сесинаба издревле были рыбаками, умели строить долбленые челны и не боялись моря; случалось им и торговать, ибо хотя и жили они в Серанне дольше всех, но отличались изрядной непоседливостью. Наконец ротодайна, люди мощного сложения и воинственного нрава, были отличными бойцами, привыкшими сражаться насмерть, метать копья, рубить секирами и стрелять из луков. Обо всем этом рассказывали древние хроники, почти столь же почитаемые, как Книги Чилам Баль, хранившиеся в дворцовом храме, рядом с покоями Унгир-Брена. Временами он беседовал с Дженнаком о былом, но чаще его истории касались стран и народов современной Эйпонны, ибо о них юноше благородного рода нужно было знать в первую очередь.
Поистине, Унгир-Брен дал ему не меньше, чем Грхаб; один закалил его тело, другой – возвысил дух, пробудив интерес к устройству мира, к деяниям прошлого, к пришествию богов и всему тому, что они принесли людям. Сам Унгир-Брен являлся не просто верховным жрецом, прошедшим все три положенные ступени – Странствующих, Принявших Обет и Познавших Тайну; он был аххалем, мудрецом, повидавшим в молодости многие земли Эйпонны и ведавшим столь многое, что Дженнак не мог представить пределов его знаний. Они казались молодому наследнику неисчерпаемыми, как Бескрайние Воды; а то, что знал он сам, было всего лишь небольшой бухтой на океанском побережье. Унгир-Брен научил его понимать речи сигнальных барабанов и знаки алфавита Юкаты, принятого во всех цивилизованных державах; он занимался с ним языками – древним майясским и похожим на него наречием Коатля, певучим арсоланским и резким щелкающим кейтабом; он посвятил его в тайны киншу и ремесленных искусств; он рассказывал о растениях и животных, о звездном небе, что простиралось над Осью Мира; он говорил о том, как измеряют время и расстояние, и о том, как положено обращаться к людям, малым и великим. Но поведанное было лишь каплей его знаний – крохотной каплей, которую Дженнак испил и впитал, не рискуя расспрашивать учителя о высших тайнах – тех, что связывали людей с богами.
Но теперь, когда наступила пора зрелости, боги сами проложили тропу к его разуму и сердцу, и он хотел выяснить, что ожидает его на сем пути. Познание неведомого и необычайного? Власть? Величие? Или безумие?
Наконец Унгир-Брен повернулся к нему:
– Ты остался, Джен? И похоже, тебе есть что сказать? Или хочешь просто выпить чашу-другую со старым ахха-лем? – Эти слова прозвучали для Дженнака скорей утверждением, чем вопросом. Вдобавок Унгир-Брен назвал его не наследником, а Дженом, что намекало на конфиденциальность предстоящей беседы.
– Сны, отец мой, странные сны… – пробормотал Дженнак. – Они снова мучают меня…
Старый жрец встрепенулся, поднял руку.
– Погоди! Сейчас ты все мне расскажешь, но сухая глотка неважный помощник в таких делах. Мы столько толковали и спорили сегодня, что все эти разговоры застряли у меня в горле, будто комок шерсти, вывалянный в птичьих перьях… – Он дважды хлопнул в ладоши, вызывая служителя, и подмигнул Дженнаку: – Розовое или красное?
– Розовое, – Дженнак невольно усмехнулся. – Однако помнится мне, что ты, почтенный родич, сегодня больше молчал да слушал, чем говорил. Да и я тоже.
– Хмм? Действительно… Но видишь ли, Джен, мы слушаем чужие слова и повторяем их про себя, словно попугаи. Одни речи – как мед, другие подобны хмельному напитку, а третьи растекаются желчью и опаляют внутренности… Их непременно нужно запить.
– Ты говоришь о Фарассе?
