На кухне я ставлю котам миску со жратвой и другую – с водой. Потом заваливаюсь спать. Ощущение такое, будто на мне воду возили.
Ох, нелегко быть московским городовым…
– Тшшш, – цыкнул старший крыс Кирррк своему напарнику и племяннику Шуршу. – Слуш.
– Слуш, – еле слышно ответил племянник. Его снедали одновременно страх и любопытство. И еще он ужасно восхищался дядей, самым лучшим Разведчиком Серого племени.
Кирррк немного покружился на месте, по обломкам штукатурки и щепкам, по потерявшим первоначальный цвет тряпкам. Его черные бусинки-глазки замечали все вокруг, усы постоянно чутко шевелились, носик дергался. Пахло пылью, сырой штукатуркой и плесенью, старой гарью. Кругом валялась драная пакля. Было холодно. Людьми не пахло, это чуял даже Шурш. Здесь давно не живут, и еды тут нет.
– Шдать, – шуршнул Кирррк. Шурш кивнул.
Дядя быстро побежал наверх. Шурш стал слушать не только ушами, но и внутри головы. Это не очень хорошо получалось, но все же можно было понять, что верхний этаж почти разрушен, что везде голубиный помет и перья, но птиц тоже нет, они тоже ушли. Это было странно, потому что голуби часто обживали такие дома. Шурш разочарованно дернул носом – раз нет голубей, так и еды нет. Голуби – еда, вороны – не еда. Это Шурш давно усвоил. И еще Совет не велел их, ворон, трогать. Даже какие-то дела у Совета с этими птицами были. Дядя Кирррк говаривал, что вороны – это все равно что Народ, только летучий. И мечтательно вздыхал – вот бы ему, Кирррку, крылья!
– Плох, – шепнул, скатившись сверху, дядя. – Пуст.
«Почему плохо?» – удивился Шурш внутри головы. Теперь дядя был рядом, потому говорить было легко.
«Голубей нет. Давно. Они боятся тут жить».
«Почему?»
«Пугает. Шкура ерошится».
Шурш прислушался к себе. Может, дядины слова возымели действие, но ему сразу вдруг стало не по себе. Дядя ведь знает дело, значит, тут и правда что-то нехорошее.
– Шшшли? – нерешительно шуршнул он.
Дядя отрицательно дернул носом:
– Шшдать.
Он снова убежал куда-то вниз. Шурш нервничал. Время растянулось. Минуты казались часами. Потом дядя вернулся.
– Нашшл, – коротко ответил он. И заговорил в голове. Так разговаривать было трудно и утомительно, но зато быстрее и безопаснее.
Шурш замер, слушая дядю.
«След. Нашел».
«Какой?»
«Чужие Крысы. Уходим».
Возвращаться в родные подземелья всегда опасно. Местные кошки или собаки вряд ли нападут, как и вороны, – Пищевой Паритет все соблюдали свято. Но никто не застрахован от пришлых, голодных и злых, а то просто отчаявшихся. И Чужих Крыс, которые недавно стали появляться. И еще машины.
Под машиной погибла мать Шурша.
Было еще светло, но уже начало потихоньку смеркаться, да и листва не вся облетела. Разведчики короткими, стремительными перебежками продвигались к родному подвалу. Они зашли очень далеко. Шурш начал успокаиваться и теперь уже гордился, что они с дядей самые отважные и лучшие разведчики Серого племени.
Места были уже знакомые, знакомые запахи вокруг. Шурш уже весело вертел головой, высматривая кого-нибудь знакомого, чтобы похвастаться.
Дядина мысль хлестнула почти болезненно.
«Страх!»
Шурш мгновенно, мячиком, скакнул в кусты. Из-за угла бесшумно, невероятно бесшумно выехала черная блестящая машина. Она странно изогнулась, словно обтекая мусорный контейнер. Она поводила носом из стороны в сторону, словно вынюхивала их!
«Беги!» – пронзил голову крик дяди. Промелькнули мысли о том, что надо предупредить Совет, а потом был уже настоящий крик, страшный, пронзительный. Хруст грудной клетки под колесами был оглушительнее грома. Крик оборвался.
У Шурша отнялись лапки. Он дрожал от ненависти и горя, глядя на черную машину, утекающую куда-то в закоулки задних дворов. Дядя неподвижно лежал на асфальте. Ребра были раздавлены, расплющены, внутренности кровавой кашей размазаны по асфальту. Мудрые черные бусинки-глаза застыли, и Шурш словно читал в них последнюю мысль-вопль – беги, скажи Совету!
Шурш заплакал от огромного горя. Он плакал и стонал всю дорогу до подвала.
«Я отомщу. Отомщу! – в душе повторял он. – Отомщу!»
