоб мы тут закрепились, то есть вообще.
Сердце Розы стиснуло холодом — она столетие за столетием встречала абсолютное зло в самых разных проявлениях и знала его мощь.
…Некогда она со смехом отмахнулась от тревог по поводу такого соседства.
— Да что ж такого, были бы наши люди чисты! Пусть другие губят себя, если хотят. Ты тоже жила за счет контрабанды спиртного и забегаловок во время «сухого закона»! Да и я занималась примерно тем же. Какая разница?
— Меня удивляет, что ты настолько недальновидна и спрашиваешь о подобных вещах, — ответила тогда Коринна и немного помолчала. — Итак, ты старалась держаться подальше от всего пагубного. Послушай же, дорогая, — зелье в наши дни изменилось. Мы в «Единстве» не чураемся крепких напитков и даже используем вино в некоторых церемониях — но учим своих членов не напиваться пьяными. От зелья вроде крэка нельзя не утратить разум. А еще… Гангстеры прежних дней порой проливали немало крови, и я вовсе не собираюсь отпускать им грехи, но по сравнению с нынешними дельцами наркобизнеса они — сущие агнцы Божий. — Она крепко сцепила пальцы. — Словно времена работорговли вернулись.
Этот разговор случился много лет назад, когда зло только-только проклевывалось, и с той поры Алият переменила мнение на сей счет. А «Единство» перешло к действиям во всех своих общинах. Когда крепкие гражданские дружины «Единства» добывали достоверную информацию, то вызывали полицию, подавали местным жителям добрый пример, помогали заблудшим вернуть человеческий облик и неукоснительно хранили полувоенный порядок; «Единство» было в состоянии лишить нарковоротил доходов и даже сделать округу опасной для них.
— Мне и самому грозили, — сказал Касл. — Другим вот парням тоже. Думаю, мы вправду думаем, что если не смотаемся, то они ордой попытаются ворваться и вышибить нас отсюда.
— Мы не можем бросить это место, — возразила она. — Мы слишком поиздержались при покупке и не можем позволить себе такой расточительности. «Единство» не так уж богато, знаешь ли.
— Ага, знаю. И что ж нам делать? — Он вскинул голову. — Драться, вот оно как, только и остается.
— Людям в Нью-Йорке не позволяют защищать себя, — отрубила Роза.
— Угу… Только… Ну, верное дело, говорить маме-ло никак нельзя. Нельзя, чтоб она узнала. Она не сможет не запретить, хоть бы какие потери, так ведь оно? Но если кое-кто из наших смогут дать отпор и весть об этом разнесется между них — глядишь, оно и не придется уходить. Как насчет этого? Вы ведь знаете толк. Что вы думаете?
— Мне надо узнать об этом побольше. И подумать, да-да, крепко подумать. — Но Алият уже догадывалась, какое примет решение.
— Непременно. Поговорим, когда у вас найдется время, миссус-ло Роза. Надеемся на вас.
На меня! — мысленно воскликнула она, ощутив трепет гордости. Остаток пути они прошагали молча. У входа в дом Роза протянула руку.
— Спасибо за честность, Рэнди.
— Вам спасибо, миссус-ло. — В ярком свете здешних фонарей его зубы в улыбке слепили белизной. — Когда мы снова сможем встретиться?
Роза ощутила искушение: почему бы не сейчас, сразу? Он силен и красив на свой грубоватый манер, а она уже давным-давно не… Интересно, а сможет ли она отдаться мужчине чистосердечно, не испытывая ни ненависти, ни презрения, ни даже малейшей тени подозрения?
Нет, нельзя. Он, наверное, будет ошарашен, а уж большинство членов «Единства» — наверняка, если только узнают. Лучше не испытывать судьбу.
— Скоро, — пообещала она. — А сейчас мне надо покончить с кой-какой бумажной работой. Правду сказать, придется урвать пару часов у сна. Но все равно скоро увидимся.