– Не только о нем. Этот Коррит, кентиога… – Аххаль внезапно оживился: – Знаешь, когда Одисс пришел из Юкаты к нашим предкам, призвав Пять Племен к единению, то хашинда, ротодайны, сесинаба и шилукчу не упорствовали, сразу согласившись вступить в союз, кентиога же поначалу отказались. Тогда хитроумный Одисс сделал наконечники для копий и стрел из прочного железа, посулив, что научит упрямцев этому искусству, но старейшины кентиога гордо ответили: наши дротики, мол, и с каменными остриями летят далеко. Одисс построил насыпь, выровнял на ней площадку и воздвиг просторный дворец с высокими сводами, но глупые кентиога поморщились: дескать, в хижинах из ветвей и шкур дышится куда легче. Одисс спустил на воду корабль с веслами и парусами, на котором можно выйти в море и наловить рыбы, но упрямым кентиога вкус рыбы был противен. Одисс сотворил из песка и глины прекрасный сосуд, похожий на цветок лотоса, но дикари кентиога лишь посмеялись над хрупкостью этой чаши; они привыкли хлебать просяное пиво из раковин. Так, раз за разом, они отвергали все дары Хитроумного, пока тот не выдавил сок из сладких гроздьев и не дождался, когда сок слегка забродит, превратившись в сладкое вино. Затем Одисс наполнил вином большой мех – поистине огромный, величиной с целую повозку! – отправился в Удел кентиога и поил их вождей и старейшин шесть дней и шесть ночей; а после этого упрямые и дикие строптивцы, признав его истинным богом, решили воссоединиться с четырьмя остальными народами Серанны. Но с Корритом даже самому Хитроумному пришлось бы попотеть! Представь себе, родич, – тут на лице Унгир-Брена отразилось искреннее отвращение, – этот глупец даже не пьет вина! Дженнак в задумчивости размышлял над услышанным.
– Что-то я не припоминаю такой притчи в Книге Повседневного, – наконец заметил он. – Нет ее и в Книгах Мер, Тайн и Минувшего, отец мой.
– Разумеется, – Унгир-Брен усмехнулся и потер нос, прямой и немного длинноватый, как у всех потомков хитроумного Одисса. – Разумеется, в Чилам Баль нет ни слова об этой истории, ибо кентиога упросили божественного не записывать ее и не рассказывать людям других племен.
– Но откуда же ты ее знаешь?
– Служанка моей матери была кентиога, Джен. От нее я и наслушался таких сказок… – Унгир-Брен вдруг всплеснул руками в наигранном отчаянии: – Вино! Мы заболтались и забыли про вино!
Объемистый кувшин с напитком божественного Одисса находился в руках молодого жреца в сером полотняном облачении, какое обычно носят Принявшие Обет. Он подкрался бесшумно, словно лесная кошка, и теперь почтительно замер рядом с Унгир-Бреном, ожидая, когда тот обратит на него свое благосклонное внимание.
– Чоч-Сидри, из моих учеников, – кивнул аххаль и повернулся к служителю. – Чаши не забыл, Сидри? Ну, тогда наливай! И предложи освежиться грозному воину, что дремлет там, у стены, – старик махнул рукой в сторону Грхаба.
Ароматный напиток Серанны хлынул в прозрачные сосуды, окрасив их в цвета утренней зари.
– Догадливые у тебя ученики, аххаль, – произнес Дженнак, разглядывая Принявшего Обет. – Ты всего лишь хлопнул в ладоши, и он принес то, что нужно, – розовое.
– Да, но ведь я хлопнул дважды! – Унгир-Брен усмехнулся. – И я знаком с твоими вкусами!
– А если бы ты ударил в ладоши один раз?
– Тогда было бы красное. У Сидри, знаешь ли, отличный слух… и он прекрасно разбирается в винах и во многом другом – не хуже, чем в Священных Книгах.