Из мусорного контейнера неторопливо выбралась огромная Чужая Крыса. Казалось, что в голове у нее горит лампочка – из ее глазниц и пасти струился багровый свет. Передней лапой, неприятно похожей на недоразвитую человеческую руку, крыса подняла с асфальта за хвост раздавленное тельце. Облизнулась длинным красным языком и заглотила трупик. Затем повернулась и шмыгнула в тень башни, недостроенной темной высотки на месте снесенного старинного особняка.
Кобеликс и Остервеникс были весьма примечательными псами. Кобеликс был породист и по папе, и по маме. Только папа и мама были разных пород. И потому плод страстной любви стаффорда и догини оказался на улице. В драке у него сносило крышу, и соперников он рвал в клочья, даже тех, что были больше и сильнее его. Сучки от него просто млели. В общем, Кобеликс был конкретно Кобеликсом.
Его закадычный друг, помесь всех овчарок на свете, Остервеникс долго проработал цепным псом в гаражном кооперативе, и все было бы неплохо, если бы сторож не умер. Новый же сразу стал показывать, кто тут главный, за что и был раз укушен. После чего пес и получил свое имя. Сторож продержал его три месяца на цепи в холодном гараже, впроголодь, пока один из водил не обнаружил этого безобразия и не освободил вконец озлобившегося пса. Правда, Остервеникс тогда сильно болел, потому и не покусал благодетеля, а когда выздоровел, то уже успел с ним подружиться. Сторожа уволили из гаража за пьянство, новый с Остервениксом столковался, на цепь не сажал, кормил сытно и уважал. Оба пса предводительствовали своими стаями и, как ни странно, при первом же контакте уважительно разошлись без драки, с тех пор деля власть в районе на паритетных основах.
Сегодня вечером обе стаи россыпью рыскали по обоим берегам Сетуни – от Минской улицы до Москвы-реки. Неладное тут творилось давно, но это неладное было такое неладное, что собаки старались не соваться, пока не приспичит. Но явился Джекки Чау, сказал кое-что, и вожаки повели стаи на разведку. След не имел запаха. След был холоден, так холоден, что ныли зубы и лоб. Самые нестойкие отпали первыми. Жалко поскуливая, словно извиняясь и стыдясь, поджав хвосты и прижав уши, они разбегались по переулкам. Кобеликс, Остервеникс и Джек продолжали продвигаться по следу.
«Други мои! – мысленно обратился к вожакам Джек. – Похоже, туда?»
Псы посмотрели наверх. Они знали это место. Пустое ровное плато между речкой и железной дорогой. Они не ходили сюда. Но сейчас поднялись.
След обрывался в середине плато. А над стоявшими вокруг домами возвышались недостроенные башни Сити, и белый луч прожектора шарил по небу. Кобеликс тоскливо завыл, и вой его эхом прокатился в гулких Сетуньских проездах и переулках.
Машина затормозила у края тротуара на Коштоянца. Стояла ночь, но проспект Вернадского все равно шумел и сверкал огнями. Кровеносный сосуд города. Тень башни-кристалла была настолько густой, что в ней исчезали без следа все предметы, люди, звуки, огни. Женщина вышла из машины, шагнула в тень. Тень самой женщины была многорукой и с крысиной головой. Она вошла в тень башни – и не вышла из нее.
– Тихо, принц, – прошептала Кэт, прижимая к себе дрожащего от боевого нетерпения Нилакарну. – Не сейчас. Похоже, мы нашли место… Игорь был прав, их главное гнездо здесь…
«Но хотя бы шины продырявить, царевна!»
– Господи! – ахнула Кэт. – Это ты у Джедая пакостям научился? Нет! Не будем! Мы сейчас домой поедем и все расскажем Елене и Аркадию Францевичу. Понятно?
«Повинуюсь, царевна…»
Кэт ужасно гордилась собой и принцем, хотя, конечно, приходится признать, что подсказал-то Похмелеон…
По Воробьевым в сторону Ленинского проспекта летел байк. За спиной у хозяина сидел парень в черной куртке и кожаной фуражке, с маузером в кобуре, а на багажнике восседал рыжий чау-чау в черных мотоциклетных очках и шлеме.
– Эхх, кавалерия! – вопил парень с маузером. – Давай гони, прямо с обрыва! Лети-и-имммм!!!!
Они взлетели над Москвой-рекой, над летающей тарелкой арены Лужников, прямо в тень полупрозрачной незримой башни…
– Ну так все пути идут в башню?
– Словно вы, господин Городовой, не знали.
– И что же?
Похмелеон хихикает. Армагеддон улыбается во всю пасть, высунув красный язычище.
– Так, советик я кой-кому дал… И если в этот синенький кристаллик завтра не нагрянет пожарная инспекция, ОМОН, РУБОП, санитарная инспекция, орлы по борьбе с нелегалами, и прочая, и прочая, то я не я! Я ж говорил – на всякого мудреца… А до кучи я еще православных хоругвеносцев сподвигнул. Секта же! «Откровение»!
