Словно тебе от роду пятнадцать лет…
— Я будто родился заново, — признался Кадок вполголоса. Взгляд его устремился куда-то за пределы окружающей суеты и тесноты. — Ты почувствуешь себя точно так же, едва мы отыщем тебе настоящую жену.
— С моим-то счастьем она окажется свинья свиньей. Кадок расхохотался, похлопал Руфуса по спине и сунул в единственную его ладонь Византии.
— Пойди утопи свое уныние в вине. А еще лучше — избавься от него с какой-нибудь хорошенькой девкой.
— Спасибо, — откликнулся Руфус, хотя его настроение внешне не изменилось. — В последнее время ты просто соришь деньгами.
— Я обнаружил странную вещь, — пробормотал Кадок. — Настоящим счастьем хочется поделиться.
Он неспешно двинулся прочь, посвистывая. Руфус остался стоять и, ссутулившись, молча смотрел ему вслед.
4
Округлая луна вместе со звездами давала достаточно света. С улиц уже убрали сор, и они почти опустели. Только патрули время от времени вышагивали по своим маршрутам, и отблеск их фонарей, отражаясь в металле кольчуг, свидетельствовал, что сила не дремлет, город может спать спокойно, а редкие прохожие — двигаться без боязни.
Кадок глубоко вдохнул ночной воздух. Жара спала, сменившись мягким теплом. Дым, пыль, вонь, всякие острые запахи улеглись до утра. На подступах к Контоскалиону ветерок донес до его ноздрей легкий аромат корабельной смолы, и он улыбнулся. Удивительно, что именно запахи пробуждают яркие воспоминания. Обветренная, просоленная в дальних морях галера готовится к выходу из египетской гавани Сор, и его отец, возвышаясь над сынишкой, на прощание крепко жмет маленькую ручонку… Кадок поднял руку, ту же самую, но давно уже взрослую руку к лицу. Волосы на тыльной стороне ладони щекотнули его по губе. На него сызнова пахнуло жасмином, духами Алият, и — может ли быть такое? — ее прелестью. Прощальный поцелуй был нескончаемо долгим.
Теперь им владела счастливая истома. Оставалось лишь чуть-чуть посмеиваться над собой. Сегодня Алият, едва завидев Кадока, сообщила: могущественный Бардас Манассес прислал депешу, что при всем желании прибыть к ней нынче не сможет, и возлюбленный может воспользоваться дополнительными часами как нечаянным даром Афродиты. А на прощание, прильнув к его груди, промурчала: «Теперь я познала, как вынослив бессмертный…»
Он зевнул. Ох, как хорошо бы поспать, особенно если рядом с ней… Однако ее прислуга уже подметила, как жалует госпожа этого иностранца. Не стоит давать нового повода для пересудов. Слушок может достичь не тех ушей. Хотя осталось недолго ждать — скоро, совсем уже скоро…
Темень вокруг резко сгустилась. Он свернул на улочку, ведущую к порту, а соответственно, и к постоялому двору. С обеих сторон навалились кирпичные стены, лишь узкая полоска неба просвечивала над головой. Кадок замедлил шаг — не приведи Бог споткнуться обо что-нибудь. Но что там в вязкой. тишине позади — шаги? Мелькнула мысль, что он трижды или четырежды мельком видел за собой одну и ту же фигуру в плаще с капюшоном. Кто-то другой следует тем же путем по чистой случайности?
Блеснул свет: в ту минуту, когда Кадок миновал боковой тупичок, там приоткрыли фонарь. На мгновение он был ослеплен и тут же услышал: «Это он самый!..» Из переулка выбежали трое. Один из них обнажил меч.
Кадок отскочил назад. Нападающие рассредоточились — один отошел направо, другой налево, третий остался с ним лицом к лицу. Его окружили и приперли к стене.
Он выхватил нож. У двоих тоже были ножи, и только. Возмущаться, звать на помощь было бы напрасной тратой сил: если он не поможет себе сам, его прикончат быстрее некуда. Левая рука расстегнула плащ, сорвав застежку.