Дженнак снова посмотрел на парня в сером, невольно отметив его сходство с главой одиссарских жрецов. Чоч-Сидри был таким же невысоким и смугловатым, с прямым носом и чуть впалыми висками; губы его казались слишком пухлыми для чистокровного жителя Серанны, а волосы, темные и коротко обрезанные, слегка вились, будто нежная шерсть ламы. Не потомок ли он Унгир-Брена? – Промелькнуло у Дженнака в голове. Может быть, из последних его сыновей? Нет, вряд ли, – он едва заметно покачал головой. Самый верный признак – глаза; а они были у Сидри темно-карими, без всяких изумрудных проблесков, божественного наследия Шестерых. Пожалуй, решил Дженнак, и кожа у него заметно смуглее, и нос все-таки с едва заметной горбинкой, и скулы чуть пошире… Вероятно, он был из ротодайна – среди них встречались люди с пухлыми губами.
Старый аххаль мелкими глотками смаковал напиток.
– Налей вина воину, Сидри, оставь кувшин и иди, – распорядился он, покончив с первой чашей. – И скажи там, – Унгир-Брен махнул рукой в сторону храма, откуда неслись звуки Вечернего Песнопения, – чтобы нас не беспокоили. Мне надо поговорить с наследником.
Чоч-Сидри поклонился, поставил чашу у ног задремавшего Грхаба и исчез, словно тень.
– Значит, ты опять видел странные сны… – Унгир-Брен покачал головой; взгляд его рассеянно скользнул по лицу Дженнака, по опустевшему двору и замер, остановившись на фасаде храма. Трехэтажное строение, уходившее глубоко в скалы, слагали массивные блоки серого гранита, а посреди них зиял проем, обрамленный колоннами; слева и справа от него высились шесть фигур в человеческий рост: светлый Арсолан, увенчанный солнечным диском, грозный Коатль с секирой на плече, Тайонел, простерший вверх могучие руки, Одисс, из-за пояса которого торчал свиток с письменами, Сеннам, восседавший на огромной черепахе, и Мейтасса, бог Судьбы и Всемогущего Времени. Глаза Провидца Грядущего были закрыты, на губах блуждала неопределенная улыбка. О чем грезил он в своем каменном забытьи? Что снилось ему под плеск волн и тихий шелест налетевшего с моря ветра?
Из всех Шести Кино Раа Дженнак предпочитал Одисса. Не потому, что тот являлся покровителем его Очага, и не потому, что в жилах его текла кровь Хитроумного; причина скорее заключалась в том самом хитроумии, коим Одисс отличался от прочих богов. Стезя разума привлекала Дженнака не меньше воинской, и Одисс был на ней надежным водителем. Этого бога, единственного из всех, он звал так же, как отца, – Ахау, Владыка, хоть остальные божества были, конечно, не менее великими и благосклонными к людям.
Унгир-Брен будто подслушал его мысли. Вытянув руку к каменным статуям, он задумчиво произнес:
– Погляди на них, Дженнак… Много веков назад они явились со Священным Ветром в Юкату, в самую середину нашей благословенной земли… Потом отправились на юг и север, к диким племенам, обучая воинов и охотников письму, счету, ремеслам, выращиванию маиса и многим другим вещам… Они дали нам понятие нравственности, идею божественного; они научили нас ценить прекрасное, они открыли дикарям тайны земли и небес… Воистину они сотворили людей из двуногих животных, вдохнув в них искру неугасимого огня! Но не только это, Дженнак, не только это, сын мой… Ты знаешь, что каждый из Шестерых взял женщин, поделившись с будущими поколениями своей кровью… Затем они возвратились в Юкату, повелели выстроить Храм Вещих Камней и исчезли, оставив на его стенах письмена, высеченные в твердом граните. Каменные книги и капля светлой крови – вот наследие богов, оставленное ими людям! Книги – для всех, кто хочет и может их прочитать; капля крови – для избранных…
Старый аххаль сделал паузу, и Дженнак, нахмурив брови, спросил;
– Зачем ты рассказываешь мне об этом, мудрейший? Я знаю, как возникло учение кинара, я читал Книгу Минувшего, и я..
