Дженнак изобразил удивление:
– Поговорить? О чем, тари?
Изумрудные зрачки девушки блеснули. Был ли их блеск лукавым, нежным, обещающим или скрьшался в нем лишь холодный расчет? Дженнаку то было неведомо, но он ощутил, как сердце его забилось сильнее.
– Ну-у, – протянула Чолла, – разве у нас, потомков богов, не найдется о чем поговорить? Вот ты назвал мою жизнь драгоценной… Почему? Драгоценной для кого? Для тебя? Для твоих людей? Для этого О’Каймора, что похож на жабу с длинными лапами? Для его разбойников?
Дженнак смежил веки и размышлял несколько мгновений – не слишком долго, чтоб не обидеть девушку, ибо заданный ею вопрос требовал быстрого ответа. Припомнив брата своего Джакарру, великого политика и миротворца, мастера уклончивых речей, он произнес:
– Жизнь твоя, тари, драгоценна и для меня, и для всех нас. Думала ли ты о том, где наше место и почему мы, двое светлорожденных, участвуем в этом походе? Разве кейтабцы не могли обойтись без наших Очагов, без наших денег, без наших жрецов и воинов?
– Я думаю, они не могли обойтись без нас, без тебя и меня, – сказала Чолла, склонив черноволосую головку. Камни на ее повязке сверкнули багровой полосой.
– Верно! – согласился Дженнак. – Мы с тобой их живые талисманы, ожерелья успеха и удачи, знак милости Шестерых. Я – вождь, побеждающий в сражениях, я – сила, хранящая от бурь, от подводных скал, от неистовых течений, от чужих стрел и чужой злобы. Ты – Дочь Солнца; твои Песнопения угодны богам, внимающим им с радостью; ты – символ безопасности, ибо разве Арсолан, Светлый и Справедливый, захочет погубить собственную кровь? А потому, пока мы живы, в сердцах наших людей нет страха. Я – их защита, ты – источник божественной милости! И мы оба – залог благополучно возвращения.
Он не видел лица Чоллы в полумраке хогана, но ему показалось, что на ее губах блуждает улыбка.
– Тебя хорошо учили! Как подобает учить вождей, ибо не станет вождем тот, кто не умеет говорить красивых слов! Ты умеешь… Однако при чем тут морской змей? И мое желание взглянуть на него?
– Ты спрашивала не о нем, – сказал Дженнак, – а о том, почему твоя жизнь драгоценна. Я ответил. А морское чудище… Если ты хочешь поглядеть на него вместе со мной, я согласен. Выйдем, когда закончится дневная трапеза. Воины будут сопровождать нас, но останутся в лесу, и никто из них тебя не увидит и не услышит. Хайя! Я сказал!
Он поднялся и вышел из хогана.
Чоч-Сидри и Та-Кем уже возились на своей площадке, сотворяя план известных нефатцу земель. Помогали им человек пять: Хомда с двумя длиннорукими островитянами подтаскивал камни, раковины, ветки и свежий дерн, изображавший степные пространства; Синтачи, обладавший, как всякий лекарь, острым глазом и ловкими пальцами, переносил чертеж на бумагу; Цина Очи, не столь искусный в рисовании, напевал под нос что-то священное, призывая к работавшим милость богов. Рядом со столиком Синтачи толпились кейтабцы – сам О’Каймор, старый Челери, а также Ар’Чога, Эп’Соро, Ита’Тох, водители «Сирима», «Арсолана» и «Одиссара». Си’Хаду, тидама с «Кейтаба», Дженнак среди них не заметил; видно, тот был занят установкой новых балансиров на своем корабле.
Он подошел ближе, ответил на почтительные жесты мореходов, заглянул Синтачи через плечо, а потом присмотрелся к площадке, на которой – впервые в истории! – рождался чертеж риканнских земель. Разумеется, не всех, а лишь известных Та-Кему, но тем не менее можно было уже ощутить всю огромность и необъятность нового материка или нескольких материков с причудливо изогнутой береговой линией, разделенных морями и проливами. От того места, где стоял сейчас флот, берег ровной дугой скатывался к югу и северу; на юге линия его загибалась на восток и обрывалась, ибо Та-Кем не знал, что находится в тех краях. На севере суша тоже убегала к востоку, но то был уже не океанский берег, а морской; это внутреннее море, не округлое, как Ринкас, а длинное, вытянутое с запада на восток, глубоко вдавалось в твердь материка – или, возможно, разделяло два больших континента. Южный, где высадились эйпоннцы, был жарким и равнинным, а северный – более прохладным и гористым; он впивался в морские воды тремя полуостровами, столь же крупными, как Серанна или Юката. Ближайший из них, Ибера, лежал в нескольких днях пути, отделенный от южных земель узким проливом – столь узким, что, по словам Та-Кема, с его середины можно было разглядеть оба берега; здесь воды Длинного моря сливались с океаном, протаранив себе путь меж скалами Ибера и сравнительно низким берегом Лизира.
