– Пусть Сеннам Странник ведет тебя по дорогам Эйпонны! Ты вернул мне сердце, Иллар. Ты лучший целитель из всех, кого я знаю. Ни один майясский лекарь не сравнится с тобой!
– Ты исцелился сам, господин. Я лишь разжег костер, но волшебный дым, дарующий крепость и гибкость, ты воскурил своими руками.
Поклонившись, Иллар отступил к обочине, пропуская колесницу.

* * *
Грохот колес затих, и он, сотворив божественный знак и пробормотав слова прощания, направился к лестнице, что вела на самый верх насыпи, к сигнальной башне. Но не дошел, уселся рядом со ступеньками, под кронами душистых развесистых магнолий, потом вытянулся во весь рост и смежил веки. Ему было о чем подумать.
Иллар-ро, потомственный разведчик, охотник-шилукчу из селения Скачущий Ручей, служил не только Очагу Барабанщиков; в иной своей ипостаси он прозывался не Илларом, а Випатой и был глазом и ухом мудрого аххаля Унгир-Брена. Чутким ухом и зорким глазом, за что и заслужил свое почетное прозвище: випата, огромная, почти неуловимая ящерица Больших Болот, считалась редкостным и драгоценным зверем. Куда дороже каймана, оленя или быка, с которых охотнику нечего взять кроме мяса да шкуры!
Иллар-Випата, посылавший донесения и главе своего Очага, грозному Фарассе, и мудрому аххалю Унгир-Брену, не считал, что совершает нечто недостойное, противоречащее Кодексу Долга и Святым Книгам Чилам Баль. Недостойно убить отравленной стрелой, недостойно струсить, не выполнить порученного, недостойно признаться под пытками, попав в руки врага, недостойно предать. Но ядом Иллар не пользовался, страха не ведал и, хоть и не был оборотнем-тустла, ухитрялся, подобно неуловимой випате, выскользнуть из расставленного любым противником капкана. Равным образом и его служение двум Очагам нельзя было счесть предательством. Первая его служба являлась долгом перед людьми, вторая же – долгом перед богами; а ведь всякому ясно, какой долг выше и почетней. И донесения Иллара были различными, ибо аххалю полагалось сообщать не о сварах между городами либо племенами дикарей, не о том, кто одержал в них победу, а кто потерпел поражение, не о числе воинов, которое мог выставить Удел Коатля или Дом Мейтассы, не о тайном оружии заносчивых атлийцев, но лишь о том, что интересует грозного Фарассу, главу глашатаев и лазутчиков, в какие края шлет он Иллара-ро и что требует вызнать либо сделать. К тому же за двадцать лет служения Унгир-Брен не отменил ни единого приказа светлорожденного Фарассы, не молвил: делай так, как повелеваю я, а не так, как велит он! Не сказал аххаль такого и на сей раз. Наоборот, тайным кодом Священного Очага передал послание, и сказано было в нем, что Иллар должен оставаться Илларом и служить верно грозному Фарассе, а в Випату надлежит ему обратиться лишь тогда, когда окажется под угрозой жизнь молодого наследника.
Но наследник сохранил и жизнь свою, и сетанну, и на сей счет совесть Иллара была спокойна. Как и во всем остальном, ибо он в точности исполнил приказанное – то, что повелел грозный Фарасса. Приказ его также был передан тайным кодом, но не Священного Очага, а сигналами братства глашатаев; и означал он, что Иллару-ро надлежит поразить стрелой некоего таркола-кентиога, прибывшего в крепость с отрядом светлорожденного наследника. Убить же этого воина полагалось не сразу, но лишь в тот миг, когда тарко закончит порученное дело. Какое именно, Фарасса умолчал, да и не имелось нужды в уточнениях, поскольку Иллар отличался скорей осторожностью, чем излишним любопытством. Он не был жесток, и прожитые годы прибавили ему разума и сострадания; но все пережитое и увиденное лишь укрепило в нем привычку повиноваться. Повиноваться богам и мудрому Унгир-Брену, которого он искренне любил и почитал; повиноваться главе своего Очага, коего он не любил, но тоже почитал – согласно Кодексу Долга.