– Можно смотреть и не видеть, читать и не понимать, – перебил его Унгир-Брен. – И потому я повторяю известное тебе, и любому юноше из Великих Очагов, и каждому простолюдину: боги одарили некоторых из нас своей кровью. К радости или горю – другое дело; но кровь эта течет в наших жилах, в твоих и моих, и мы не похожи на прочих людей Эйпонны. Мы, светлорожденные, живем дольше, много дольше; мы властвуем над своими Уделами, ибо долгая жизнь позволяет накопить мудрость и возвысить сетанну… – Он вздохнул и с печальной усмешкой добавил: – Хотя, надо признать, не всем из нас долголетие приносит пользу. Иных обуревают гордость, высокомерие и жажда власти; иным мнится, что мир должен оставаться неизменным, как во времена их юности, иные же становятся угрюмыми затворниками, потерявшими радость жизни… Но не о них сейчас речь! – Аххаль вновь сотворил священный знак, будто бы отметая мысли о неудачниках и недостойных. – Есть и другие, сын мой, есть и другие – те, кому боги завещали особый дар.
– Ты хочешь сказать… – начал Дженнак.
– …что ты, возможно, унаследовал его. Твои сны – верный признак, известный Посвященным… Так пробуждается второе зрение, дар богов, но лишь Провидцу Мейтассе известно, что принесет он тебе. И сохранится или исчезнет со временем… – Задумавшись, Унгир-Брен смолк, уставившись в пустую чашу, потом потянулся к кувшину и разлил вино. – Ну, во имя Шестерых! Хочешь ты того или нет, но они наградили тебя редкостным талантом, сын мой!
– Да свершится их воля! – Запрокинув голову, Дженнак глотнул. Услышанное не слишком потрясло его; он лишь понял, что видения, приходившие во сне и наяву, не являются признаком душевной болезни. Что ж, хорошо, если так! Никто не в силах отказаться от божественного дара, предопределенного судьбой… Тем более, что не всегда случалось ему гореть в холодном огне, как прошлой ночью; был еще и величественный корабль, скользивший подобно белому дворцу под ясным небом, было и многое другое, столь же интересное и загадочное. Но мысли об этих чудных миражах сейчас отступали перед другим, тревожным и неприятным чувством вины;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72
Поистине, Унгир-Брен дал ему не меньше, чем Грхаб; один закалил его тело, другой – возвысил дух, пробудив интерес к устройству мира, к деяниям прошлого, к пришествию богов и всему тому, что они принесли людям. Сам Унгир-Брен являлся не просто верховным жрецом, прошедшим все три положенные ступени – Странствующих, Принявших Обет и Познавших Тайну; он был аххалем, мудрецом, повидавшим в молодости многие земли Эйпонны и ведавшим столь многое, что Дженнак не мог представить пределов его знаний. Они казались молодому наследнику неисчерпаемыми, как Бескрайние Воды; а то, что знал он сам, было всего лишь небольшой бухтой на океанском побережье. Унгир-Брен научил его понимать речи сигнальных барабанов и знаки алфавита Юкаты, принятого во всех цивилизованных державах; он занимался с ним языками – древним майясским и похожим на него наречием Коатля, певучим арсоланским и резким щелкающим кейтабом; он посвятил его в тайны киншу и ремесленных искусств; он рассказывал о растениях и животных, о звездном небе, что простиралось над Осью Мира; он говорил о том, как измеряют время и расстояние, и о том, как положено обращаться к людям, малым и великим. Но поведанное было лишь каплей его знаний – крохотной каплей, которую Дженнак испил и впитал, не рискуя расспрашивать учителя о высших тайнах – тех, что связывали людей с богами.
Но теперь, когда наступила пора зрелости, боги сами проложили тропу к его разуму и сердцу, и он хотел выяснить, что ожидает его на сем пути. Познание неведомого и необычайного? Власть? Величие? Или безумие?