Тот, что стоял напротив, занес меч для удара. Фонарь опустили на землю в переулке, но Кадок все же различал силуэт меченосца в кольчуге. Свистнула сталь, Кадок уклонился и швырнул плащ, норовя накрыть им невидимое лицо атакующего. Послышалась ругань — меч запутался в складках. Кадок прыгнул вправо с надеждой обогнуть врага, что стоял там. Но негодяй оказался слишком искусен, закрыл путь собой, замахнулся кинжалом и угодил бы Кадоку точно в живот, не накопи тот за бессмертную жизнь изрядной решительности и ловкости. Он отбил кинжал собственным ножом, отступив на шаг.
Спина уперлась в кирпичи. Выходит, попался? Оскалив зубы, он сделал обманный выпад. Враг с кинжалом отскочил за пределы досягаемости. Зато тот, что с мечом, изготовился к новому удару.
По камням простучали сандалии. Отблеск света скользнул по медной бороде. Крюк, заменивший Руфусу руку, вонзился меченосцу в горло и яростно заворочался, раздирая хрящи. Противник выронил меч, попытался удержать рукоять, но упал на колени и захрипел, истекая кровью.
Кадок приблизился, подобрал меч и отпрыгнул назад, выпрямляясь. Он не считал себя мастером рубиться на мечах, но все-таки считал своим долгом освоить все боевые искусства, с какими познакомился на протяжении столетий. Человек с кинжалом удрал без оглядки. Последний из нападающих попытался насесть на Кадока со спины, но стремительный поворот — и меч рубанул по руке с ножом. Удар оказался тяжелым, по-видимому, удалось перебить кость. Нападающий вскрикнул, пошатнулся и бросился наутек.
Руфус, рыча от ярости, извлек крюк из поверженного тела и кинулся вдогонку, но оба беглеца уже исчезли в ночи. Он остановился, обернулся, хрипло спросил:
— Ты не ранен?
— Нет. — Кадоку не хватало дыхания, сердце бешено стучало. Однако мысли были ясными и холодными, как лед на плаву в морях у побережья Туле. Он бросил взгляд на человека в кольчуге — тот корчился, стонал и харкал кровью. — Пойдем отсюда! Прежде чем явится еще кто-нибудь…
Он отшвырнул меч, теперь уже бесполезный, который мог бы только послужить уликой против них.
— Куда пойдем? На постоялый двор?
— Никоим образом. — Кадок поспешил прочь. Дыхание вернулось к нему, пульс замедлился. — Эти трое поджидали меня, именно меня. Значит, им было известно, как я пойду и где остановился. Кто бы ни подослал их, он не успокоится и предпримет новую попытку.
— Мне подумалось, что неплохо пойти за тобой и последить, чтоб чего не случилось. Ты ж оставил у этого сукина сына в Фанаре целое состояние.
— Не могу похвастаться своим остроумием, — сказал Кадок мрачно. — Ты сегодня показал куда больше сообразительности, чем я.
— Ха, так ты же влюблен. Хуже, чем пьяный. Куда мы все-таки идем? Думаю, на главных улицах бояться нечего. Может, удастся достучаться в какую-нибудь другую гостиницу. Если ты без денег, то у меня еще кое-что осталось.
Кадок покачал головой. Тем временем они выбрались на главную улицу, хоть сейчас, при лунном свете, она казалась тусклой и безлюдной.
— Нет, не годится. Будем бродить крадучись до рассвета, а там смешаемся с толпой тех, кто выходит из города. Это были не просто разбойники и даже не наемные убийцы. Латы и меч. Значит, по крайней мере один из них был имперским солдатом.
5
Всеволод по кличке Толстяк занимал среди русских торговцев видное положение, и в предместье святого Мамо у него был собственный дом. Дом был невелик, но обставлен с варварской пышностью: Всеволод жил здесь, когда наезжал в Константинополь, холостяком или в обществе одной-двух распутниц. Прислуживали ему молодые соотечественники, на которых можно было положиться как на самого себя. А наверху была еще потайная комнатка, о наличии которой догадаешься не вдруг.