Итак, порученное он исполнил в точности, отправив Орри Стрелка в Чак Мооль вслед за Вианной, девушкой наследника. Жаль ее, разумеется, – да будет милостив к ней Коатль! Молодая, красивая, добрая… И, видно, умела она стелить шелка любви Дженнаку, коль он так горевал о ней! Но, горюя, остался мужчиной и сердца своего не потерял… А если и потерял, то ненадолго; исцелился тем же способом, что и сам Иллар, когда умерла от снежной болезни первач его женщина, тайонелка Мескуик, и когда убили другую его женщину, атлийку Ош-Чоч, и когда третья из его женщин, черноглазая На-на-маки, рожденная у Океана Заката, сказала, что не хочет делить хижину с вечным скитальцем, который сегодня ловит орлов в Великих Горах, а завтра гоняется за быками в прерии. Что поделаешь! Жизнь– череда потерь, и чем дальше, тем их больше; сыплются они друг за другом, как перья со старого облезлого керравао…
Но сейчас Иллару не хотелось размышлять ни о собственных своих горестях, ни о Вианне, которую он мог бы спасти, да не спас, так как, по воле Фарассы, Унгир-Брена или самих богов наследнику суждено было ее потерять; не ломал он голову и над загадками владык одиссарского Удела, повелевших Орри убить девушку; не пытался сообразить, зачем грозный Фарасса вонзил ядовитый шип в сердце брата своего Дженнака; не раздумывал слишком долго и о самом Дженнаке, о его исцелении и слове благодарности, пролившемся на Иллара, словно сладкое розовое вино.
Сны! Сны пресветлого господина – вот что мучило Иллара-ро, погружая в туман неуверенности и сомнений! Вернее, не сами сны, а то, должен ли он сообщать о них Фарассе.
С одной стороны, это было очевидным и ясным; ему полагалось слать донесения о всякой странной вещи, будь то громовые шары атлийцев, синий знак Сеннама на озерной глади, след Коатля, отпечатавшийся на скале, или вздох Тайонела, услышанный в лесных дебрях. Да, с одной стороны, так; но с другой…
У светлорожденных свои секреты, и должен ли он, простой лазутчик, чья кровь багрова, а не ала, вторгаться в них взором обезьяны и вещать об увиденном воплями попугая? Или грохотом барабана, что почти одно и то же… Светлорожденные – потомки богов, и, как утверждает молва, кое-кто из них и сейчас слышит глас великих Кино Раа. Во всяком случае, Дженнак, коему сам Мейтасса посылает вещие сны! Ведь было сказано им: наставник мой ждет в Тегуме, стоит на дороге с железным посохом в руках, а рядом – колесница, запряженная быками… Как сказал он, так и случилось! Словно глядел наследник сквозь поверхность вод, как делают это мудрейшие из аххалей, но зрил не сегодняшний день, а грядущий… Великое чудо, чудо предвидения! Куда большее, чем сотворенное им, Илларом, во время недавних странствий в болотах и лесах…
Так что же – сны? Надлежит ли сообщить о них, как о любой замеченной странности? Должен ли грозный владыка узнать о вещих видениях брата?
Почему бы и нет, решил наконец Иллар. Возможно, это их тайна и он не сообщит иргу Фарассе ничего нового; возможно, светлорожденные и так ведают все друг о друге, словно птицы одной стаи или лососи, плывущие бок о бок в прозрачных северных реках. И потом, мудрый аххаль Унгир-Брен не повелел ему, Иллару, скрывать что-либо от главы своего братства! Выходит, вещие сны не такой уж большой секрет!
Последний довод оказался решающим. Раскрыв глаза Иллар-ро ступил на лестницу и начал подниматься к вершине холма и венчавшей ее сигнальной башне.

* * *
Вечером Дня Паука Унгир-Брен почувствовал легкие утомление. День выдался хлопотливым; на утренней заре он отправился в город, в торговую гавань, где покачивались у причалов невиданные кейтабские корабли, а затем разделил дневную трапезу с их водителем-тидамом, хитрым и велеречивым ОКаймором, посланником владыки Ро’Кавары. После пиршества, в коем участвовали также сыновья и сахемы Владыки Юга, начался совет у сагамора, проходивший в зале, посвященном торговле и дальним странствиям, а потому расписанном синими морскими волнами, белоснежными облаками и мощенными камнем дорогами, уходившими в степные и лесные дали. Совет сей длился до той поры, пока солнечный круг не навис низко над золотыми маисовыми полями и рощами плодовых деревьев, что виднелись за широкой входной аркой.
Унгир-Брен устал; устал не телесно, но утомился душой от потока слов, казавшихся ему ненужными и пустыми, oт гула людских голосов и звона посуды, от вида и запахов бесчисленных блюд, поданных на циновки трапез, от шелеста пышных перьев и не менее пышных речей. Конечно, он понимал, что свершается великое событие, ибо впервые кейтабский посланник был принят как равный в Очаге Одисса, и впервые устами его владыка Ро’Кавары говорил с владыкой Хайана – но видят боги, сколь долгими оказались эти разговоры!