Лизир – так называлась страна чернокожих, чью землю попирали сейчас ноги Дженнака. Ограниченная с севера Длинным морем, она тянулась на юг и восток, но если о южных ее рубежах Та-Кем не мог поведать ничего определенного, то восточный край он знал весьма неплохо. Он был бродячим торговцем, пересекавшим пустыни, степи и леса в поисках выгоды, и девиз его был тем же самым, что у всякого одиссарского купца: дешево купить, дорого продать. Он и сейчас продавал – не грубые крашеные ткани и медные браслеты из своих вьюков, а знания; все, что было ему известно о землях и морях, в которых он побывал, странствуя на повозках, на горбатых спинах верблюдов или на ненадежных утлых кораблях– ведь надежных и крепких в Риканне строить не умели. Однако Та-Кему и другим нефатским купцам случалось перебираться через море и торговать в северных странах; в Ибере, правда, бывать ему не приходилось, но наслушался он про те края всякого. Были они гористыми, но с плодородными долинами, были богаты тремя металлами, известными Та-Кему, – медью, золотом и серебром, и были населены воинственными племенами жуткого обличья, непохожими ни на черных людей из Лизира, ни на красных из Нефата. Опасная страна, пояснял Та-Кем, играя своим ножом у горла; опасная из-за того, что люди в ней, когда хотят, торгуют, а когда хотят, грабят. Кейтабцы, слушая перевод Чоч-Сидри, ухмылялись: это было им понятно.
Что касается Лизира, южной земли, то она была покрыта лесами и небольшими горами у океанского и морского побережья, за коими лежала степь – но не засушливая, как тасситская прерия, а обильная ручьями, реками и озерами.
А потому ее и степью нельзя было считать, так как высокие и низкие травы чередовались здесь с древесными рощами, рощи – с зарослями гигантского тростника высотою в двадцать локтей, а тростник – с влажными болотами либо холмами. Обитали в этих богатых угодьях три вида зверей – хищные, травоядные и гигантские, которые хоть мясом не питались, но могли превратить любого хищника в кровавую кашу; а еще жили здесь бесчисленные племена, разные по обличью и повадкам, но все с черной, серой или пепельной кожей. Одни из них были охотниками, другие – воинами, третьи – скотоводами, но большинство занималось тем, и другим, и третьим, не делая различия между плотью диких зверей, домашних быков и человека. Правда, нефатских торговцев они не трогали – ради ярких тканей, блестящих браслетов и колец, которые те привозили в своих тюках, меняя на шкуры и редкостную кость – клыки гигантских животных. Каждый соблюдал свою выгоду, и даже чернокожим дикарям было понятно: ограбишь одного купца, десять других не придут.
Далеко на востоке Лизир граничил с безводной пустыней, одолеть которую можно было лишь на верблюдах; за пустыней вновь начинались плодородные земли – Нефати, родина Та-Кема. В тех краях струилась огромная река, впадавшая в Длинное море, а за ней и нефатскими землями вновь была засушливая пустошь; потом – пролив и еще одна пустыня, жители которой разводили горбатых верблюдов: а дальше – горы, леса, моря и степи без конца и края. Край, разумеется, существовал, только Та-Кему об этом ничего не было известно; мир представлялся ему огромным, и, подобно кейтабцам, он думал, что живет на плоской земле, напоминающей маисовую лепешку. Он не был невеждой, но, конечно, не смог бы начертить риканнские моря и земли, в которых побывал и о которых слышал; он лишь рассказывал о них, перечисляя дни пешего пути или дни плавания на судне, говорил, лежит ли этот берег на восход солнца или на закат, на полночь или на полудень, куда примерно текут реки и сколь они широки, где стоят горы и какие они, высокие или низкие. Он даже не понимал, что все это можно изобразить линиями на коже или бумаге, и Чоч-Сидри был, вероятно, прав, когда собрался выложить Риканну на песке, из веток, камней и пучков травы. Такой наглядный способ применялся в Одиссаре в глубокой древности, а иногда и в нынешнее время, в особых случаях, если важно было представить местность со всеми деталями рельефа. Та-Кему он был куда ясней, чем разноцветные закорючки и знаки, что возникали под быстрым пером Син-тачи.