Сегодня Всеволод явился под вечер, сжимая в руке кувшин. Седоватая борода ниспадала на брюхо, выпирающее из-под расшитого кафтана.
— Принес вам вино, — возвестил он. — Дешевое, зато много. Нынче вам и понадобится много, а на тонкий вкус наплевать. Держи…
Он сунул кувшин Кадоку. Тот встал, не обращая внимания на жест хозяина, а кувшин принял Руфус и опрокинул себе в рот. Перед тем Руфус проспал изрядное число часов, в то время как Кадок беспокойно вышагивал меж голых стен или упорно смотрел за окно, на Золотой Рог и бесчисленные городские купола на другой его стороне.
— Ну и что удалось узнать, Всеволод Изяславич? — спросил Кадок без выражения. Как и Всеволод, он говорил по-русски.
Торговец грузно опустился на кровать, отозвавшуюся на это громким скрипом, и оповестил басом:
— Плохие новости. Я ходил к лавке Петроса Симонидиса, и там поставлены стражники. Пришлось потратиться, чтоб они согласились отвечать честно, только им и самим ничего толком не известно. Они знают одно: Петрос арестован, и его допрашивают. — Шумный вздох, как порыв степного ветра. — Если его не отпустят, это, ей-ей, самый ловкий грабеж, какой я когда-либо видел. Милосердные святые, как теперь бедному старику заработать на кусок хлеба для жены и детей!
— А что будет со мной?
— Ты что, не понимаешь, Кадок Рысев? Я не мог давить на них чересчур напористо. Ты молод, а я уже нет. Храбрость уходит вместе с юностью и силой. В лучшие свои дни вспоминай почаще Господа, пока годы и беды не одолели и тебя. Но я потолковал со знакомым капитаном городской гвардии. Да, все именно так, как ты и опасался, — им нужен не Петрос, а ты сам. Зачем, капитану неведомо, но поговаривают, что неподалеку от твоего обиталища произошла стычка с убийством. Впрочем, это я уже знаю от тебя.
— Так я и думал, — произнес Кадок. — Спасибо тебе. Руфус, наконец, опустил кувшин и прохрипел:
— Что же нам делать?
— Лучше всего пока не менять убежища и оставаться здесь, — ответил Всеволод. — Вам известно, что я вскоре собираюсь домой в Чернигов. Можете отправиться со мной. Грекам будет невдомек, что вы на моем корабле. Может, даже, я загримирую тебя, Руфус, под юную рабыню-черкешенку. Как тебе это понравится, а?
Он шумно расхохотался.
— У нас нет денег заплатить тебе за проезд, — сказал Кадок.
— Неважно. Ты мой друг, мой брат во Христе. Я доверюсь твоему слову, что ты заплатишь позже. Тридцать процентов сверху, ладно? А еще ты расскажешь мне подробнее, как ты влип в неприятности. Надеюсь, это поможет мне уберечься от них самому.
— Как только отплывем, расскажу.
— Договорились.. — Всеволод переводил глаза с Кадока на Руфуса и обратно. — Я думал, мы сегодня повеселимся, выпьем хорошенько, но вижу, что ты, Кадок, не в настроении.
Потерять такие деньги — еще бы не печаль! Я велю прислать вам ужин наверх. Встретимся завтра. Господь да принесет вам утешение во сне.
Тяжело поднявшись, он выбрался из потайной комнаты. Стена за ним замкнулась.
На фоне заката, золотого с розовым, Константинополь нависал синей тенью над золотистым отливом воды. Сумерки наползали на предместье святого Мамо и просачивались в комнату, как дымок. Кадок взял кувшин с вином, сделал глоток и тут же опустил кувшин на прежнее место.
— Ты что, и впрямь намерен выложить ему все как есть? — удивился Руфус.
— Ну уж нет, не все. — Теперь они говорили по-латыни. — Изобрету какую-нибудь историю, которой он поверит и которая не причинит ему зла. Что-нибудь про чиновника, решившего не ждать обещанной ему доли, а завладеть всем моим золотом, избавившись от меня.
— А может, мерзавца еще и донимала ревность, — предположил Руфус. — Даже Всеволод и тот, наверное, слышал, что ты посещаешь эту Атенаис.