Меня скрючивает в хохоте. Вот чего угодно ожидал – но не такого. Конечно, в башне никого не найдут. Но пойдут толки, на нее снова обратят внимание. А те, кто в ней засел, очень шума не любят…
Из Москвы им придется смываться в другие слои, далековатые от Москвы Главной. Конечно, это временный успех, но химичат они здесь, и никак иначе – это же Главная Москва, все от нее расходится, как круги по воде. Ха!
Но теперь придется искать норы, из которых они полезут. Потому что блондинчик говорил о Ночи Ночей. А она уже близко…
Это был переломный день. Анастасия решила, окончательно и бесповоротно, сбежать. Потому что подписать договор стали уже не предлагать, а настойчиво требовать. Хуже всего, что понятно было, что даже по истечении контракта никуда не выпустят. Анастасия полночи просидела у себя в апартаментах, уговаривая себя согласиться. Ну ведь не может быть все так плохо, как говорила Лана? И Николай жив – а все же он муж. Не может быть все так плохо? Конечно, не может. Да, они занимаются тут какими-то странными исследованиями. Но ведь во благо, разве не так? И может, и правда у нее большие способности. И она сможет что-то хорошее сделать. Ну не зря же столько людей сюда пришло и никуда не уходит! Они не могут все быть плохими! И Лана зря боится! Зря!
И денег будет много. И Катя будет рядом.
Хотя почему Николай до сих пор не забрал Катю к ним, а настаивал, чтобы Анастасия поехала за ней сама и привезла сюда – правда, после договора…
Ну да, Николай, конечно, чушь несет про бессмертие… хотя почему? Возможно, Очень Засекреченные Исследования. Бессмертие – слишком опасная вещь, чтобы орать о нем на каждом углу и разбрасывать, как крошки воробьям. Оно не для каждого, Николай так и говорит…
Она почти убедила себя. Он просто не могла больше. «Все. Сдаться – и пусть думают другие. А я ни в чем не виновата».
Сразу стало легче, хотя внутри было холодно и все нервы сотрясала мелкая дрожь. Анастасия глушила это неприятное ощущение. Раз решила – так не оглядывайся, не жалей.
Она думала, что наверх ее, как всегда, не пустят. Но сегодня коридоры не змеились лабиринтом, двери не исчезали и не прикидывались окнами зеркала. Как будто знали, что ли, о ее решении?
Она нашла лифт – огромный, зеркальный, с мягким ходом. Что по лестницам-то пыхтеть? Кнопка в лифте была одна, она ее и нажала. Поднялась куда-то наверх. Очутилась в огромном холле. Окна до самого пола выходили на три стороны, и Москва оттуда была видна как с птичьего полета. Анастасия поразилась, что облака ходят почти вровень с окнами. Тяжелые, серые, осенние. Где это она? И сколько же прошло времени, как она здесь? Неужели уже осень? В сердце кольнуло. А Катя все ждет маму, а ее нет…
Анастасия вздохнула и решительно пошла к двери. Большой, дубовой двери, выходившей, казалось, прямо наружу, в серое свинцовое небо.
– …чего хотел? – резко хлестнуло в чуть приоткрытую Анастасией щелку.
Она замерла. Нехорошо, конечно, подглядывать и подслушивать, но…
Кабинет внутри был совершенно не соответствующий ни огромности холла, ни его стеклянности и прозрачности. Он больше подходил к дубовой двери, тяжелой, ампирной. Темный, с огромным столом, покрытым зеленым сукном, с красной ковровой дорожкой. Николай стоял на красном ковре, а перед ним буквально извивался невысокий круглый человечек. Он стоял к Анастасии в профиль, и она видела, как его лицо течет, словно мягкий воск, снова обретает вид и форму – и опять течет. Так же текли и тянулись его пальцы, ноги – словно он никак не мог решить, каким ему быть.
– Вы же обещали, – таким же бесформенным текучим голосом говорил он. – Вы обещали, что я стану как живой!
– Живым ты, Лаврентий, уже никогда не станешь, – брезгливо бросил Николай. – Ты был живым, и скажи спасибо, что можешь быть хотя бы относительно существующим. Тебе что надо? Есть-пить? Или власть? «Шашечки» или ехать? – глумливо добавил он.
– Хозя-а-аином… – растекся «пластилиновый».
– Хозя-а-аином – передразнил Николай. – Не будешь хозяином, потому, что хозяин – я. Ты можешь быть хозяйчиком. И будь рад. И только когда будет построена башня. А для этого нужны люди! А ты никак не накроешь Фоминых!
– Мы почти окружили…
– Почти!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66