Лесная проплешина вся была в старых следах; даже слой свежего снега был не в силах скрыть их все. Солдаты воспрянули духом.
— Вон они, следы-то, — скребя в затылке, высказал общую мысль Хосе-Фернандес. — Вишь, как растоптался… Здесь он, а? Святой отец?
Брат Себастьян перевёл взгляд на Томаса, адресуя заданный вопрос ему. Мальчишка помедлил, словно бы прислушивался к чему-то, потом кивнул.
— Он здесь, — сказал монах.
— Смотрите! Смотрите! — воскликнул вдруг Санчес. — Там огонь!
Все обернулись, куда он указывал; солдаты для верности выставили перед собою алебарды. Наступила пауза. Наконец Анхель сплюнул и упёр алебардину древком в землю (точнее — в снег).
— Чего ты так разорался, Алехандро? — сказал он. — увидел и увидел; Орать-то зачем?
— Con mil diablos, — пробормотал Родригес, не сводя взгляда с зелёного огонька, едва виднеющегося меж дерев, — что это там такое? Почему он зелёный?
Санчес покачал головой:
— Тот, лысый, что-то говорил про заброшенные штреки. Может, это рудничный газ там горит?
— Рудничный синим горит.
— Какая разница? — Анхель решительно потеребил белёсый ус. — Если там огонь, значит, его кто-то развёл, вот и всё. Пойдём туда и сами всё посмотрим.
— Верно! — пьяно и отважно встрепенулся Киппер. — Точно! Ну? Что вылупились? Зелёного огня, что ли, не видели? А ну, держись ровнее! Подтянись! Про тыл не забывать! Эй, держи пузана!.. Himmeldon-nerwetter! Распустились? Уже забыли, сколько страху натерпелись? Хотите ещё?
Анхель, прищурясь, посмотрел на крикуна. Поиграл желваками. Ничего не сказал. Солдаты запоздало и смущённо заоглядывались, запереминались с ноги на ногу. Смитте стоял и пустыми глазами рассматривал небо.
Родригес положил за щеку свежий ком табаку и принялся его мрачно жевать.
— Надо идти, — сказал неуверенно кто-то.
— Значит, пойдём, — кивнул Родригес.
— Но там нас могут уже ждать…
— Значит, дождутся, — заявил Анхель и оскалился в усмешке. Оглянулся. — Мануэль? Мануэль, где ты там? Надеюсь, хоть сейчас-то порох у тебя сухой? Давай, зажигай свою фитюльку. А ты, hombre, — обернулся он к Михелькину, — присмотри за этим, — он кивнул на спятившего толстяка.
— Хорошо, — сказал Михелькин, втайне несколько обрадованный, что ему не надо будет сражаться.
— Ты чего такой бледный? Испугался, что ли? Не дрейфь и подтяни штаны; с нами не пропадёшь. Главное — не суйся в пекло. На, возьми, — Анхель вынул из ножен свой любимый кривой кинжал и рукоятью вперёд протянул его Михелю. — Если что, то бей вот так — снизу вверх. У него клинок изогнут; целься в грудь, и не коли, а режь, и непременно что-нибудь заденешь там в кишках и вытянешь наружу. Comprendes?
Тот гулко сглотнул.
— Да.
— Тогда — пошли.
— Погодите! — Санчес обернулся к Себастьяну, опустился на одно колено, упёрся древком алгбарды в снег и преклонил главу.
— Святой отец, благословите.
Солдаты с пониманием переглянулись и молча последовали его примеру, разом, все, включая Томаса и Михелькина. Смитте остался стоять; Михелькин дёрнул его за руку и заставил опуститься рядом. Киппер не удержался на ногах, икнул и повалился набок. Его подняли, поставили прямо, нахлобучили обратно слетевший берет. Наконец возня закончилась, и воцарилась тишина.
Брат Себастьян воздел руку.
«Pater noster, qui es in coelis…» — зазвучали в вечерней тишине слова молитвы.
Восемь голосов нестройным хором повторили первую строку. Смитте молчал.
«Sanctificetur nomen tuum…» — продолжал монах.