6
Со своего места в углу фойе, небрежно перелистывая английский журнал, в котором ни одна строчка не привлекала его внимания, Ханно исподволь следил за входом. Дважды с улицы входили женщины, и сердце его подскакивало, но те направлялись прямо к лифту. А вот третья оправдала его ожидания: поговорив с дежурным клерком, она неуверенно двинулась в сторону Ханно. Он тотчас же покинул свое кожаное кресло, мимоходом подумав, что даже долгая жизнь в этой стране не приучила эту русскую женщину к принятой в Европе пунктуальности; ведь ей наверняка исполнилась не одна сотня лет…
Подойдя к Ханно, она резко остановилась. Он окинул ее взглядом. Описание, данное Беккером, было довольно схематичным; но немцу было отдано указание не просить фотографий, чтобы не всполошить собеседницу. Ростом она была примерно с Ханно, то есть коротышкой среди жителей севера Европы, хотя среди соплеменников ростом не выделялась. Чуточку полноватая, гибкая и стройная, она казалась даже выше своего роста. Широкое лицо с мягкими чертами делало ее довольно симпатичной. Светло-русые волосы собраны в узел на немецкий манер, обрамляя розовое лицо. Неброская одежда, туфли на низком каблуке, переброшенная через плечо сумка на длинном ремне.
Приподняв брови, она провела кончиком языка по губам. Со вполне естественным волнением она справлялась шутя.
— Мистер… Колдуэлл?
Отчего ее хрипловатый голос кажется давно знакомым? Конечно же, это всего-навсего deja vu*. [Ложное воспоминание (фр.).]
— К вашим услугам, э-э, доктор Расмуссен, — поклонился Ханно. — Спасибо, что пришли.
— Мисс Расмуссен, если вам угодно, — поправила она, выдавив улыбку. — Не забывайте, я ветеринар, а не врач. — Английским она владела свободно, хоть и с явным славянским акцентом. — Извините, что опоздала. Экстренный вызов.
— Ничего страшного. Нельзя же позволить животному страдать, — Ханно сообразил, что они так и не пожали друг другу рук, и протянул открытую ладонь. — Я рад, что вы вообще смогли и захотели прийти.
Пожатие ее оказалось крепким, а взгляд голубых глаз был уже не застенчивым, а пристальным — но читался в нем не вызов, а бдительность, сразу же наведшая Ханно на мысль об охотнице. Да, вот именно — охотница; и притом озадаченная куда более, нежели обстоятельства знакомства диктовали сами по себе.
— Судя по словам вашего посредника, встреча обещает быть… интересной. Но пока я не услышу подробностей, ничего не могу вам гарантировать.
— Конечно. Нам надо не спеша потолковать. А потом, надеюсь (позвольте уж мне забежать вперед), вы доставите мне удовольствие отобедать со мной. — Или пан, или пропал. Но почему она так его тревожит?! — Разговор сугубо конфиденциальный. Бара в этом отеле нет, но мы можем найти подходящий где-нибудь поблизости. А если хотите — кафе или что вам по вкусу, только бы нам никто не мешал и не подслушивал.
Ее подход к делу оказался куда прямолинейнее, чем он смел надеяться.
— Я уверена, мистер Колдуэлл, что вы джентльмен. Давайте воспользуемся вашим номером.
— Блестяще!
На старомодный манер он предложил ей руку, и женщина приняла ее с природной грацией, хоть делать это ей, очевидно, приходилось нечасто. В лифте они молчали и почти не глядели друг на друга. Черт возьми, думал он, отчего она меня так растревожила? Может, мы уже виделись? Вряд ли. Ну да, я время от времени посещал Данию, а она и видна собой, и все-таки среди здешних женщин не выделяется ничем особенным…
Номер он снял на верхнем этаже. Отель был довольно старый и не самый высокий среди зданий Копенгагена, но из окон номера открывался прекрасный вид на городскую суету и сутолоку, на радующие глаз шпили. Удобная, чуточку вылинявшая мебель напоминала об элегантности, ныне почти утраченной. Здесь русская улыбнулась немного спокойнее и тихо проговорила:
— У вас хороший вкус в выборе мест для постоя.
