Но теперь… Никто не хотел попадаться под руку чудовищу, которое кто-то выпустил на свободу. Город превратился в охотничьи угодья хищника такого масштаба, что посторонним лучше было наблюдать происходящее со стороны.
Впервые в жизни решил предпринять загородное путешествие и сам Рональд Конверт. Ему очень хотелось увидеть голову Кинби отделенной от тела, но… лучше наблюдать за событиями издали.
Мистер Элингтон, принявший дела организации после трагического ухода из жизни мистера Джонсона, вызвал личного шофера и приказал немедленно готовиться к длительной командировке.
Сел на краю своей огромной кровати толстяк Марио. Грустно посмотрев на свой огромный живот, растекшийся по коленям, положил телефонную трубку на рычаги и жалко шмыгнул носом.
Срывающимся голосом позвал:
– Антонио! Антонио!
Квадратный «племянник» открыл дверь и почтительно застыл на пороге.
– Антонио. Великое горе постигло одного из самых уважаемых жителей этого грешного города. – Сглотнув, толстяк продолжил: – Прикажи доставить утром в управление полиции букет красных роз и передай, что я скорблю о безвременной гибели лейтенанта Марты Марино.
«Племянник» посерел и исчез.
А толстяк еще долго сидел на кровати, покачивая головой и шепча:
– Безумцы… Безумцы…

* * *
Вуралос негромко постучал и, не дожидаясь ответа, вошел в командный пункт, ныне облюбованный Хранителем и шефом Девятки.
Реннингтон резко развернулся:
– Ну, что еще?
Хранитель смотрел молча. По-змеиному извернувшись в кресле.
– Только что доложили… Убита лейтенант Марино. Наши сотрудники, дежурившие около ее квартиры, погибли.
Доложив, Вуралос замолчал. Стоял на пороге, больше всего желая, чтобы шеф отпустил его небрежным взмахом руки.
– Подробности? – бросил Реннингтон.
– Почти никаких. Меес'к не допустил наших сотрудников на место преступления, сообщение о перестрелке пришло по открытым каналам, а не по экспресс-связи, как положено.
– Так-так… Так-так… – забарабанил пальцами по подоконнику Реннингтон.
– Сейчас усатая тварь не успокоится и ни на какие доводы реагировать не будет. Попробуем давить – получим стрельбу. Так что до утра на них не нажимать. Но следить за каждым шагом. Пока подготовить запрос в муниципалитет и армейским. И на всякий случай в Совет Домов Воцарения. Просто подготовить – ход давать только по моей команде.
Реннингтон чувствовал радостное беспокойство. Зависшая в состоянии неустойчивого равновесия ситуация наконец получила развитие.
Правда, сам он хотел поступить несколько иначе.
Достаточно было просто задержать любовницу Кинби и доставить в Дом Тысячи Порогов «для выполнения следственных действий».
После чего ждать появления проклятого.
Сейчас все несколько усложнялась, но становилась куда интереснее.
Обернувшись, Реннингтон подмигнул Хранителю:
– Ну, как думаете, кто кокнул малышку?

* * *
Остановив машину, Гловер медленно потянулся к замку зажигания, повернул ключ, глуша двигатель.
Высотка, в которой жил Кинби, темной громадой возвышалась на другой стороне улицы. Надо было выйти, проверить, как расставлены люди.
Нужно было хотя бы поднести к губам рацию и предупредить своих о прибытии.
Не было сил.
Совсем.
Сержант сидел, откинувшись на спинку сиденья, и от всей души жалел, что не ушел в отставку лет на десять пораньше. А ведь была такая возможность.
Сейчас он жил бы в небольшом чистеньком доме на окраине Города и знать не знал о Марте Марино, которую помнил еще новобранцем.
И не пришлось бы ему стоять над ее телом, следя, как бы не вляпаться в лужу крови.
Он бы спокойно спал и утром, прочитав об этом кошмаре в газетах, осуждающе покачал головой.
В стекло со стороны пассажирского сиденья аккуратно постучали.
Вздрогнув, Гловер повернулся.
На него вопросительно смотрел Кинби.
Нагнувшись, сержант протянул руку, чтобы открыть дверь. Ему казалось, что секунды растянулись, превратились в длинные клейкие волокна, каждое мгновение не хотело заканчиваться, пальцы никак не могли коснуться рычага, открывающего дверь, все никак не чувствовали холода металла.
Наконец замок щелкнул, Кинби скользнул на сиденье.
– Чем обязан, – спросил он, глядя на Гловера.
– Марта погибла, – выпалил сержант и замолчал.
Казалось, из машины выкачали воздух. Из города выкачали воздух. Каждой клеткой кожи Гловер ощущал растущую пустоту.
– Когда? Как? – мертво спросил Кинби, и Гловер понял, что сейчас расплачется от счастья.
Кинби заговорил, значит, можно отвечать, произносить слова, рассказывать, делать хоть какие-то нормальные, обычные вещи, чтобы прогнать пустоту.
И Гловер принялся лихорадочно забивать ее словами. Он глядел перед собой, положив руки на руль, и старался припомнить малейшие крупицы информации, которые могли хоть как-то помочь Кинби.
Лишь бы не видеть каменно-неподвижную фигуру на пассажирском сиденье.
Дослушав, Кинби сказал:
– Мне нужны сутки. Может быть, двое. Сейчас, прошу, сними пост, я хочу подняться в квартиру.
И вышел, аккуратно закрыв дверь.
Гловер поднес к губам рацию, обнаружил, что руки трясутся.
Онемевшими губами произнес:
– Сворачиваемся. До семи утра к объекту не приближаться.
Завел машину и уехал.

