— Лет пятьдесят было жуть что такое! — кивнула Клара. — Я не соображала, где я, что я, а если что и помнила, то очень смутно и путано. Все могло бы кончиться очень скверно — пожалуй, я бы просто погибла, если бы… В общем, я попала в руки сводника, так что за меня думал он, а после — его сын. Они были по-своему неплохие ребята, а тут еще я не старею, какая-то необычная, может, заколдованная, — вот они и не осмеливались обращаться со мной дурно, были даже добры ко мне. Конечно, по меркам, принятым в восьмом веке на Ближнем Востоке. По-моему, они ни разу никому не проболтались о том, что я особенная, и каждые лет пять меняли город. А я тем временем мало-помалу разобралась с собой, и когда младший сводник умер, уже была готова опять жить своим умом. Если бессмертных много, то интересно, многим ли так повезло. Везде и во все времена помешанные и недоумки, лишенные опеки, обречены на гибель. Так ведь?
— Я тоже задумывалась об этом. Но мне повезло больше, чем тебе: начало двадцатого века подарило нам науку психологию. Пусть она пока еще неуклюже, на ощупь отыскивает дорогу — но идея, что разум можно изучить и поправить, сама по себе многое изменила. Мне довелось выяснить, что самогипноз… Впрочем, об этом можно и после. Нам еще столько нужно сказать друг другу!
— Значит, ты не впадала в такое помешательство, как я?
— Нет, мне удалось сохранить контроль над собой. Естественно, мне то и дело приходилось переезжать с места на место. Покидать Дюфуров было больно, но народ в округе уже начал поговаривать о моей удивительно затянувшейся молодости. Кроме того, захотелось добиться независимости, полной независимости от кого бы то ни было. Я меняла работу, осваивала новые профессии, а заодно копила деньги. В тысяча девятисотом перебралась обратно в Штаты — тут цветные все-таки менее заметны, чем в Канаде. А уж в Нью-Йорке на тебя вообще не обратят внимания, только держись как все. Для начала я открыла маленькое кафе. Дело сразу пошло неплохо, я ведь хорошая стряпуха, и со временем удалось скопить на заведение побольше, с музыкой и дансингом. С началом войны заработки пошли в гору, а сухой закон увеличил их еще больше. Мое заведение посещали только белые; для черных я завела забегаловку рангом пониже. Один из белых завсегдатаев стал моим другом. Он все уладил в мэрии, чтобы мне не приходилось ни платить лишнего, ни бояться гангстеров…
Клара окинула обстановку оценивающим взглядом:
— И ты будешь меня уверять, что купила это все на доход от двух забегаловок?!
— В проницательности тебе не откажешь, — улыбнулась Лорейс. — Ладно, если хочешь знать — недавно я приняла под крыло одного крупного контрабандиста. Он белый, и тем не менее…
4
Доналд О'Брайен обожал воду и ветер. Дом его был полон книг о мореплавании, по стенам развешены изображения кораблей, а на полках красовались модели судов, сделанные им собственноручно — хотя казалось просто невероятным, что эти хрупкие творения вышли из-под его грубых рук. Помимо мощного моторного катера, столь нужного в его бизнесе, на Лонг-Айленде у него была прогулочная яхта. И когда он начал брать свою черную «домоправительницу» на море, никто из членов яхт-клуба не стал возражать. Дона все любили, да и связываться с ним умные люди не рисковали.
Выплыв на широкий простор, яхта понеслась во весь дух, с шелестом рассекая волны и выбрасывая вверх веера искрящихся капель. Дон весело швырял в кильватерную струю оставшиеся от ленча объедки, и белые чайки то стремительно ныряли вниз, то парили над клином пены, расходящимся за кормой. Когда идешь под парусами по ветру, его свист спадает до вкрадчивости колыбельной, а соленый воздух кажется ласковым и нежным.
Переходя с галса на галс, рулевой должен быть осторожен. И хотя Дон прибрал шкот, чтобы избежать случайной переброски гика, точно управлять яхтой все равно оставалось непростой задачей. А Дон справлялся с ней без малейших усилий, тело выполняло привычные движения само, без контроля со стороны сознания. Он был облачен в зюйдвестку, но мыслями был сейчас далек от моря, и от прежней веселости на лице не осталось и следа.
— Ну почему? — настойчиво вопрошал он. — Почему ты отказываешься выйти за меня замуж? Я хочу сделать наши отношения честными, клянусь тебе!
— Они достаточно честны для меня, — рассмеялась она.