— Это мой любимый отель с давних-предавних времен.
— Вы много путешествуете?
— Мотаюсь по земле туда-сюда, то поднимаюсь вверх, то падаю вниз. Садитесь, пожалуйста! Что предпочтете выпить? У меня тут небольшой холодильничек. Есть пиво, водка, шотландское виски, содовая… А если хотите, закажу что-нибудь другое.
— Спасибо, только кофе.
Осторожный выбор. Ханно позвонил коридорному и, обернувшись, мысленно отметил, что она не вынула из сумочки сигарет — вероятно, не курит, в отличие от большинства датчан. Ему хотелось закурить трубку, чтобы утихомирить разыгравшиеся нервы, но вместо этого он просто уселся напротив гостьи.
— Не знаю толком, много ли вам дал понять Беккер, — начал он.
— Очень мало. Буду откровенна: он говорил об… институте Руфуса, что ли?.. в Америке. Якобы им нужны люди… намеренные прожить очень долго. Предполагается интерес к истории и множество иных требований к интеллекту. Я ушла от него в большом замешательстве. А когда вы позвонили из-за океана, я даже сомневалась, стоит ли соглашаться на эту встречу. Но я все-таки готова выслушать вас, мистер Колдуэлл.
— Основатель этого института — я.
— Должно быть, вы богаты, — она пристально посмотрела на собеседника.
— Да, — кивнул он и продолжал, следя за ней не менее пристально, чтобы не пропустить нужный намек с ее стороны: — Я куда старше, чем выгляжу.
Она напряженно втянула воздух сквозь зубы — или это только показалось?
— С виду вы довольно молоды.
— Как и вы. Можно ли поинтересоваться вашим возрастом?
— Я говорила мистеру Беккеру. Я не сомневаюсь, что он, или вы, или ваши агенты проверили регистрационные записи. В голосе прозвучал неприкрытый вызов.
— Погодите! — умоляюще поднял он ладонь. — Пожалуйста! Нам обоим нужна откровенность, но давайте не будем давить друг на друга. Позвольте задать вам несколько вопросов. Вы по рождению русская?
— Украинка. В Данию перебралась в 1950 году. На сегодня натурализована.
Он беззвучно присвистнул:
— Почти сорок лет назад, а ведь вы были тогда уже взрослой!..
— Но вы ведь разыскиваете людей, к которым старость не торопится, разве нет? — натянуто улыбнулась она. — А самому-то вам сколько лет, мистер Колдуэлл?
— Нельзя ли отложить этот вопрос на некоторое время? — осторожно ответил он.
— Наверно… даже… следует. Оба дрожали, как натянутые струны.
— Не хочу принуждать вас к ответу, но все-таки должен расспросить. Вы замужем? Я в данный момент холост.
— Нет, — покачала она золотоволосой головой. — В этой стране я не выходила замуж, а получила официальное разрешение переменить фамилию. Имя Ольга достаточно распространено в Дании, но фамилию никто не мог ни выговорить, ни записать.
— А Расмуссен здесь все равно что Смит в Америке. Вы не хотите без надобности бросаться людям в глаза, не правда ли?
— Поначалу да. Но с той поры многое переменилось, — она вздохнула. — Последнее время я даже ломаю голову, не вернуться ли мне обратно. Говорят, теперь с красным террором покончено. Не было и дня, чтобы меня не терзала тоска по родине.
— Вам пришлось бы держать серьезный ответ перед властями.
— Вероятно. Я ведь бежала оттуда в поисках убежища. Я была поставлена там вне закона.