Михелькин стоял и вспоминал, как молодой монашек вёл их всех прямой дорогой, ведомый не иначе божьим вдохновением; как все они прошли обратным маршем полстраны и вновь вернулись в его родную деревню. Как задержались в «Серпе-молоте», чтобы запастись едой и шнапсом, и как святой отец полдня расспрашивал шароголового кабатчика о всех окрестных скалах и лесах…
«Adveniat regnum tuum…»
…как лошадь Киппера, и ослика, на котором ехал брат Себастьян, оставили в конюшне при корчме на попеченье Вольдемара, и дальше двинулись пешком. И видно, поступили правильно, поскольку даже на подходах к тёмному запущенному лесу возле старых рудников всеми овладел такой непостижимый липкий ужас, что животные наверняка взбесились бы и понесли. Лишь усердная молитва обоих монахов и беспрестанная нервная ругань испанцев удержала маленький отряд тогда от бегства…
«Fiat voluntas tua…»
…как потом, когда всю ночь в кустах трещало и шипело, в темноте блестели зубы и глаза, стукали камешки, костёр то гас, то вспыхивал опять, все обожглись по очереди, и кто-то в них швырялся шишками, с вершин деревьев. Как потом — ударили стрелой и зацепили Мануэля в мякоть набивного рукава, а Фернандесу поленом рассекли скулу. Как Смитте смеялся, корчил рожи и бросал во тьму снежки. Как Родригес дважды разъярённо вскакивал и с рёвом врубался в кусты, прежде чем его успевали оттащить назад, и как на второй подобный раз секира алебарды обагрилась кровью…
«Sicut in coelo et in terra…»
…как всю вторую ночь они прождали, сбившись в тесное кольцо вокруг костра, щетинившись железом пик, подбрасывая дров в огонь и подкрепляя дух глотками водки и молитвой. Водка кончилась к утру, дрова сгорели в угольки, молитва иссушила рты; и кто-то невидимый свистел в вершинах сосен и стаскивал с них одеяла, а маленький монах был непреклонен и упрямо вёл их всех вперёд и вглубь, туда, где посреди глухого леса торчал белёсый зуб разрушенной скалы…
Наконец над поляной нестройным хором прозвучало последнее «Amen». Некоторое время все молчали. Снег холодил Михелькину колени; снежный слой здесь оказался неглубок, как будто его тут регулярно очищали или вытаптывали, и когда кто-нибудь из молящихся переступал затёкшими ногами, то внизу потрескивали пересохшие с осени стебли высокой травы.
Внезапно резко потеплело. Снегопад прекратился, вместо него с небес пошла едва заметная косая морось. Откуда-то приполз разрежённый холодный туман, приполз и повис над поляной, как мокрое белёсое одеяло. Холодный воздух сделался невыносимо липким и противным. Сердце Михелькина судорожно сжалось. Он сглотнул.
— Asi sea, — наконец сказал Анхель. Усталое и бледное лицо испанца было серьёзным и непроницаемым. — Andamos.
Солдаты встали и с предосторожностями двинулись вперёд, туда, где сквозь туман и мокрое переплетение ветвей мерцал зелёным отблеском зловещий колдовской маячок.
«Маячок» оказался окном, застеклённым бутылками. Очертания длинной приземистой хижины разглядеть удавалось с трудом — к этому времени стемнело уже основательно.
— Ave Maria purissima! — с облегченьем и, как показалось Михелю, отчасти с разочарованием выдохнул Родригес. — Всего-то! Это же только дом.
— И дымом пахнет, — поддакнул ему Санчес, потянув носом. — Ха! Там кто-то есть внутри. Живёт здесь и нисколько не таится.
Анхель сосредоточенно рассматривал строение из-под ладони. Его интересовало совсем другое.
— Две двери, — наконец сказал он. — Вторая заколочена.
— С чего ты взял?
— Тропа ведёт только к одной, вот с чего.
— Наверное, сзади есть тоже дверь, — резонно заметил Родригес.
— Наверное… Что скажете, padre? Пойти и постучаться, как тогда?
— Ни в коем разе, — ответил тот. Молодой монах тоже отрицательно помотал головой. — Действуйте так, будто берёте клан монетчиков. Compelle intrare и сразу же вяжите всех, но никого не убивайте.
Киппер пьяно задвигал руками, замычал, как видно, пытаясь отдать необходимые распоряжения, но Анхель его опередил.
— Ясно, — сказал он. — Родригес, разделяемся. Вы с Санчесом берёте дверь — он крепкий малый, справитесь. Дальше — как обычно. Хосе, ты стереги вторую, как тогда в Нормандии, помните? — (Каталонец молча вскинул стиснутый кулак). — Я зайду назад и посмотрю, чего там. Ты, как тебя… Мигель? Следи за полудурком. Я сказал: «следи», а не держи за руку! Caray! как ты держишь оружие?! Это же дюсак, а не кухонный нож, имей к нему уважение! Будь наготове. Мануэль! держи в прицеле дверь. Только не пальни по своим, крапивное семя.