— Флора, я люблю тебя. Дело не только в том, что ты великолепна в постели — а ты великолепна, точно. Дело — как сказать? — в твоей душе, наверно. Ты отважна, мила и в тысячу раз умней меня. Я буду гордиться, если ты станешь матерью моих детей.
Смех погас. Она покачала головой:
— Мы слишком разные…
— Разве царь Соломон и царица Савская были слишком разными?
— Если бы жили в этой стране — да.
— Так тебя тревожит, как на это взглянет закон? Но ведь не все штаты запрещают смешанные браки, и в остальных вынуждены признавать эти браки, если церемония прошла там, где разрешено. Так записано в конституции!
И в той же конституции, подумалось ей, записано, что человеку после жаркого трудового дня нельзя выпить пива…
— Нет, меня тревожит то, с чем нам придется жить. Наши народы разделяет взаимная ненависть, стремление не иметь друг с другом ничего общего. Я не могу обречь на это наших детей.
— Но ведь есть и другие страны! — не уступал он. — Послушай — я уже говорил тебе, но все равно послушай! Не вечно же мне заниматься этим ремеслом. Еще несколько лет, и у меня будет столько денег, что и за сто лет не потратишь. Я человек осторожный и экономный, хоть и люблю покутить. Увезу тебя в Ирландию, во Францию. Ты ведь сама говорила, что всю жизнь мечтала повидать Францию, а мне там так понравилось, хоть и была война, что хочется вернуться. Мы сможем осесть, где пожелаем. Поселимся в каком-нибудь прелестном местечке, где никому не будет дела до цвета нашей кожи, были бы мы хорошими людьми.
— Вот подождем до твоей отставки, тогда и поговорим, — отрезала она.
А про себя добавила: быть может, к тому времени я сумей подготовить себя к мысли, что неумолимое время пожирает его изнутри. Может, я еще обрету уверенность, что, узнав обо мне всю правду, он не ожесточится — ведь обманывать его, по крайней мере в серьезных делах, я просто не сумею. Может, он еще будет рад, что я, по-прежнему полная сил, смогу держать его холодеющую руку до самого конца…
— Нет, сейчас! Если хочешь, можем сохранить это в тайне.
— Нет, дорогой, и не проси. — Взгляд ее был устремлен на пляску волн. — Не соглашусь ни открыто, ни тайно.
— А может, ты боишься стать женой уголовника? Клянусь Господом, живым они меня не возьмут! Да меня вообще не поймают, вот и все.
Она через плечо оглянулась на него — прядь каштановых волос выбилась из-под зюйдвестки на лоб, и сейчас Дон очень походил на мальчишку, охваченного искренней любовью. Флора вспомнила своих давно похороненных сыновей.
— Что толку от десятка слов, которые пробормочет мировой судья, если мы даже не сможем вместе показаться на людях?
— Я хочу принести тебе клятву верности.
— Ты уже приносил мне такую клятву неоднократно, самый дорогой ты мой человек! Я готова была разреветься от радости.
— Тогда еще одно, — сказал он грубовато. — Помирать я пока не собираюсь, но мало ли что — вот я и хочу обеспечить тебя на будущее. Пока наши отношения не узаконены, у меня сердце не на месте.
— Я не нуждаюсь в наследстве. Спасибо тебе, спасибо от всей души! Только, — она скорчила гримаску, — я не хочу иметь дела ни с адвокатами, ни с правительством.
— Вот оно как… — Дон с минуту молча покусывал нижнюю губу. Потом лицо его озарилось улыбкой, будто солнце выглянуло из-за туч. — Ну что ж, это я понимаю. Ладно. Только учти: я вовсе не отказался от мысли сделать тебя миссис О'Брайен. Я возьму тебя измором. А пока что приму свои меры. Все равно я не очень-то верю всяким банкирам, и сейчас самое время сбыть с рук всякую недвижимость. Мы переведем денежки в золото, и ты будешь знать, где запрятан клад.
— О Дон!
Деньги — мусор, а вот его намерения стоят всего мира и половины звезд небесных в придачу. Спустившись в кубрик, она стала перед ним на колени и прижалась к нему всем телом. Он наклонился, обнял ее за плечи и принялся искать ее губы своими, хрипло повторяя:
— Флора, моя прекрасная загадочная Флора!..
5
— Мы любили друг друга. Я никогда не боялась любить, Клара. Тебе бы не грех научиться этому.
Та раздавила сигарету в пепельнице и потянулась за новой.
— И чем кончилось?
— Таможенный катер перехватил его в 1924 году. — Голос Лорейс осел, с лица пропало всякое выражение. — Когда выяснилось, что он вот-вот оторвется, они открыли огонь. Он был убит.