Я говорил не совсем об этом, мысленно возразил Ханно. Думается, она и сама сознает, что не об этом… А она продолжала:
— Датскому правительству все известно. В архивах есть соответствующие записи. Правда, мистеру Беккеру я рассказала очень немногое, но вы вправе узнать. Во время войны я была бойцом Красной Армии. Многие из моих соотечественников мечтали об избавлении — и от Сталина, и от советской власти. Тем более, я исконно русская; я родом из-под Киева, а ведь Киев был корнем всей русской нации. Москва возникла позже. Многие из нас приветствовали немцев как освободителей. Это была ужасная ошибка, но откуда нам было знать, когда нам больше двадцати лет лгали, в лучшем случае умалчивали о том, что происходит в мире? Кое-кто присоединился к Гитлеру, но скажу прямо, я к их числу не принадлежала. Люди противостоят захватчикам, кем бы те ни были. Но когда гитлеровцы отступили, значительная часть Украины восстала. Сталину понадобился не один год, чтобы подавить мятежи. Вы слышали об этом?
— Кое-что, — тусклым голосом ответил он. — Насколько помню, штаб сил сопротивления находился в Копенгагене. И все равно почти ни слова о событиях на Украине не просочилось в либераль… — Нет, не так: в Европе слово «либерал» сохранило свое исконное значение. — В консервативную западную печать.
— Я сама ни в чем не участвовала, но среди повстанцев у меня были друзья, близкие и родственники. Одни сражались открыто, другие только сочувствовали и помогали, когда и чем могли. Я знала, что нахожусь под подозрением. Мне оставалось или выдать кого-нибудь сталинским ищейкам, или самой дожидаться их прихода — тогда дело кончилось бы лагерями, пулей в лоб или чем-нибудь похуже. — Голос ее зазвенел отчаянием. — Но не могла я, не могла и присоединиться к повстанцам. Разве сумела бы я стрелять в русских солдат, своих друзей военной поры?! И я бежала. Перебралась через границу и подалась на Запад.
— Поступок, достойный восхищения, — от всей души сказал Ханно.
Значит, она пошла на голод и лишения, вынуждена была бежать и скрываться, пробираться мимо сторожевых постов, отказаться от постоянного пристанища, одолеть тысячи миль…
— Я сильная.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97
— Что ж — преступность, наркобизнес? Нам уже приходилось с ними справляться. Что еще?
— Ничего. Но эти деляги, они подлые и коварные. Они про нас знают и не хотят, чтоб мы тут закрепились, то есть вообще.
Сердце Розы стиснуло холодом — она столетие за столетием встречала абсолютное зло в самых разных проявлениях и знала его мощь.
…Некогда она со смехом отмахнулась от тревог по поводу такого соседства.
— Да что ж такого, были бы наши люди чисты! Пусть другие губят себя, если хотят. Ты тоже жила за счет контрабанды спиртного и забегаловок во время «сухого закона»! Да и я занималась примерно тем же. Какая разница?
— Меня удивляет, что ты настолько недальновидна и спрашиваешь о подобных вещах, — ответила тогда Коринна и немного помолчала. — Итак, ты старалась держаться подальше от всего пагубного. Послушай же, дорогая, — зелье в наши дни изменилось. Мы в «Единстве» не чураемся крепких напитков и даже используем вино в некоторых церемониях — но учим своих членов не напиваться пьяными. От зелья вроде крэка нельзя не утратить разум. А еще… Гангстеры прежних дней порой проливали немало крови, и я вовсе не собираюсь отпускать им грехи, но по сравнению с нынешними дельцами наркобизнеса они — сущие агнцы Божий. — Она крепко сцепила пальцы. — Словно времена работорговли вернулись.
Этот разговор случился много лет назад, когда зло только-только проклевывалось, и с той поры Алият переменила мнение на сей счет. А «Единство» перешло к действиям во всех своих общинах. Когда крепкие гражданские дружины «Единства» добывали достоверную информацию, то вызывали полицию, подавали местным жителям добрый пример, помогали заблудшим вернуть человеческий облик и неукоснительно хранили полувоенный порядок; «Единство» было в состоянии лишить нарковоротил доходов и даже сделать округу опасной для них.
— Мне и самому грозили, — сказал Касл. — Другим вот парням тоже. Думаю, мы вправду думаем, что если не смотаемся, то они ордой попытаются ворваться и вышибить нас отсюда.