Наконец Унгир-Брен повернулся к нему:
– Ты остался, Джен? И похоже, тебе есть что сказать? Или хочешь просто выпить чашу-другую со старым ахха-лем? – Эти слова прозвучали для Дженнака скорей утверждением, чем вопросом. Вдобавок Унгир-Брен назвал его не наследником, а Дженом, что намекало на конфиденциальность предстоящей беседы.
– Сны, отец мой, странные сны… – пробормотал Дженнак. – Они снова мучают меня…
Старый жрец встрепенулся, поднял руку.
– Погоди! Сейчас ты все мне расскажешь, но сухая глотка неважный помощник в таких делах. Мы столько толковали и спорили сегодня, что все эти разговоры застряли у меня в горле, будто комок шерсти, вывалянный в птичьих перьях… – Он дважды хлопнул в ладоши, вызывая служителя, и подмигнул Дженнаку: – Розовое или красное?
– Розовое, – Дженнак невольно усмехнулся. – Однако помнится мне, что ты, почтенный родич, сегодня больше молчал да слушал, чем говорил. Да и я тоже.
– Хмм? Действительно… Но видишь ли, Джен, мы слушаем чужие слова и повторяем их про себя, словно попугаи. Одни речи – как мед, другие подобны хмельному напитку, а третьи растекаются желчью и опаляют внутренности… Их непременно нужно запить.
– Ты говоришь о Фарассе?
– Не только о нем. Этот Коррит, кентиога… – Аххаль внезапно оживился: – Знаешь, когда Одисс пришел из Юкаты к нашим предкам, призвав Пять Племен к единению, то хашинда, ротодайны, сесинаба и шилукчу не упорствовали, сразу согласившись вступить в союз, кентиога же поначалу отказались. Тогда хитроумный Одисс сделал наконечники для копий и стрел из прочного железа, посулив, что научит упрямцев этому искусству, но старейшины кентиога гордо ответили: наши дротики, мол, и с каменными остриями летят далеко. Одисс построил насыпь, выровнял на ней площадку и воздвиг просторный дворец с высокими сводами, но глупые кентиога поморщились: дескать, в хижинах из ветвей и шкур дышится куда легче. Одисс спустил на воду корабль с веслами и парусами, на котором можно выйти в море и наловить рыбы, но упрямым кентиога вкус рыбы был противен. Одисс сотворил из песка и глины прекрасный сосуд, похожий на цветок лотоса, но дикари кентиога лишь посмеялись над хрупкостью этой чаши; они привыкли хлебать просяное пиво из раковин. Так, раз за разом, они отвергали все дары Хитроумного, пока тот не выдавил сок из сладких гроздьев и не дождался, когда сок слегка забродит, превратившись в сладкое вино. Затем Одисс наполнил вином большой мех – поистине огромный, величиной с целую повозку! – отправился в Удел кентиога и поил их вождей и старейшин шесть дней и шесть ночей; а после этого упрямые и дикие строптивцы, признав его истинным богом, решили воссоединиться с четырьмя остальными народами Серанны. Но с Корритом даже самому Хитроумному пришлось бы попотеть! Представь себе, родич, – тут на лице Унгир-Брена отразилось искреннее отвращение, – этот глупец даже не пьет вина! Дженнак в задумчивости размышлял над услышанным.
– Что-то я не припоминаю такой притчи в Книге Повседневного, – наконец заметил он. – Нет ее и в Книгах Мер, Тайн и Минувшего, отец мой.
– Разумеется, – Унгир-Брен усмехнулся и потер нос, прямой и немного длинноватый, как у всех потомков хитроумного Одисса. – Разумеется, в Чилам Баль нет ни слова об этой истории, ибо кентиога упросили божественного не записывать ее и не рассказывать людям других племен.
– Но откуда же ты ее знаешь?
