Натуральный лабиринт, ориентацию он уже потерял, хотя, казалось бы, все должно быть просто. Он миновал кабинет майора с невнятной фамилией, знакомые плакаты – и тут ему преградили путь трое.
– Гражданин Соколов? – спросил передний, небрежно козырнув.
– Я, – сказал Андрей. Неожиданным встречным он обрадовался – у них можно было спросить, где выход. – Вот, выход найти не могу…
Офицер глянул на пропуск:
– Нет печати, вот и не находите. Пройдемте, – сказал он и пошел по коридору. Андрей пошел следом за ним, остальные двое – сзади. Что-то странное было в этом офицере, что-то, чего Андрей никак не мог конкретизировать. Пропуск без печати он по-прежнему сжимал в руке, как спасительную соломинку. Куда они его ведут? Печать ставить? А на фига такой конвой? В чем дело? И почему без печати выхода не найти?
Они вошли в лифт – тяжеловесно-роскошный официозный лифт пятидесятых годов.
И вот в лифте он испугался. Андрей никогда не боялся официальных учреждений, паспортного режима и проходных – все-таки сын офицера, полжизни по военным городкам и заставам, но в лифте он оказался нос к носу с сопровождающим и обмер. У того были нарисованные голубые глаза. И плакатное лицо. И лазоревые петлицы на щегольском кителе довоенного образца.
Лифт остановился. Андрей не успел ничего спросить, да и не хотел. Мысль была одна – делать ноги. Только бы узнать, куда прорываться. Потому он продолжал делать вид, что все идет как надо и он ничего не замечает.
Этот коридор был гулким и нежилым, но народу, в отличие от нижних этажей, попадалось предостаточно. Встречные как будто спрыгнули со старых плакатов, они были крепкие, румяные, с открытыми суровыми лицами и честными глазами, в ладно подогнанном обмундировании, только вот сапоги не стучали по паркету… да и паркет был ненастоящий, все жилочки-трещинки были тщательно прорисованы. И на этом нарисованном паркете виднелась только его собственная тень. Других не было.
Торжественно и медленно отворилась тяжелая дверь, за ней открылась приемная с зелеными бархатными шторами. Он почти ожидал именно такого антуража – опять из фильмов про Кровавую Гэбню. Андрей опомнился только в кабинете. Да, оно. Полумрак. Массивная мебель, кожаная обивка, зеленое сукно огромного танкообразного стола, красный тяжелый бархат опущенных штор. На столе лампа на бронзовой ножке с зеленым грибообразным абажуром. И свет ее выхватывает нижнюю часть лица кого-то, восседающего за столом. И виднее всего толстые темные мокрые губы. Остальное тонет в темноте – лампа светит в глаза входящему. И кто-то еще стоит там, у невидимого окна, тяжелый, бронзовый, как статуя командора. Андрей не то чтобы увидел – скорее почувствовал его присутствие.
Собственное тело тоже казалось тяжелым. Оцепенелым в отлитой металлической форме. Осознание этого ощущения испугало и заставило очнуться. Это оцепенение и есть парализующий страх, понял он и разозлился на себя. В таком разозленном состоянии однажды он, тихий мальчик из художественного кружка, попер на троих дворовых заводил, которых боялись даже старшеклассники. В таком состоянии он стряхнул с руки визжащую перепуганную девушку и выбил нож у грабителя. Так какого, спрашивается, осьминога отступать перед плакатными выходцами с их старыми штучками – лампой в глаза и дурацкой чертовщиной? Андрей осторожно вдохнул и выдохнул и решительно пододвинул к столу стул. И сел, не дожидаясь приглашения, – так, чтобы выйти из светового конуса.
Губы с той стороны улыбнулись. На стол паучками выползли суетливые руки с толстыми пальцами.
– Пришлось самим за вами зайти, раз вы к нам отказались, – с неуловимым неопределенным акцентом проговорил тусклый голос, похожий на стук древних костей под лопатой могильщика. – Я не буду ходить вокруг да около.
– Да уж, пожалуйста, – съязвил Андрей. – Не ходите.
Губы снова растянулись в улыбке. Так улыбается кот, глядя на отважного мышонка.
– Если вам угодно. – Пальцы покрутились, словно пауки ощупали друг друга. – Вам предлагается сделка. Нам известно о ваших взаимоотношениях с дочерью академика Фомина, Викторией.
Андрей сжал кулаки. Губы снова улыбнулись. И опять зашевелились, мясистые, сытые, страшные.
– Мы можем помочь вам. Вы должны уговорить академика прекратить сопротивление. Он все равно наш, и он это знает.
– Тогда почему вы сами его не возьмете?