— Мы не можем бросить это место, — возразила она. — Мы слишком поиздержались при покупке и не можем позволить себе такой расточительности. «Единство» не так уж богато, знаешь ли.
— Ага, знаю. И что ж нам делать? — Он вскинул голову. — Драться, вот оно как, только и остается.
— Людям в Нью-Йорке не позволяют защищать себя, — отрубила Роза.
— Угу… Только… Ну, верное дело, говорить маме-ло никак нельзя. Нельзя, чтоб она узнала. Она не сможет не запретить, хоть бы какие потери, так ведь оно? Но если кое-кто из наших смогут дать отпор и весть об этом разнесется между них — глядишь, оно и не придется уходить. Как насчет этого? Вы ведь знаете толк. Что вы думаете?
— Мне надо узнать об этом побольше. И подумать, да-да, крепко подумать. — Но Алият уже догадывалась, какое примет решение.
— Непременно. Поговорим, когда у вас найдется время, миссус-ло Роза. Надеемся на вас.
На меня! — мысленно воскликнула она, ощутив трепет гордости. Остаток пути они прошагали молча. У входа в дом Роза протянула руку.
— Спасибо за честность, Рэнди.
— Вам спасибо, миссус-ло. — В ярком свете здешних фонарей его зубы в улыбке слепили белизной. — Когда мы снова сможем встретиться?
Роза ощутила искушение: почему бы не сейчас, сразу? Он силен и красив на свой грубоватый манер, а она уже давным-давно не… Интересно, а сможет ли она отдаться мужчине чистосердечно, не испытывая ни ненависти, ни презрения, ни даже малейшей тени подозрения?
Нет, нельзя. Он, наверное, будет ошарашен, а уж большинство членов «Единства» — наверняка, если только узнают. Лучше не испытывать судьбу.
— Скоро, — пообещала она. — А сейчас мне надо покончить с кой-какой бумажной работой. Правду сказать, придется урвать пару часов у сна. Но все равно скоро увидимся.
6
Со своего места в углу фойе, небрежно перелистывая английский журнал, в котором ни одна строчка не привлекала его внимания, Ханно исподволь следил за входом. Дважды с улицы входили женщины, и сердце его подскакивало, но те направлялись прямо к лифту. А вот третья оправдала его ожидания: поговорив с дежурным клерком, она неуверенно двинулась в сторону Ханно. Он тотчас же покинул свое кожаное кресло, мимоходом подумав, что даже долгая жизнь в этой стране не приучила эту русскую женщину к принятой в Европе пунктуальности; ведь ей наверняка исполнилась не одна сотня лет…
Подойдя к Ханно, она резко остановилась. Он окинул ее взглядом. Описание, данное Беккером, было довольно схематичным; но немцу было отдано указание не просить фотографий, чтобы не всполошить собеседницу. Ростом она была примерно с Ханно, то есть коротышкой среди жителей севера Европы, хотя среди соплеменников ростом не выделялась. Чуточку полноватая, гибкая и стройная, она казалась даже выше своего роста. Широкое лицо с мягкими чертами делало ее довольно симпатичной. Светло-русые волосы собраны в узел на немецкий манер, обрамляя розовое лицо. Неброская одежда, туфли на низком каблуке, переброшенная через плечо сумка на длинном ремне.
Приподняв брови, она провела кончиком языка по губам. Со вполне естественным волнением она справлялась шутя.
— Мистер… Колдуэлл?
Отчего ее хрипловатый голос кажется давно знакомым? Конечно же, это всего-навсего deja vu*. [Ложное воспоминание (фр.).]
— К вашим услугам, э-э, доктор Расмуссен, — поклонился Ханно. — Спасибо, что пришли.
— Мисс Расмуссен, если вам угодно, — поправила она, выдавив улыбку. — Не забывайте, я ветеринар, а не врач. — Английским она владела свободно, хоть и с явным славянским акцентом. — Извините, что опоздала. Экстренный вызов.