— Какую-то историю придумать все равно надо. — Голос Кадока дал трещину. — Честно говоря, я и сам не понимаю, что произошло.
— Ха! Все ясно, как бородавка на заднице. Сучка втянула в дело кого-то из своих завсегдатаев. Решили заткнуть тебе глотку на веки вечные — потом они и до меня добрались бы — и прикарманить твои денежки. Может, она прибрала к рукам какого-нибудь олуха из верхних правителей — знает про него что-нибудь гадкое, например. А может, он был попросту радешенек услужить ей и получить свою долю. Нам повезло, мы живы, но выиграла все равно она. Теперь на нас объявлена охота. Если мы хотим оставаться в живых и дальше, нам нельзя возвращаться сюда лет двадцать, а то и тридцать. — Руфус отхлебнул из кувшина, вино чавкнуло. — Забудь ее.
Кадок стукнул кулаком по стене. Штукатурка треснула и обвалилась пластом.
— Как же она могла? Как?!..
— Проще некуда. Ты сам сплел силок, в который и угодил. — Руфус потрепал Кадока по плечу. — Не отчаивайся. Не пройдет и одного поколения, как наплутуешь золота на новый сундук…
— Но зачем ей это понадобилось? Кадок оперся рукой на стену, а лицом на руку. Руфус пожал плечами.
— Шлюха — она и есть шлюха.
— Она же бессмертная… И я предложил ей… Он замолк, не в силах продолжать. Руфус жестко поджал губы, хоть в полумраке этого было не различить.
— Надо было предвидеть. Ты куда проницательнее меня, если только даешь себе труд подумать. Сколько лет она была тем, кем была? Четыреста, так ты мне сказал? Ну и сколько же у нее за это время было мужчин? Тысяча в год? Сейчас, может, ей столько не требуется, зато раньше, вероятно, бывало и больше.
— Она говорила мне, что… Она брала и берет от жизни все, что могла и может…
— Что доказывает, как ей нравится заниматься тем, чем она занимается.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97
— Я будто родился заново, — признался Кадок вполголоса. Взгляд его устремился куда-то за пределы окружающей суеты и тесноты. — Ты почувствуешь себя точно так же, едва мы отыщем тебе настоящую жену.
— С моим-то счастьем она окажется свинья свиньей. Кадок расхохотался, похлопал Руфуса по спине и сунул в единственную его ладонь Византии.
— Пойди утопи свое уныние в вине. А еще лучше — избавься от него с какой-нибудь хорошенькой девкой.
— Спасибо, — откликнулся Руфус, хотя его настроение внешне не изменилось. — В последнее время ты просто соришь деньгами.
— Я обнаружил странную вещь, — пробормотал Кадок. — Настоящим счастьем хочется поделиться.
Он неспешно двинулся прочь, посвистывая. Руфус остался стоять и, ссутулившись, молча смотрел ему вслед.
4
Округлая луна вместе со звездами давала достаточно света. С улиц уже убрали сор, и они почти опустели. Только патрули время от времени вышагивали по своим маршрутам, и отблеск их фонарей, отражаясь в металле кольчуг, свидетельствовал, что сила не дремлет, город может спать спокойно, а редкие прохожие — двигаться без боязни.
Кадок глубоко вдохнул ночной воздух. Жара спала, сменившись мягким теплом. Дым, пыль, вонь, всякие острые запахи улеглись до утра. На подступах к Контоскалиону ветерок донес до его ноздрей легкий аромат корабельной смолы, и он улыбнулся. Удивительно, что именно запахи пробуждают яркие воспоминания. Обветренная, просоленная в дальних морях галера готовится к выходу из египетской гавани Сор, и его отец, возвышаясь над сынишкой, на прощание крепко жмет маленькую ручонку… Кадок поднял руку, ту же самую, но давно уже взрослую руку к лицу. Волосы на тыльной стороне ладони щекотнули его по губе. На него сызнова пахнуло жасмином, духами Алият, и — может ли быть такое? — ее прелестью. Прощальный поцелуй был нескончаемо долгим.