— Ох, извини.
— Что ж, нам с тобой не привыкать к смертям. — Лорейс встряхнулась и взяла себя в руки. — Он оставил мне четверть миллиона в векселях на предъявителя. Мне пришлось уехать — я продала свои ночные клубы и четыре года провела, путешествуя по белу свету. Сначала Ирландия, Англия, Франция. Во Франции усовершенствовала свой французский, немного изучила Африку, потом поехала туда — сперва в Либерию, потом в колонии на побережье — надеялась узнать что-нибудь про своих предков. Завела много друзей в буше, ближе познакомилась с обычаями, о которых прежде читала в книгах, узнала, чем живут племена, их веру, ритуалы, тайные общества, традиции… Это заставило меня на обратном пути заглянуть на Гаити, где я тоже пожила немного.
— Воду? — распахнула глаза Клара.
— Буду, — поправила Лорейс. — Черная магия тут ни при чем, это религия. Она позволила людям остаться людьми в дни событий, едва ли не самых жестоких в истории, — да и теперь еще спасает тех, кто пребывает в омерзительных тисках нищеты и анархии. Там я вспомнила о собратьях, оставшихся дома, и вернулась в Гарлем.
— Ясно, — выдохнула Клара. — Ты основала культ. На лицо Лорейс на мгновение набежала мрачная тень.
— Ты думаешь, дескать, какой классный способ надувательства! Уверяю тебя, дело обстоит отнюдь не так.
— Нет-нет, я вовсе не то имела в виду…
— То самое, — Лорейс вздохнула. — Впрочем, ладно. Мысль вполне естественная, и винить тебя не за что. Но на деле мне нет нужды наживаться на суевериях — перед отъездом за рубеж я вложила свои средства, и очень удачно. Позже мне не понравилась ситуация на фондовом рынке, и я вовремя вышла из игры. О, я прекрасно прожила бы сама по себе. — Она посерьезнела. — Но здесь живет мой народ. И надо решить проблему моего собственного выживания на длительный срок — а теперь еще и твоего.
Клара не знала, как продолжать.
— А чем бы ты занялась, не организуй ты секты?
— Секты и их главы чересчур бросаются в глаза, особенно когда добиваются успеха, — быстро, бесстрастно ответила Лорейс. — То же и со всякими революционными движениями. Да и не хочу я революций — мне прекрасно известно, что кровопролитие ни к чему хорошему не ведет. Тебе-то это должно быть известно не хуже моего.
— Я об этом как-то не задумывалась, — скромно ответила Клара, совсем забыв о сигарете, дымящейся меж пальцев.
— Я организовала не секту, а… назовем это «обществом» в африканско-гаитянском смысле. Имей в виду, это не преступная организация и не компания бездельников; это часть некоего единого целого — культуры, нерасторжимое единство плоти, крови и духа. В моем обществе религия и магия тесно сплетены между собой. Сама я еще в Канаде перешла в католицизм, который, по-моему, стал одним из истоков вудуизма. Я не предписываю никому, какую церковь посещать, — просто открываю человеку глаза на то, что он не только христианин, а неотъемлемый элемент вечно живой Вселенной. Я не налагаю проклятий и не раздаю благословений, но говорю слова и свершаю ритуалы, в которых выступаю не как богиня и не как мессия, и даже не как святая, — просто как та, кому было дано ближе подойти к пониманию высших сил.
Мы не чураемся практической деятельности. Гаитянин понял бы, что стоит за принятым мной званием «мама-ло». Но я вовсе не пытаюсь добиться власти — ни голосованием, как республиканцы и демократы, ни насилием, как коммунисты, ни убеждением, как социалисты. Нет, моя политика заключается в том, что отдельные личности тихо-мирно объединяются под руководством добровольно признанного лидера — ив обстановке взаимовыручки строят будущее для себя самих.
— Извини, — покачала головой Клара, — но я как-то не улавливаю, о чем ты толкуешь.
— Не волнуйся, — ласково отозвалась Лорейс. — Пока что можешь рассматривать духовную сторону вопроса совсем просто: я предлагаю моим последователям что-то получше выпивки и кокаина. Что же до материальной стороны — теперь, когда очереди на биржах труда становятся все длиннее, слух о нас ширится, к нам приходит все больше и больше людей — черных, белых, пуэрториканцев, людей всех цветов кожи. Официально мы всего-навсего одна из многих сот добровольческих благотворительных групп. Потихоньку-помаленьку новичков проверяют, и если они достойны доверия, то проходят все ступени посвящения.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97