— Ничего страшного. Нельзя же позволить животному страдать, — Ханно сообразил, что они так и не пожали друг другу рук, и протянул открытую ладонь. — Я рад, что вы вообще смогли и захотели прийти.
Пожатие ее оказалось крепким, а взгляд голубых глаз был уже не застенчивым, а пристальным — но читался в нем не вызов, а бдительность, сразу же наведшая Ханно на мысль об охотнице. Да, вот именно — охотница; и притом озадаченная куда более, нежели обстоятельства знакомства диктовали сами по себе.
— Судя по словам вашего посредника, встреча обещает быть… интересной. Но пока я не услышу подробностей, ничего не могу вам гарантировать.
— Конечно. Нам надо не спеша потолковать. А потом, надеюсь (позвольте уж мне забежать вперед), вы доставите мне удовольствие отобедать со мной. — Или пан, или пропал. Но почему она так его тревожит?! — Разговор сугубо конфиденциальный. Бара в этом отеле нет, но мы можем найти подходящий где-нибудь поблизости. А если хотите — кафе или что вам по вкусу, только бы нам никто не мешал и не подслушивал.
Ее подход к делу оказался куда прямолинейнее, чем он смел надеяться.
— Я уверена, мистер Колдуэлл, что вы джентльмен. Давайте воспользуемся вашим номером.
— Блестяще!
На старомодный манер он предложил ей руку, и женщина приняла ее с природной грацией, хоть делать это ей, очевидно, приходилось нечасто. В лифте они молчали и почти не глядели друг на друга. Черт возьми, думал он, отчего она меня так растревожила? Может, мы уже виделись? Вряд ли. Ну да, я время от времени посещал Данию, а она и видна собой, и все-таки среди здешних женщин не выделяется ничем особенным…
Номер он снял на верхнем этаже. Отель был довольно старый и не самый высокий среди зданий Копенгагена, но из окон номера открывался прекрасный вид на городскую суету и сутолоку, на радующие глаз шпили. Удобная, чуточку вылинявшая мебель напоминала об элегантности, ныне почти утраченной. Здесь русская улыбнулась немного спокойнее и тихо проговорила:
— У вас хороший вкус в выборе мест для постоя.
— Это мой любимый отель с давних-предавних времен.
— Вы много путешествуете?
— Мотаюсь по земле туда-сюда, то поднимаюсь вверх, то падаю вниз. Садитесь, пожалуйста! Что предпочтете выпить? У меня тут небольшой холодильничек. Есть пиво, водка, шотландское виски, содовая… А если хотите, закажу что-нибудь другое.
— Спасибо, только кофе.
Осторожный выбор. Ханно позвонил коридорному и, обернувшись, мысленно отметил, что она не вынула из сумочки сигарет — вероятно, не курит, в отличие от большинства датчан. Ему хотелось закурить трубку, чтобы утихомирить разыгравшиеся нервы, но вместо этого он просто уселся напротив гостьи.
— Не знаю толком, много ли вам дал понять Беккер, — начал он.
— Очень мало. Буду откровенна: он говорил об… институте Руфуса, что ли?.. в Америке. Якобы им нужны люди… намеренные прожить очень долго. Предполагается интерес к истории и множество иных требований к интеллекту. Я ушла от него в большом замешательстве. А когда вы позвонили из-за океана, я даже сомневалась, стоит ли соглашаться на эту встречу. Но я все-таки готова выслушать вас, мистер Колдуэлл.
— Основатель этого института — я.
— Должно быть, вы богаты, — она пристально посмотрела на собеседника.
— Да, — кивнул он и продолжал, следя за ней не менее пристально, чтобы не пропустить нужный намек с ее стороны: — Я куда старше, чем выгляжу.
Она напряженно втянула воздух сквозь зубы — или это только показалось?
— С виду вы довольно молоды.
— Как и вы. Можно ли поинтересоваться вашим возрастом?
— Я говорила мистеру Беккеру. Я не сомневаюсь, что он, или вы, или ваши агенты проверили регистрационные записи. В голосе прозвучал неприкрытый вызов.