Теперь им владела счастливая истома. Оставалось лишь чуть-чуть посмеиваться над собой. Сегодня Алият, едва завидев Кадока, сообщила: могущественный Бардас Манассес прислал депешу, что при всем желании прибыть к ней нынче не сможет, и возлюбленный может воспользоваться дополнительными часами как нечаянным даром Афродиты. А на прощание, прильнув к его груди, промурчала: «Теперь я познала, как вынослив бессмертный…»
Он зевнул. Ох, как хорошо бы поспать, особенно если рядом с ней… Однако ее прислуга уже подметила, как жалует госпожа этого иностранца. Не стоит давать нового повода для пересудов. Слушок может достичь не тех ушей. Хотя осталось недолго ждать — скоро, совсем уже скоро…
Темень вокруг резко сгустилась. Он свернул на улочку, ведущую к порту, а соответственно, и к постоялому двору. С обеих сторон навалились кирпичные стены, лишь узкая полоска неба просвечивала над головой. Кадок замедлил шаг — не приведи Бог споткнуться обо что-нибудь. Но что там в вязкой. тишине позади — шаги? Мелькнула мысль, что он трижды или четырежды мельком видел за собой одну и ту же фигуру в плаще с капюшоном. Кто-то другой следует тем же путем по чистой случайности?
Блеснул свет: в ту минуту, когда Кадок миновал боковой тупичок, там приоткрыли фонарь. На мгновение он был ослеплен и тут же услышал: «Это он самый!..» Из переулка выбежали трое. Один из них обнажил меч.
Кадок отскочил назад. Нападающие рассредоточились — один отошел направо, другой налево, третий остался с ним лицом к лицу. Его окружили и приперли к стене.
Он выхватил нож. У двоих тоже были ножи, и только. Возмущаться, звать на помощь было бы напрасной тратой сил: если он не поможет себе сам, его прикончат быстрее некуда. Левая рука расстегнула плащ, сорвав застежку.
Тот, что стоял напротив, занес меч для удара. Фонарь опустили на землю в переулке, но Кадок все же различал силуэт меченосца в кольчуге. Свистнула сталь, Кадок уклонился и швырнул плащ, норовя накрыть им невидимое лицо атакующего. Послышалась ругань — меч запутался в складках. Кадок прыгнул вправо с надеждой обогнуть врага, что стоял там. Но негодяй оказался слишком искусен, закрыл путь собой, замахнулся кинжалом и угодил бы Кадоку точно в живот, не накопи тот за бессмертную жизнь изрядной решительности и ловкости. Он отбил кинжал собственным ножом, отступив на шаг.
Спина уперлась в кирпичи. Выходит, попался? Оскалив зубы, он сделал обманный выпад. Враг с кинжалом отскочил за пределы досягаемости. Зато тот, что с мечом, изготовился к новому удару.
По камням простучали сандалии. Отблеск света скользнул по медной бороде. Крюк, заменивший Руфусу руку, вонзился меченосцу в горло и яростно заворочался, раздирая хрящи. Противник выронил меч, попытался удержать рукоять, но упал на колени и захрипел, истекая кровью.
Кадок приблизился, подобрал меч и отпрыгнул назад, выпрямляясь. Он не считал себя мастером рубиться на мечах, но все-таки считал своим долгом освоить все боевые искусства, с какими познакомился на протяжении столетий. Человек с кинжалом удрал без оглядки. Последний из нападающих попытался насесть на Кадока со спины, но стремительный поворот — и меч рубанул по руке с ножом. Удар оказался тяжелым, по-видимому, удалось перебить кость. Нападающий вскрикнул, пошатнулся и бросился наутек.
Руфус, рыча от ярости, извлек крюк из поверженного тела и кинулся вдогонку, но оба беглеца уже исчезли в ночи. Он остановился, обернулся, хрипло спросил:
— Ты не ранен?