Губы вытянулись в жесткую, злую и презрительную линию.
– А это не ваше дело! Не ваше! – Голос превратился в шипение, и пальцы на столе зазмеились, словно были они пластилиновые и умечи менять форму. Пальцы удлинялись и ползли, в вожделении покачивая приподнятыми кончиками, к Андрею. – Он наш. Он раньше или позже будет наш. – Губы снова раздвинулись в улыбке и захихикали. – Он же подпись-то поставил, поставил. И два приглашения в корзинку выбросил.
– Какие приглашения? – Любопытство оказалось составной частью злости.
Губы ухмылялись.
– Узнаете, узнаете… И тогда уже ничто нам не помешает.
– А я-то тогда вам зачем?
– А вы нам, в общем, не нужны. Но… – Пальцы снова утянулись, сократившись, как пиявки. Голос посуровел, губы отвердели. – Ваше дело – заставить академика отказаться от последнего, третьего приглашения.
– За каким хреном? Вам нужно, вы и заставляйте.
Понятно. Они торопятся. Почему – неважно, сейчас этот фактор времени – его козырь. «И ничего вы мне не сделаете. Вы – ненастоящие. Вы миф. Вас вообще никогда не было, вы тупая придумка».
Мантра не очень помогла. Хотя Андрей никогда не верил в эту самую Гэбню, считая ее грязным конъюнктурным враньем, потому что знал довольно много о том, как же оно тогда было, и страшно оно было, но не так, – но она сидела вот здесь. Перед ним. И угрожала. И даже имела власть, необъяснимую, а потому страшную.
И как же Андрей сейчас ненавидел тех, кто это чертов миф породил и выкормил! Тетрадка Фомина стояла перед глазами – тот раздач о материализации идей. Вот она, идея, сидит. Радуется. Нет, если только удастся выпутаться из всей этой истории, вытащить Фоминых, тогда кое-кто усвоит, что за порожденные тобой мифы надо отвечать.
Пальцы снова шустро побежали по столу, на сей раз оставляя за собой лужицы, словно тающий сургуч. Губы раздраженно заплясали, обретя какую-то противную тягучесть, сползли набок, потекли по щеке. Шипение. Пальцы быстро уползли, растягиваясь, как прилипшая к сукну жвачка, и весь собеседник на мгновение исчез во тьме. У Андрея волосы зашевелились на шее. Черт, давно пора было подстричься… Собеседник снова возник, он снова улыбался, но губы уже не текли, и пальцы почти не пиявились. И говорил он уже гораздо увереннее.
– А Виктория Алексеевна вам нужна? Нужна, – протянул, переходя в шепот, голос. – Нужна-а-ахххх… Так вот. – Снова голос стал прежним, и ободряюще улыбнулись губы. – Если уговорите академика отказаться от приглашения и… сотрудничать с нами, то Вика ваша. Не беспокойтесь, вы будете отправлены в место, где сможете жить сколько угодно вместе, с семейством академика. Вечно жить! И ему ничего дурного не будет – наоборот, все к его услугам! Вы должны заставить его понять, что он не должен нас бояться. Семьдесят лет назад произошло, так скажем… недоразумение. Виновные давно наказаны. Он может вернуться. Он будет прощен! – Губы улыбнулись еще добрее. – А если вы не сумеете уговорить его, то Вику вы потеряете навсегда. Навсегда! Это я вам лично гарантирую… Идите и действуйте! Быстро!
– Сейчас, только шнурки…
Конец фразы застрял где-то в горле, потому что из темноты в круг света вдвинулась рука. Крупнее, чем положено, отблескивающая темным металлом, с аккуратной, застегнутой на покрытую черной патиной пуговичку манжетой бронзовой гимнастерки. Кулак лег на стол с тяжелым ударом.
– Это приказ. Это нужно Родине, – прогудел бронзовый голос. – Вы сын военнослужащего и должны понимать свой долг!
– А без печати не выйдешь, – тягуче прошептал «текучий».
– Вы сделаете это.
– С какой стати? – спросил Андрей.
– Сами знаете, – бесстрастно прогудел «бронзовый», и Андрей впервые по-настоящему испугался. Потому что понял – они знают то, что он понял только сейчас. Ему нужна Вика. Настолько нужна, что…
– Пропуск!
Андрей машинально достал бумажку, выписанную майором.
Бронзовая рука сжалась в кулак и опустилась на нижнюю часть листка, оставив там круглую четкую печать с гербом.
– Вы это сделаете. Идите.
Он не запомнил, как его вывели из кабинета.