— Погодите! — умоляюще поднял он ладонь. — Пожалуйста! Нам обоим нужна откровенность, но давайте не будем давить друг на друга. Позвольте задать вам несколько вопросов. Вы по рождению русская?
— Украинка. В Данию перебралась в 1950 году. На сегодня натурализована.
Он беззвучно присвистнул:
— Почти сорок лет назад, а ведь вы были тогда уже взрослой!..
— Но вы ведь разыскиваете людей, к которым старость не торопится, разве нет? — натянуто улыбнулась она. — А самому-то вам сколько лет, мистер Колдуэлл?
— Нельзя ли отложить этот вопрос на некоторое время? — осторожно ответил он.
— Наверно… даже… следует. Оба дрожали, как натянутые струны.
— Не хочу принуждать вас к ответу, но все-таки должен расспросить. Вы замужем? Я в данный момент холост.
— Нет, — покачала она золотоволосой головой. — В этой стране я не выходила замуж, а получила официальное разрешение переменить фамилию. Имя Ольга достаточно распространено в Дании, но фамилию никто не мог ни выговорить, ни записать.
— А Расмуссен здесь все равно что Смит в Америке. Вы не хотите без надобности бросаться людям в глаза, не правда ли?
— Поначалу да. Но с той поры многое переменилось, — она вздохнула. — Последнее время я даже ломаю голову, не вернуться ли мне обратно. Говорят, теперь с красным террором покончено. Не было и дня, чтобы меня не терзала тоска по родине.
— Вам пришлось бы держать серьезный ответ перед властями.
— Вероятно. Я ведь бежала оттуда в поисках убежища. Я была поставлена там вне закона.
Я говорил не совсем об этом, мысленно возразил Ханно. Думается, она и сама сознает, что не об этом… А она продолжала:
— Датскому правительству все известно. В архивах есть соответствующие записи. Правда, мистеру Беккеру я рассказала очень немногое, но вы вправе узнать. Во время войны я была бойцом Красной Армии. Многие из моих соотечественников мечтали об избавлении — и от Сталина, и от советской власти. Тем более, я исконно русская; я родом из-под Киева, а ведь Киев был корнем всей русской нации. Москва возникла позже. Многие из нас приветствовали немцев как освободителей. Это была ужасная ошибка, но откуда нам было знать, когда нам больше двадцати лет лгали, в лучшем случае умалчивали о том, что происходит в мире? Кое-кто присоединился к Гитлеру, но скажу прямо, я к их числу не принадлежала. Люди противостоят захватчикам, кем бы те ни были. Но когда гитлеровцы отступили, значительная часть Украины восстала. Сталину понадобился не один год, чтобы подавить мятежи. Вы слышали об этом?
— Кое-что, — тусклым голосом ответил он. — Насколько помню, штаб сил сопротивления находился в Копенгагене. И все равно почти ни слова о событиях на Украине не просочилось в либераль… — Нет, не так: в Европе слово «либерал» сохранило свое исконное значение. — В консервативную западную печать.
— Я сама ни в чем не участвовала, но среди повстанцев у меня были друзья, близкие и родственники. Одни сражались открыто, другие только сочувствовали и помогали, когда и чем могли. Я знала, что нахожусь под подозрением. Мне оставалось или выдать кого-нибудь сталинским ищейкам, или самой дожидаться их прихода — тогда дело кончилось бы лагерями, пулей в лоб или чем-нибудь похуже. — Голос ее зазвенел отчаянием. — Но не могла я, не могла и присоединиться к повстанцам. Разве сумела бы я стрелять в русских солдат, своих друзей военной поры?! И я бежала. Перебралась через границу и подалась на Запад.
— Поступок, достойный восхищения, — от всей души сказал Ханно.
Значит, она пошла на голод и лишения, вынуждена была бежать и скрываться, пробираться мимо сторожевых постов, отказаться от постоянного пристанища, одолеть тысячи миль…
— Я сильная.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97