— Нет. — Кадоку не хватало дыхания, сердце бешено стучало. Однако мысли были ясными и холодными, как лед на плаву в морях у побережья Туле. Он бросил взгляд на человека в кольчуге — тот корчился, стонал и харкал кровью. — Пойдем отсюда! Прежде чем явится еще кто-нибудь…
Он отшвырнул меч, теперь уже бесполезный, который мог бы только послужить уликой против них.
— Куда пойдем? На постоялый двор?
— Никоим образом. — Кадок поспешил прочь. Дыхание вернулось к нему, пульс замедлился. — Эти трое поджидали меня, именно меня. Значит, им было известно, как я пойду и где остановился. Кто бы ни подослал их, он не успокоится и предпримет новую попытку.
— Мне подумалось, что неплохо пойти за тобой и последить, чтоб чего не случилось. Ты ж оставил у этого сукина сына в Фанаре целое состояние.
— Не могу похвастаться своим остроумием, — сказал Кадок мрачно. — Ты сегодня показал куда больше сообразительности, чем я.
— Ха, так ты же влюблен. Хуже, чем пьяный. Куда мы все-таки идем? Думаю, на главных улицах бояться нечего. Может, удастся достучаться в какую-нибудь другую гостиницу. Если ты без денег, то у меня еще кое-что осталось.
Кадок покачал головой. Тем временем они выбрались на главную улицу, хоть сейчас, при лунном свете, она казалась тусклой и безлюдной.
— Нет, не годится. Будем бродить крадучись до рассвета, а там смешаемся с толпой тех, кто выходит из города. Это были не просто разбойники и даже не наемные убийцы. Латы и меч. Значит, по крайней мере один из них был имперским солдатом.
5
Всеволод по кличке Толстяк занимал среди русских торговцев видное положение, и в предместье святого Мамо у него был собственный дом. Дом был невелик, но обставлен с варварской пышностью: Всеволод жил здесь, когда наезжал в Константинополь, холостяком или в обществе одной-двух распутниц. Прислуживали ему молодые соотечественники, на которых можно было положиться как на самого себя. А наверху была еще потайная комнатка, о наличии которой догадаешься не вдруг.
Сегодня Всеволод явился под вечер, сжимая в руке кувшин. Седоватая борода ниспадала на брюхо, выпирающее из-под расшитого кафтана.
— Принес вам вино, — возвестил он. — Дешевое, зато много. Нынче вам и понадобится много, а на тонкий вкус наплевать. Держи…
Он сунул кувшин Кадоку. Тот встал, не обращая внимания на жест хозяина, а кувшин принял Руфус и опрокинул себе в рот. Перед тем Руфус проспал изрядное число часов, в то время как Кадок беспокойно вышагивал меж голых стен или упорно смотрел за окно, на Золотой Рог и бесчисленные городские купола на другой его стороне.
— Ну и что удалось узнать, Всеволод Изяславич? — спросил Кадок без выражения. Как и Всеволод, он говорил по-русски.
Торговец грузно опустился на кровать, отозвавшуюся на это громким скрипом, и оповестил басом:
— Плохие новости. Я ходил к лавке Петроса Симонидиса, и там поставлены стражники. Пришлось потратиться, чтоб они согласились отвечать честно, только им и самим ничего толком не известно. Они знают одно: Петрос арестован, и его допрашивают. — Шумный вздох, как порыв степного ветра. — Если его не отпустят, это, ей-ей, самый ловкий грабеж, какой я когда-либо видел. Милосердные святые, как теперь бедному старику заработать на кусок хлеба для жены и детей!
— А что будет со мной?
— Ты что, не понимаешь, Кадок Рысев? Я не мог давить на них чересчур напористо. Ты молод, а я уже нет. Храбрость уходит вместе с юностью и силой. В лучшие свои дни вспоминай почаще Господа, пока годы и беды не одолели и тебя. Но я потолковал со знакомым капитаном городской гвардии. Да, все именно так, как ты и опасался, — им нужен не Петрос, а ты сам. Зачем, капитану неведомо, но поговаривают, что неподалеку от твоего обиталища произошла стычка с убийством. Впрочем, это я уже знаю от тебя.
— Так я и думал, — произнес Кадок. — Спасибо тебе. Руфус, наконец, опустил кувшин и прохрипел:
— Что же нам делать?