* * *
Больше всего Кинби хотелось почувствовать хоть что-нибудь.
Он сидел и ясно представлял, как поднимается внутри волна отчаянья, как перехватывает горло, как он сгибается и старается протолкнуть внутрь хоть немного воздуха. Он представлял, как нарастает тугой комок горя, он распрямляется и кричит, кричит, кричит.
Как раз за разом он обрушивает кулаки на мраморную столешницу, выворачивает тяжелые двери шкафа-купе, срывает вешалки, в клочья рвет костюмы, раздирает спинку ротангового кресла…
Он не чувствовал ничего.
Совсем.
Неподвижно сидел на краю постели, положив ладони на колени, неестественно выпрямив спину, и смотрел в одну точку.
В голове крутились слова Гловера:
– Марта погибла… Марта погибла…
Фраза звучала снова и снова, заполняя собой все вокруг. Кинби моргнул раз, другой, пытаясь отогнать непрошеные звуки в голове, мешавшие сосредоточиться, увидеть Марту, представить ее глаза, вечно растрепанные волосы, нетерпеливое похлопывание по карманам в поисках зажигалки – она никогда не могла ее найти с первого раза. И пачки у нее вечно валялись по карманам смятые, Кинби постоянно подшучивал, что курит она, как пьяный бродяга, а Марта смеялась и прижималась к нему – теплая, живая, дивно пахнущая, смотрела темными глазами и облизывала губы.
Марта погибла.
Неловко встав, Кинби разделся, прошел в ванную, долго стоял под душем. Вытерся, аккуратно повесил полотенце, прошел в комнату и принялся раздвигать двери шкафов.
На кровать легли черный костюм в тончайшую полоску и светло-серая сорочка.
Это он возьмет с собой, решил Кинби.
Натянул тонкий черный джемпер с высоким горлом, свободные брюки с накладными карманами, спортивную куртку, зашнуровал тупоносые ботинки на рубчатой платформе из толстой пористой резины.
Сдвинул в сторону ряд костюмов и надавил на заднюю стенку шкафа.
Затрещав, фанерное полотнище ушло в незаметный боковой паз. Щелкнув выключателем, Кинби осмотрел спрятанный за фальшивой стенкой стенд с оружием и нехорошо ухмыльнулся.

* * *
Юринэ снова и снова драила полы маленькой квартирки, выливала в ванну флаконы средства для чистки и терла ее, пока пена не начинала переваливаться через белоснежные края. Но тяжелый лекарственный запах пропитал все ее существо и не желал выветриваться.
Запах этот ударил ей в ноздри, когда она пришла в себя и обнаружила, что лежит в ярко освещенном зале, а над ней склонились хмурые женщины в белых, закрывающих нижнюю половину лица масках.
Юринэ сделала судорожный вдох и упала в непроглядную черноту.
Снова пришла в себя уже в палате.
Она лежала и снова и снова чувствовала тяжелый удар в плечо, онемение, разливающееся по телу и жуткий страх – все кончено, сейчас она закроет глаза и навсегда перестанет быть. И желание, с которым все труднее бороться – лечь и закрыть глаза. Темнота по ту сторону жизни казалась такой манящей, казалось, так просто сделать шаг…
Милосердные Сестры сотворили очередное, щедро оплаченное деньгами Кинби чудо, и уже на следующий день Юринэ отвезла домой молчаливая женщина, проводившая ее до квартиры и проследившая, чтобы молоденький храт из службы доставки забил ее холодильник свежими овощами, мясом и соками, а аптечку – лекарствами и травяными сборами.
Юринэ с хрустом вгрызлась в брызнувший соком яблочный бок и расплакалась.
Кинби не появлялся, пару раз Юринэ пыталась с ним связаться, звонила и Марте, но та отвечала невпопад и выглядела совершенно замотанной.
Иногда она думала, что надо бы дойти до конторы, разобрать документы, прибраться, но каждый раз ее охватывал страх, снова начинало болеть плечо, и она забиралась с ногами на диван.
Она стала бояться Города.
Истошный ночной звонок сорвал Юринэ с кровати. Покрывшись липким потом, она смотрела на входную дверь. Новый звонок.
Облизав пересохшие губы, она заставила себя подняться на ноги, шагнула к двери, уговаривая себя, что убить ее можно было и не звоня в дверь.
На лестничной площадке стоял Кинби.