— За крапиву ответишь.
— Mamon… Десятник, ты что-то хочешь мне сказать?
Киппер уже наладился было что-то возразить, но упёрся взглядом в ледяную синь испанских глаз, негромко булькнул животом, захлопнул рот и энергично помотал головой. Претензий к плану действий не возникло.
Анхель кивнул, обернулся и махнул рукой своим соратникам:
— Adelante! — скомандовал он.
Солдаты пригнулись, подобрались, выставили алебарды, разбежались веером и зарысили к дому по протоптанным дорожкам. Анхель бесшумно скрылся за углом, Фернандес поплевал на ладони и встал спиной к стене у заколоченной второй двери. Санчес и Родригес постучал в дверь «парадного», обменялись парой реплик, кивнули друг дружке: «Давай!», в два удара алебардой высадили дверь, ворвались внутрь и там исчезли.
Далее Михель не очень складно понимал, что происходит — события для него слегка «размазались» в пространстве и во времени. Когда потом он вспоминал, так и не смог сообразить, что и за чем следовало по порядку. Вроде бы сначала всё шло хорошо. Ничего опасного и интересного не происходило. В дому царила тишина, в бутылочном окне мелькали тени стражников, дверной проём был пуст и ярко освещён.
Затем события сорвались ураганом. Вдруг кто-то в доме закричал. Посыпались какие-то горшки и прочая посуда. Окошко брызнуло зелёными осколками и вылетело прочь, оттуда, прикрывая голову руками, рыбкой вынырнул Родригес, рухнул в снег. Следом из дверей, как мячик, выкатился Санчес, закарачился, отпрыгнул в сторону. Оба были без оружия (во всяком случае — без алебард). Родригес, едва лишь приземлился, тотчас же вскочил на четвереньки и с низкого старта рванул бегом по дорожке. Не добежав до Смитте и монаха, развернулся, выхватил кинжал и замер в стойке. Хосе, опомнившись, рванул на помощь. «Назад! — оскалив зубы, фальцетом выкрикнул Родригес. — Назад! Держи дверь!».
В доме что-то грохнуло опять, и на пороге дома показался… Анхель. Взъерошенный, без каски и с ножом в руке, он остановился там и обвёл поляну безумным взглядом, всматриваясь в темноту.
— Где они? — крикнул он, обращаясь как будто бы сразу ко всем. — Mildiables, где эти трое?!
Михель вздрогнул, стиснул скользкую от пота рукоять ножа и торопливо огляделся. Никого из посторонних не было ни рядом, ни поблизости. Края поляны серебрились белизной нетоптанного снега.
Анхель шагнул вперёд. Взъерошил волосы рукой. Плюнул на снег.
— Caramba! Прозевали!
И тут брат Томас, молча и сосредоточенно молившийся, вдруг медленным движеньем поднял руку, указуя в сторону горняцкой хижины, и равнодушным, сонным, неживым каким-то голосом сказал: «Вот они», и пелена упала.
Михель ахнул: больше не было ни Санчеса, ни Анхеля, и ни Родригеса.
Был парень — давешний рыжий ведьмак, стоящий на пороге дома. Кинжал в его руках засеребрился, вытянулся и явился взорам стражников как меч.
Вместо Родригеса перед монахами и Михелькином теперь стояла девушка с ножом. Та самая, которую они искали.
А тот, который «Санчес», сделался мальчишкой.
Михель настолько растерялся, что совершенно оцепенел, да и все остальные на поляне — тоже. Киппер ахнул и невероятно громким образом испортил воздух. Хосе-Фернандес торопливо крестился, уронивши алебарду лезвием в колючий снег.
А в следующий миг мальчишка и девчонка бросились бежать.
Не сплоховал один лишь Мануэль. Ещё до штурма маленький испанец утвердил своё заряженное серебром оружие на воткнутую в снег рогатину, и, как только с Анхелем совершилась эта странная метаморфоза, тотчас же направил стволы на него. Одно короткое мгновение они смотрели друг на друга, — синие глаза лесного травника и чёрные зрачки железной аркебузы. Потом испанец тронул запальную полку концом фитиля.
Громыхнуло. Мануэль дёрнулся, как от пощёчины. Дым всклубился белым облаком, обволок солдата и монахов рядом с ним. И только Михель видел, как травник, сделавший было движение им навстречу, крутанулся в снег и замер недвижим.