Похоже, нефатец, поощряемый подарками, не скрывал ничего, и лишь о родине своей рассказывал с неохотой. Ему довелось увидеть заваленное трупами ущелье, и он наверняка подметил, что пришельцы из легендарной Страны Заката не потеряли в схватке ни единого воина; это говорило об их умении, об их мощи, о несокрушимой силе их оружия из сказочного серебристого металла. На берегу Та-Кем разглядел кейтабские суда и догадался, что расстояние, штормы и бури, шквалы и ветры для них не помеха; а значит, могут добраться они и в Нефати. Поэтому говорил он больше о сокровищах Лизира да Иберы, а о своей стране упоминал вскользь, напирая на то, что лежит она в далеком далеке и путь туда труден и долог. Чоч-Сидри, однако, выяснил, что нефатцы знакомы с земледелием, со многими ремеслами и даже с письменностью; правда, писали они не на бумажных листах и пергаментах, а высекали знаки в камне, ведя по ним счет своим властителям и предзнаменованиям богов. Еще жрец узнал, что в Нефати есть множество прирученных животных, не только верблюды и быки, но и другие четвероногие более изящного сложения, но сильные и быстрые; правда, Та-Кем утверждал, что они водятся повсеместно, в том числе и в Ибере.
Но сейчас, прислушиваясь одним ухом к спору кейтабцев (те, глядя в чертеж, толковали, сколь быстро можно доплыть в эту самую Иберу), а другим – к беседе Чоч-Сидри с Та-Кемом, Дженнак понял, что они, раскладывая камни и траву, говорят не о морях и землях, но о чем-то совсем другом. Он отвернулся от О’Каймора и его тидамов, шагнул поближе к площадке, склонил голову к плечу. Жрец и нефатский купец разговаривали то знаками, то на двух языках разом; все, однако, было понятным.
– Много ли властителей в твоей стране? – спрашивал Чоч-Сидри.
– Много, господин. Они делят землю, и делят реку, и делят воду из реки. Каждый берет столько воды, сколько нужно полям. Еще они делят скот, делят людей и делят… – Та-Кем произнес незнакомое Дженнаку слово на нефатском. Видимо, Сидри его тоже не знал и с недоумением уставился на торговца.
– Это тоже скот, – пояснил купец, – только двуногий.
– Двуногий? Бык на четырех ногах, и лама, и тапир, и твой верблюд тоже… Разве бывает двуногий скот?
– Скот можно продать и купить. Бык на четырех ногах, можно продать и купить. Человек на двух ногах, можно продать и купить. Тогда человек – скот! Товар! Хороший товар!
Дженнак изумленно поднял брови, а молодой жрец, выронив от неожиданности горсть камней, уселся на песок в позе внимания. Глаза его вдруг посветлели, став почти зелеными, как у самого Дженнака.
– Погоди… Я плохо понял, да? Человека можно продать и купить? Человек – товар?
Кивнув, Та-Кем подтвердил это поразительное заявление.
– Странно… Воина можно убить или взять в плен, отпустив потом за выкуп, женщину – отдать мужчине, даже против ее воли. Но купить или продать!.. Этого я не понимаю! Товар – это ткань и горшки, зерно и плоды, быки и ламы, перья, шкуры, золото, камни… Да что угодно может сделаться товаром! Но всем этим владеет человек. И сам он стать товаром никак не может.
– Ты мудрый, а не понимаешь простого, – сказал Та-Кем. – Человек владеет золотом, стадами и большими землями, и это – человек власти, могущественный повелитель, и все делают перед ним так, – он пал на колени и стукнулся лбом о землю. – Человек владеет серебром или двумя быками и куском земли – тогда он не повелитель, но еще человек, такой, как я! – Та-Кем ударил себя в грудь. – Человек не владеет ничем – тогда он двуногий скот, товар! Верно?
– Неверно, – возразил Чоч-Сидри. – Неверно! Человек всегда владеет чем-либо: воин – копьем, рыбак – лодкой и сетями, охотник – луком, земледелец – зерном и упряжкой быков. И человек всегда владеет самим собой! Своим телом и руками! Правда, он должен слушать вождей и жрецов, иначе отведает палок или отправится до срока в Чак Мооль, но кто его может продать? Почему? И зачем?
– Кто? Сильный! Тот, кто его захватил на войне или взял за долги. Почему? Потому, что человек стоит горсть серебра; человек – хороший товар! Зачем? Затем, что человек может работать, копать поле, канал, строить стену, носить камень, пасти быков. Человек лучше быка!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72