* * *
Юринэ смотрела на неподвижную фигуру, сидевшую на стуле в углу крохотной кухоньки, и не знала, что делать.
Два слова, сказанные Кинби на пороге, окончательно отправили Юринэ в жуткое путешествие по стране кошмаров. Не было верха, низа, добра и зла, правильного и ошибочного.
Только пузырь кухни, наполненный желтым светом, плывущий среди черных скал городских домов – враждебных, населенных зловещими, неимоверно чужими, существами.
Мир Юринэ рухнул. До сегодняшней ночи она сама не понимала, что центром ее существования, точкой опоры являлись Кинби и Марта. Их жизни она примеряла на себя, за них переживала, их радостям радовалась, о такой судьбе мечтала.
В одну секунду волшебное стекло, через которое Юринэ смотрела на жизнь, разлетелось миллионом острых осколков, изрезав душу.
Остался только страх.
Кинби молчал.
Руки действовали механически, спасая разум.
Достать чашки, сполоснуть чайник, насыпать зеленого чая, залить горячей водой, закрыть крышкой.
Привычная последовательность движений помогла обрести подобие спокойствия, зацепиться за реальность.
Сделав первый обжигающий глоток, поморщилась и спросила, становясь собранной и деловой Юринэ:
– Что от меня требуется?

* * *
Гитарист слушал тихие шуршащие голоса. Он постоянно слышал их с тех пор, как первый раз открыл глаза, приходя в себя, в том термитнике, посреди леса. Голосам не было до него никакого дела, они разговаривали между собой, но чем больше он слушал, тем сильнее завладевали они его вниманием. Разум, душа, тело – все стремилось к этому равнодушному шепоту.
Потом пришла боль, разрывающая личность подобно тому, как ослепительная молния разрывает небо, и больше он не помнил себя.
О том, что произошло с ним после того, как Кинби вытащил его из леса, Дэмьен не рассказывал никому.
К нему стали приходить гости. Сначала это были бледные тени, видимые только уголком глаза, но постепенно они обретали тела, наполнялись жизнью. Гости переговаривались, не обращая на Дэмьена никакого внимания, и от этих разговоров ему хотелось убить себя. Но это было как раз то, чего хотели его запредельные посетители.
Дэмьен знал, что, умерев, он навсегда окажется там – в окружении непрерывно двигающихся силуэтов. Из века в век он слушал бы их беседы, не в силах даже сойти с ума. И он решил держаться.
Поняв это, существа стали показывать манту картины иных миров, времен и пространств. Проплывая над черными полированными холмами, Дэмьен кричал от ужаса, видя то, что скрывали глубокие расщелины, замирал от восторга, видя нечеловечески прекрасные замки, поднимающиеся из полных тумана провалов, наблюдал процессии существ, поклонявшихся богам, неведомым в его пространстве и времени.
Затем гости его разума начинали игру в смерть.
Изощреннейшими способами они опустошали целые планеты, и Дэмьен кричал снова и снова.
Но он запоминал. Против своей воли запоминал, КАК они это делают. Не спрашивая его разрешения, знание, которого он никогда не просил, вошло в его кровь, стало его частью.
Демоны, чьи тени лишали разума людей, склоняли перед ним головы, жрецы неведомых культов, за которыми он наблюдал в своих снах, опускались на колени, почувствовав его присутствие и просительно складывали руки на груди.
Знание и ужас разрывали Дэмьена на части, и вечная тьма поселилась в его глазах, заполнив непроглядной чернотой пустоты.
Его снова спас Кинби.
Браслеты, стоившие многих бессонных ночей техножрецам Лантоя, позволили Дэмьену существовать, не перерождаясь, балансируя на тонкой грани миров.
Теперь он мог наблюдать за гостями, не сходя с ума от ужаса, запоминать то, что проходило перед его глазами, не распадаясь на звенящие осколки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42