Лишь губы шевельнулись.
— Третий… — с тихим удивлением сказал он, посмотрел на развороченную грудь и уронил затылок в снег.
Глаза его закрылись.
А дурачина Смитте вдруг весь выгнулся и запрокинул голову назад, и засмеялся радостно и звонко, как младенец, которому показали «козу».
Тем временем Мануэль, не обращая ни малейшего внимания ни на простёршегося травника, ни на дурацкий смех, в два шага развернулся вкруг рогули к лесу передом, к избушке — задом, и стал выцеливать вторым стволом бегущих к лесу мальчика и девушку. Мгновение помедлил, выбирая из двух спин одну, нацелил на мальчишку, двинул фитилём…
И с руганью рухнул на снег.
Что-то большое, растрёпанное и взъерошенное рухнуло на Мануэля сверху, сбило с ног, и они сцепились в рукопашной. Неведомое существо визжало, рвало ворот куртки, пытаясь добраться до горла испанца, потом вдруг вырвалось, подпрыгнуло, как андалузский гриф, взмахнуло тряпочными крыльями и исчезло так же неожиданно, как и появилось, только на снегу остались два непарных башмака огромного размера.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63
— Вон они, следы-то, — скребя в затылке, высказал общую мысль Хосе-Фернандес. — Вишь, как растоптался… Здесь он, а? Святой отец?
Брат Себастьян перевёл взгляд на Томаса, адресуя заданный вопрос ему. Мальчишка помедлил, словно бы прислушивался к чему-то, потом кивнул.
— Он здесь, — сказал монах.
— Смотрите! Смотрите! — воскликнул вдруг Санчес. — Там огонь!
Все обернулись, куда он указывал; солдаты для верности выставили перед собою алебарды. Наступила пауза. Наконец Анхель сплюнул и упёр алебардину древком в землю (точнее — в снег).
— Чего ты так разорался, Алехандро? — сказал он. — увидел и увидел; Орать-то зачем?
— Con mil diablos, — пробормотал Родригес, не сводя взгляда с зелёного огонька, едва виднеющегося меж дерев, — что это там такое? Почему он зелёный?
Санчес покачал головой:
— Тот, лысый, что-то говорил про заброшенные штреки. Может, это рудничный газ там горит?
— Рудничный синим горит.
— Какая разница? — Анхель решительно потеребил белёсый ус. — Если там огонь, значит, его кто-то развёл, вот и всё. Пойдём туда и сами всё посмотрим.
— Верно! — пьяно и отважно встрепенулся Киппер. — Точно! Ну? Что вылупились? Зелёного огня, что ли, не видели? А ну, держись ровнее! Подтянись! Про тыл не забывать! Эй, держи пузана!.. Himmeldon-nerwetter! Распустились? Уже забыли, сколько страху натерпелись? Хотите ещё?
Анхель, прищурясь, посмотрел на крикуна. Поиграл желваками. Ничего не сказал. Солдаты запоздало и смущённо заоглядывались, запереминались с ноги на ногу. Смитте стоял и пустыми глазами рассматривал небо.
Родригес положил за щеку свежий ком табаку и принялся его мрачно жевать.
— Надо идти, — сказал неуверенно кто-то.
— Значит, пойдём, — кивнул Родригес.
— Но там нас могут уже ждать…
— Значит, дождутся, — заявил Анхель и оскалился в усмешке. Оглянулся. — Мануэль? Мануэль, где ты там? Надеюсь, хоть сейчас-то порох у тебя сухой? Давай, зажигай свою фитюльку. А ты, hombre, — обернулся он к Михелькину, — присмотри за этим, — он кивнул на спятившего толстяка.
— Хорошо, — сказал Михелькин, втайне несколько обрадованный, что ему не надо будет сражаться.
— Ты чего такой бледный? Испугался, что ли? Не дрейфь и подтяни штаны; с нами не пропадёшь. Главное — не суйся в пекло. На, возьми, — Анхель вынул из ножен свой любимый кривой кинжал и рукоятью вперёд протянул его Михелю. — Если что, то бей вот так — снизу вверх. У него клинок изогнут; целься в грудь, и не коли, а режь, и непременно что-нибудь заденешь там в кишках и вытянешь наружу. Comprendes?
Тот гулко сглотнул.
— Да.
— Тогда — пошли.
— Погодите! — Санчес обернулся к Себастьяну, опустился на одно колено, упёрся древком алгбарды в снег и преклонил главу.