Он долго стоял и тупо смотрел на бумажку с фиолетовой печатью, потом вспомнил, что надо выбираться, и побрел к выходу, который на сей раз нашел без всякого труда. И никто ему по дороге не встретился.
На площади перед учреждением шла себе обычная жизнь. День клонился к вечеру. И только теперь, оглядевшись, Андрей осознал, что место это необычное. Он таких в Москве не видал.
Само пятиэтажное желтое здание былого объекта в стиле сталинского ампира было построено «покоем», перекладина этого «покоя» служила фасадом. С одной стороны тянулись серые и желтые дома старой постройки, обветшавшие от времени, нежилые. Наверняка в них ютились какие-то невнятные конторы, судя по казенным табличкам у подъездов. С другой стороны был парк не парк, сквер не сквер, а сзади кошмарного здания тянулась стена. Хороший такой заборчик метра в два высотой, который терялся за деревьями сквера. Площадь перед зданием была вытянуто-овальной формы, и на ней был разворот и конечные остановки нескольких автобусов и троллейбусов. Совершенно не московский пейзаж, что-то провинциальное. И пыльные автобусы – провинциально-древние, из советских времен, лобастые ЛиАЗы с красной полосой по боку и двумя дверями и желтые коробчатые ЛАЗы с узкой дверцей впереди и двумя пошире – по центру и в задней части. В обеих столицах давно уже нет таких, да и в крупных городах осталось мало.
Он поежился. В затылке ощущался холодок от внимательного и злорадного следящего взгляда.
Жгучая, бешеная злость выдавила слезы на глаза.
Скорее уходить. Оторваться. Спасать Вику. Хрен вы ее получите!
Андрей рванул вперед и успел вскочить в дверь переполненного автобуса. Кряхтя, автобус тронулся. Остановки оказались короткими, и на следующей, на углу того же сквера, его вытолкнули. Он не стал ждать – эта остановка прекрасно просматривалась от здания Конторы – и, смешавшись с толпой, нырнул за угол.
За углом обнаружились ларьки и забегаловка с пивом и хот-догами, а дальше Андрей увидел нечто совершенно здесь невозможное. Это больше всего походило на подземные переходы на остановках Ленинградского шоссе. Но над ним торчал железный столб с потухшей и разбитой буквой «М». Но тут нет метро! Планировалось, да, но так и не построили же! Переход имел вид тоскливо-запущенный. У входа кучковалась компания хиппово-металлистских ребяток.
По левую руку темнели деревья лесопарка, словно страна мертвых за освещенной желтыми фонарями полосой боковой улочки. Впереди шумела магистраль. Андрей медленно шел к переходу – за каким чертом, сам не знал. Сейчас, когда в голове немного улеглось, в груди комом стояли злость и горечь. Он ни на мгновение не поверил обещаниям. Им только нужен предлог, чтобы схватить Вику. То есть Фоминых. А пообещать они могут что угодно. И не отдадут ему Вику, и Фоминых потом уничтожат.
Самое поганое, что при всем этом внутри копошилась дерзкая надежда на «а вдруг». Та самая, которая толкает на предательство. Если он не поддастся, а они все равно погибнут, потом он всю жизнь будет себя ненавидеть за то, что отказался от этого «а вдруг»… Да уже ненавидит, потому что знал, что откажется. А Вика возненавидела бы, если бы согласился.
– Хррр… таназия… брюнетка… глаза карие… длинные волосы… – неожиданно громко прохрюкало прямо над ухом. Андрей вздрогнул и, подняв глаза, едва успел увернуться от «терминатора» в серой омоновской форме, в бронежилете, при дубинке и прочих предметах экипировки. Сосредоточенно скрежетала рация, требуя перехватить каких-то Танасию и Светлану.
Он быстро огляделся по сторонам. Нехорошее ощущение узнавания ерошило волосы на затылке. Как тогда возле дома Фоминых… «Терминаторов» было много, чересчур много. Андрея они не замечали. Почему-то это сегодня болезненно унижало. Охотятся на кого-то другого? В груди словно распрямилась пружина, стало больно и легко. Крыша привычно приготовилась к полету, в голове мелкими газировочными пузырьками зашипело-защекотало какое-то блаженное предчувствие драки. Хоть так отыграться…
Серые, словно подчиняясь какой-то программе, прочесывали границу лесопарка, постепенно расширяя круг. Андрей повертел головой. У пивного киоска на перекрестке (он был из нового времени, только торговал почему-то исключительно «Балтикой» и «Толстяком») стояли среди прочих две девушки. Одна – брюнетка с очень красивой фигурой. Другая – с длинными красивыми каштановыми волосами. Первая казалась чем-то знакомой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66