Куда интереснее было разглядывать новые суда кейтабцев, огромные и величественные, словно розовые плавучие дворцы, сотворенные самим Хитроумным Одиссом. Островитяне пришли в Хайан на двух кораблях, большом и поменьше, но даже малое судно превосходило размерами любой торговый парусник, что пересекают Ринкас или плавают вдоль Восточного Побережья, добираясь до гаваней Тайонела. Как утверждал О’Каймор, такая же флотилия из двух судов отправилась в Лимучати, арсоланский порт, расположенный у исполинского моста, что был переброшен через пролив Теель-Кусам, и еще один корабль, малый, поджидал собратьев в городе Морских Врат. Все эти суда, как и сообщали прежде Унгир-Брену его доверенные люди, были новейшей постройки, особо прочные и вместительные, предназначенные для плавания в бурном океане Бескрайних Вод. И если воды те, как утверждает Книга Тайн, окажутся все-таки не бескрайними, то надежные кейтабские корабли несомненно пересекут их и достигнут загадочной Риканны, Земель Восхода, лежащих за морскими волнами. Унгир-Брена давно терзало любопытство; давно хотелось ему взглянуть на эти удивительные творения человеческих рук, так не похожие на гребные галеры и обычные парусники, и вот сегодня, в День Паука, он увидел их собственными глазами! Воистину день этот стоило отметить белым пером, хоть утомительный пир и прием заслуживали в лучшем случае серого! Но жизнь, как давно убедился Унгир-Брен, была чередованием серых, черных, белых и цветных перьев, сплетаемых богами и судьбой в пестрый ковер бытия; в том и заключались ее прелесть и вкус, не наскучившие старому аххалю за две сотни прожитых лет.
Если уж говорить о перьях, то вечер, в отличие от утра и дня, овеял его опахалом цвета нефрита – цвета спокойствия и неторопливых раздумий. На солнечном закате Унгир-Брен, прихватив чашу и кувшин с вином, скрылся в своих чертогах, в самой дальней из пещер Храма Записей, протянувшихся под скалами непрерывной чередой на целых два полета стрелы. Сюда вел узкий коридор, и лишь три молодых жреца-прислужника в ранге Принявших Обет обладали привилегией входить в покои старого аххаля. Все они являлись его потомками в пятом или шестом колене, но из этой троицы Унгир-Брен особо выделял Чоч-Силри – не только за ум, прилежание и многочисленные таланты, но и потому, что юноша был похож на него и лицом, и сложением, и фигурой. Это будило приятные воспоминания о минувшей юности, а при случае могло оказаться весьма полезным. И, как мнилось Унгир-Брену, случай сей вскоре представится.
Что же касается его обители, то она представляла собой округлый грот, сухой и просторный, с рваной трещиной впотолке, напоминавшей распятого ягуара; стены были украшены драгоценными древними масками, а также фигурками, изображавшими животных, рыб и птиц. Днем через дыру в своде солнечные лучи падали прямо в водоем, выдолбленный посреди пещеры, и согревали находившееся рядом каменное ложе с парой циновок – аххаль, хоть и не страдал от болей в спине, не любил спать на мягком. Ночью в трещине сияли звезды, отражаясь в зеркале и водах крохотного бассейна, и Унгир-Брен мог пить вино и глядеть на них, сидя в позе раздумья и запрокинув голову. Вино в кувшине убывало, ночь текла, и вместе с ней в круговращении небес струился сияющий звездный поток – семь светил Тапира и семь – Муравьеда, наконечники Двух Стрел, парус Драммара, Бычья Голова, Смятый Лист, блистающий голубым Гедар, зеленый Оулоджи, розовая Эрнери, золотистая, как маисовый початок, Атхинга… Быть может, думал Унгир-Брен, расположившись на циновке у бассейна, меж горящей свечой и зеркалом, быть может, звезды эти мерцают и над неведомыми равнинами Риканны? Как бы он хотел увидеть их! И, быть может, увидит…
Словно вторя его мыслям, пламя мерной свечи колыхнулось, оживив на мгновение яшмовые и нефритовые маски – жуткий лик Хардара, демона сеннамитов, звериные обличья древних божеств Тайонела и Юкаты, клювастую физиономию Морского Старца Паннар-Са, грозный оскал ягуарьего бога атлийских Душителей. Меж ними, на вырубленных в каменной стене полках, стояли изваяния ламы, кошки и быка, койота и сокола, каймана, попугая и кецаля. Были тут и другие животные, невероятные и странные, порожденные фантазией искусных мастеров;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72