— Святой отец, благословите.
Солдаты с пониманием переглянулись и молча последовали его примеру, разом, все, включая Томаса и Михелькина. Смитте остался стоять; Михелькин дёрнул его за руку и заставил опуститься рядом. Киппер не удержался на ногах, икнул и повалился набок. Его подняли, поставили прямо, нахлобучили обратно слетевший берет. Наконец возня закончилась, и воцарилась тишина.
Брат Себастьян воздел руку.
«Pater noster, qui es in coelis…» — зазвучали в вечерней тишине слова молитвы.
Восемь голосов нестройным хором повторили первую строку. Смитте молчал.
«Sanctificetur nomen tuum…» — продолжал монах.
Михелькин стоял и вспоминал, как молодой монашек вёл их всех прямой дорогой, ведомый не иначе божьим вдохновением; как все они прошли обратным маршем полстраны и вновь вернулись в его родную деревню. Как задержались в «Серпе-молоте», чтобы запастись едой и шнапсом, и как святой отец полдня расспрашивал шароголового кабатчика о всех окрестных скалах и лесах…
«Adveniat regnum tuum…»
…как лошадь Киппера, и ослика, на котором ехал брат Себастьян, оставили в конюшне при корчме на попеченье Вольдемара, и дальше двинулись пешком. И видно, поступили правильно, поскольку даже на подходах к тёмному запущенному лесу возле старых рудников всеми овладел такой непостижимый липкий ужас, что животные наверняка взбесились бы и понесли. Лишь усердная молитва обоих монахов и беспрестанная нервная ругань испанцев удержала маленький отряд тогда от бегства…
«Fiat voluntas tua…»
…как потом, когда всю ночь в кустах трещало и шипело, в темноте блестели зубы и глаза, стукали камешки, костёр то гас, то вспыхивал опять, все обожглись по очереди, и кто-то в них швырялся шишками, с вершин деревьев. Как потом — ударили стрелой и зацепили Мануэля в мякоть набивного рукава, а Фернандесу поленом рассекли скулу. Как Смитте смеялся, корчил рожи и бросал во тьму снежки. Как Родригес дважды разъярённо вскакивал и с рёвом врубался в кусты, прежде чем его успевали оттащить назад, и как на второй подобный раз секира алебарды обагрилась кровью…
«Sicut in coelo et in terra…»
…как всю вторую ночь они прождали, сбившись в тесное кольцо вокруг костра, щетинившись железом пик, подбрасывая дров в огонь и подкрепляя дух глотками водки и молитвой. Водка кончилась к утру, дрова сгорели в угольки, молитва иссушила рты; и кто-то невидимый свистел в вершинах сосен и стаскивал с них одеяла, а маленький монах был непреклонен и упрямо вёл их всех вперёд и вглубь, туда, где посреди глухого леса торчал белёсый зуб разрушенной скалы…
Наконец над поляной нестройным хором прозвучало последнее «Amen». Некоторое время все молчали. Снег холодил Михелькину колени; снежный слой здесь оказался неглубок, как будто его тут регулярно очищали или вытаптывали, и когда кто-нибудь из молящихся переступал затёкшими ногами, то внизу потрескивали пересохшие с осени стебли высокой травы.
Внезапно резко потеплело. Снегопад прекратился, вместо него с небес пошла едва заметная косая морось. Откуда-то приполз разрежённый холодный туман, приполз и повис над поляной, как мокрое белёсое одеяло. Холодный воздух сделался невыносимо липким и противным. Сердце Михелькина судорожно сжалось. Он сглотнул.
— Asi sea, — наконец сказал Анхель. Усталое и бледное лицо испанца было серьёзным и непроницаемым. — Andamos.
Солдаты встали и с предосторожностями двинулись вперёд, туда, где сквозь туман и мокрое переплетение ветвей мерцал зелёным отблеском зловещий колдовской маячок.
«Маячок» оказался окном, застеклённым бутылками. Очертания длинной приземистой хижины разглядеть удавалось с трудом — к этому времени стемнело уже основательно.
— Ave Maria purissima! — с облегченьем и, как показалось Михелю, отчасти с разочарованием выдохнул Родригес. — Всего-то! Это же только дом.
— И дымом пахнет, — поддакнул ему Санчес, потянув носом. — Ха! Там кто-то есть внутри. Живёт здесь и нисколько не таится.
Анхель сосредоточенно рассматривал строение из-под ладони. Его интересовало совсем другое.