– Служанка моей матери была кентиога, Джен. От нее я и наслушался таких сказок… – Унгир-Брен вдруг всплеснул руками в наигранном отчаянии: – Вино! Мы заболтались и забыли про вино!
Объемистый кувшин с напитком божественного Одисса находился в руках молодого жреца в сером полотняном облачении, какое обычно носят Принявшие Обет. Он подкрался бесшумно, словно лесная кошка, и теперь почтительно замер рядом с Унгир-Бреном, ожидая, когда тот обратит на него свое благосклонное внимание.
– Чоч-Сидри, из моих учеников, – кивнул аххаль и повернулся к служителю. – Чаши не забыл, Сидри? Ну, тогда наливай! И предложи освежиться грозному воину, что дремлет там, у стены, – старик махнул рукой в сторону Грхаба.
Ароматный напиток Серанны хлынул в прозрачные сосуды, окрасив их в цвета утренней зари.
– Догадливые у тебя ученики, аххаль, – произнес Дженнак, разглядывая Принявшего Обет. – Ты всего лишь хлопнул в ладоши, и он принес то, что нужно, – розовое.
– Да, но ведь я хлопнул дважды! – Унгир-Брен усмехнулся. – И я знаком с твоими вкусами!
– А если бы ты ударил в ладоши один раз?
– Тогда было бы красное. У Сидри, знаешь ли, отличный слух… и он прекрасно разбирается в винах и во многом другом – не хуже, чем в Священных Книгах.
Дженнак снова посмотрел на парня в сером, невольно отметив его сходство с главой одиссарских жрецов. Чоч-Сидри был таким же невысоким и смугловатым, с прямым носом и чуть впалыми висками; губы его казались слишком пухлыми для чистокровного жителя Серанны, а волосы, темные и коротко обрезанные, слегка вились, будто нежная шерсть ламы. Не потомок ли он Унгир-Брена? – Промелькнуло у Дженнака в голове. Может быть, из последних его сыновей? Нет, вряд ли, – он едва заметно покачал головой. Самый верный признак – глаза; а они были у Сидри темно-карими, без всяких изумрудных проблесков, божественного наследия Шестерых. Пожалуй, решил Дженнак, и кожа у него заметно смуглее, и нос все-таки с едва заметной горбинкой, и скулы чуть пошире… Вероятно, он был из ротодайна – среди них встречались люди с пухлыми губами.
Старый аххаль мелкими глотками смаковал напиток.
– Налей вина воину, Сидри, оставь кувшин и иди, – распорядился он, покончив с первой чашей. – И скажи там, – Унгир-Брен махнул рукой в сторону храма, откуда неслись звуки Вечернего Песнопения, – чтобы нас не беспокоили. Мне надо поговорить с наследником.
Чоч-Сидри поклонился, поставил чашу у ног задремавшего Грхаба и исчез, словно тень.
– Значит, ты опять видел странные сны… – Унгир-Брен покачал головой; взгляд его рассеянно скользнул по лицу Дженнака, по опустевшему двору и замер, остановившись на фасаде храма. Трехэтажное строение, уходившее глубоко в скалы, слагали массивные блоки серого гранита, а посреди них зиял проем, обрамленный колоннами; слева и справа от него высились шесть фигур в человеческий рост: светлый Арсолан, увенчанный солнечным диском, грозный Коатль с секирой на плече, Тайонел, простерший вверх могучие руки, Одисс, из-за пояса которого торчал свиток с письменами, Сеннам, восседавший на огромной черепахе, и Мейтасса, бог Судьбы и Всемогущего Времени. Глаза Провидца Грядущего были закрыты, на губах блуждала неопределенная улыбка. О чем грезил он в своем каменном забытьи? Что снилось ему под плеск волн и тихий шелест налетевшего с моря ветра?