— Лучше всего пока не менять убежища и оставаться здесь, — ответил Всеволод. — Вам известно, что я вскоре собираюсь домой в Чернигов. Можете отправиться со мной. Грекам будет невдомек, что вы на моем корабле. Может, даже, я загримирую тебя, Руфус, под юную рабыню-черкешенку. Как тебе это понравится, а?
Он шумно расхохотался.
— У нас нет денег заплатить тебе за проезд, — сказал Кадок.
— Неважно. Ты мой друг, мой брат во Христе. Я доверюсь твоему слову, что ты заплатишь позже. Тридцать процентов сверху, ладно? А еще ты расскажешь мне подробнее, как ты влип в неприятности. Надеюсь, это поможет мне уберечься от них самому.
— Как только отплывем, расскажу.
— Договорились.. — Всеволод переводил глаза с Кадока на Руфуса и обратно. — Я думал, мы сегодня повеселимся, выпьем хорошенько, но вижу, что ты, Кадок, не в настроении.
Потерять такие деньги — еще бы не печаль! Я велю прислать вам ужин наверх. Встретимся завтра. Господь да принесет вам утешение во сне.
Тяжело поднявшись, он выбрался из потайной комнаты. Стена за ним замкнулась.
На фоне заката, золотого с розовым, Константинополь нависал синей тенью над золотистым отливом воды. Сумерки наползали на предместье святого Мамо и просачивались в комнату, как дымок. Кадок взял кувшин с вином, сделал глоток и тут же опустил кувшин на прежнее место.
— Ты что, и впрямь намерен выложить ему все как есть? — удивился Руфус.
— Ну уж нет, не все. — Теперь они говорили по-латыни. — Изобрету какую-нибудь историю, которой он поверит и которая не причинит ему зла. Что-нибудь про чиновника, решившего не ждать обещанной ему доли, а завладеть всем моим золотом, избавившись от меня.
— А может, мерзавца еще и донимала ревность, — предположил Руфус. — Даже Всеволод и тот, наверное, слышал, что ты посещаешь эту Атенаис.
— Какую-то историю придумать все равно надо. — Голос Кадока дал трещину. — Честно говоря, я и сам не понимаю, что произошло.
— Ха! Все ясно, как бородавка на заднице. Сучка втянула в дело кого-то из своих завсегдатаев. Решили заткнуть тебе глотку на веки вечные — потом они и до меня добрались бы — и прикарманить твои денежки. Может, она прибрала к рукам какого-нибудь олуха из верхних правителей — знает про него что-нибудь гадкое, например. А может, он был попросту радешенек услужить ей и получить свою долю. Нам повезло, мы живы, но выиграла все равно она. Теперь на нас объявлена охота. Если мы хотим оставаться в живых и дальше, нам нельзя возвращаться сюда лет двадцать, а то и тридцать. — Руфус отхлебнул из кувшина, вино чавкнуло. — Забудь ее.
Кадок стукнул кулаком по стене. Штукатурка треснула и обвалилась пластом.
— Как же она могла? Как?!..
— Проще некуда. Ты сам сплел силок, в который и угодил. — Руфус потрепал Кадока по плечу. — Не отчаивайся. Не пройдет и одного поколения, как наплутуешь золота на новый сундук…
— Но зачем ей это понадобилось? Кадок оперся рукой на стену, а лицом на руку. Руфус пожал плечами.
— Шлюха — она и есть шлюха.
— Она же бессмертная… И я предложил ей… Он замолк, не в силах продолжать. Руфус жестко поджал губы, хоть в полумраке этого было не различить.
— Надо было предвидеть. Ты куда проницательнее меня, если только даешь себе труд подумать. Сколько лет она была тем, кем была? Четыреста, так ты мне сказал? Ну и сколько же у нее за это время было мужчин? Тысяча в год? Сейчас, может, ей столько не требуется, зато раньше, вероятно, бывало и больше.
— Она говорила мне, что… Она брала и берет от жизни все, что могла и может…
— Что доказывает, как ей нравится заниматься тем, чем она занимается.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97