Из всех Шести Кино Раа Дженнак предпочитал Одисса. Не потому, что тот являлся покровителем его Очага, и не потому, что в жилах его текла кровь Хитроумного; причина скорее заключалась в том самом хитроумии, коим Одисс отличался от прочих богов. Стезя разума привлекала Дженнака не меньше воинской, и Одисс был на ней надежным водителем. Этого бога, единственного из всех, он звал так же, как отца, – Ахау, Владыка, хоть остальные божества были, конечно, не менее великими и благосклонными к людям.
Унгир-Брен будто подслушал его мысли. Вытянув руку к каменным статуям, он задумчиво произнес:
– Погляди на них, Дженнак… Много веков назад они явились со Священным Ветром в Юкату, в самую середину нашей благословенной земли… Потом отправились на юг и север, к диким племенам, обучая воинов и охотников письму, счету, ремеслам, выращиванию маиса и многим другим вещам… Они дали нам понятие нравственности, идею божественного; они научили нас ценить прекрасное, они открыли дикарям тайны земли и небес… Воистину они сотворили людей из двуногих животных, вдохнув в них искру неугасимого огня! Но не только это, Дженнак, не только это, сын мой… Ты знаешь, что каждый из Шестерых взял женщин, поделившись с будущими поколениями своей кровью… Затем они возвратились в Юкату, повелели выстроить Храм Вещих Камней и исчезли, оставив на его стенах письмена, высеченные в твердом граните. Каменные книги и капля светлой крови – вот наследие богов, оставленное ими людям! Книги – для всех, кто хочет и может их прочитать; капля крови – для избранных…
Старый аххаль сделал паузу, и Дженнак, нахмурив брови, спросил;
– Зачем ты рассказываешь мне об этом, мудрейший? Я знаю, как возникло учение кинара, я читал Книгу Минувшего, и я..
– Можно смотреть и не видеть, читать и не понимать, – перебил его Унгир-Брен. – И потому я повторяю известное тебе, и любому юноше из Великих Очагов, и каждому простолюдину: боги одарили некоторых из нас своей кровью. К радости или горю – другое дело; но кровь эта течет в наших жилах, в твоих и моих, и мы не похожи на прочих людей Эйпонны. Мы, светлорожденные, живем дольше, много дольше; мы властвуем над своими Уделами, ибо долгая жизнь позволяет накопить мудрость и возвысить сетанну… – Он вздохнул и с печальной усмешкой добавил: – Хотя, надо признать, не всем из нас долголетие приносит пользу. Иных обуревают гордость, высокомерие и жажда власти; иным мнится, что мир должен оставаться неизменным, как во времена их юности, иные же становятся угрюмыми затворниками, потерявшими радость жизни… Но не о них сейчас речь! – Аххаль вновь сотворил священный знак, будто бы отметая мысли о неудачниках и недостойных. – Есть и другие, сын мой, есть и другие – те, кому боги завещали особый дар.
– Ты хочешь сказать… – начал Дженнак.
– …что ты, возможно, унаследовал его. Твои сны – верный признак, известный Посвященным… Так пробуждается второе зрение, дар богов, но лишь Провидцу Мейтассе известно, что принесет он тебе. И сохранится или исчезнет со временем… – Задумавшись, Унгир-Брен смолк, уставившись в пустую чашу, потом потянулся к кувшину и разлил вино. – Ну, во имя Шестерых! Хочешь ты того или нет, но они наградили тебя редкостным талантом, сын мой!
– Да свершится их воля! – Запрокинув голову, Дженнак глотнул. Услышанное не слишком потрясло его; он лишь понял, что видения, приходившие во сне и наяву, не являются признаком душевной болезни. Что ж, хорошо, если так! Никто не в силах отказаться от божественного дара, предопределенного судьбой… Тем более, что не всегда случалось ему гореть в холодном огне, как прошлой ночью; был еще и величественный корабль, скользивший подобно белому дворцу под ясным небом, было и многое другое, столь же интересное и загадочное. Но мысли об этих чудных миражах сейчас отступали перед другим, тревожным и неприятным чувством вины;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72