— Две двери, — наконец сказал он. — Вторая заколочена.
— С чего ты взял?
— Тропа ведёт только к одной, вот с чего.
— Наверное, сзади есть тоже дверь, — резонно заметил Родригес.
— Наверное… Что скажете, padre? Пойти и постучаться, как тогда?
— Ни в коем разе, — ответил тот. Молодой монах тоже отрицательно помотал головой. — Действуйте так, будто берёте клан монетчиков. Compelle intrare и сразу же вяжите всех, но никого не убивайте.
Киппер пьяно задвигал руками, замычал, как видно, пытаясь отдать необходимые распоряжения, но Анхель его опередил.
— Ясно, — сказал он. — Родригес, разделяемся. Вы с Санчесом берёте дверь — он крепкий малый, справитесь. Дальше — как обычно. Хосе, ты стереги вторую, как тогда в Нормандии, помните? — (Каталонец молча вскинул стиснутый кулак). — Я зайду назад и посмотрю, чего там. Ты, как тебя… Мигель? Следи за полудурком. Я сказал: «следи», а не держи за руку! Caray! как ты держишь оружие?! Это же дюсак, а не кухонный нож, имей к нему уважение! Будь наготове. Мануэль! держи в прицеле дверь. Только не пальни по своим, крапивное семя.
— За крапиву ответишь.
— Mamon… Десятник, ты что-то хочешь мне сказать?
Киппер уже наладился было что-то возразить, но упёрся взглядом в ледяную синь испанских глаз, негромко булькнул животом, захлопнул рот и энергично помотал головой. Претензий к плану действий не возникло.
Анхель кивнул, обернулся и махнул рукой своим соратникам:
— Adelante! — скомандовал он.
Солдаты пригнулись, подобрались, выставили алебарды, разбежались веером и зарысили к дому по протоптанным дорожкам. Анхель бесшумно скрылся за углом, Фернандес поплевал на ладони и встал спиной к стене у заколоченной второй двери. Санчес и Родригес постучал в дверь «парадного», обменялись парой реплик, кивнули друг дружке: «Давай!», в два удара алебардой высадили дверь, ворвались внутрь и там исчезли.
Далее Михель не очень складно понимал, что происходит — события для него слегка «размазались» в пространстве и во времени. Когда потом он вспоминал, так и не смог сообразить, что и за чем следовало по порядку. Вроде бы сначала всё шло хорошо. Ничего опасного и интересного не происходило. В дому царила тишина, в бутылочном окне мелькали тени стражников, дверной проём был пуст и ярко освещён.
Затем события сорвались ураганом. Вдруг кто-то в доме закричал. Посыпались какие-то горшки и прочая посуда. Окошко брызнуло зелёными осколками и вылетело прочь, оттуда, прикрывая голову руками, рыбкой вынырнул Родригес, рухнул в снег. Следом из дверей, как мячик, выкатился Санчес, закарачился, отпрыгнул в сторону. Оба были без оружия (во всяком случае — без алебард). Родригес, едва лишь приземлился, тотчас же вскочил на четвереньки и с низкого старта рванул бегом по дорожке. Не добежав до Смитте и монаха, развернулся, выхватил кинжал и замер в стойке. Хосе, опомнившись, рванул на помощь. «Назад! — оскалив зубы, фальцетом выкрикнул Родригес. — Назад! Держи дверь!».
В доме что-то грохнуло опять, и на пороге дома показался… Анхель. Взъерошенный, без каски и с ножом в руке, он остановился там и обвёл поляну безумным взглядом, всматриваясь в темноту.
— Где они? — крикнул он, обращаясь как будто бы сразу ко всем. — Mildiables, где эти трое?!
Михель вздрогнул, стиснул скользкую от пота рукоять ножа и торопливо огляделся. Никого из посторонних не было ни рядом, ни поблизости. Края поляны серебрились белизной нетоптанного снега.
Анхель шагнул вперёд. Взъерошил волосы рукой. Плюнул на снег.
— Caramba! Прозевали!
И тут брат Томас, молча и сосредоточенно молившийся, вдруг медленным движеньем поднял руку, указуя в сторону горняцкой хижины, и равнодушным, сонным, неживым каким-то голосом сказал: «Вот они», и пелена упала.
Михель ахнул: больше не было ни Санчеса, ни Анхеля, и ни Родригеса.
Был парень — давешний рыжий ведьмак, стоящий на пороге дома. Кинжал в его руках засеребрился, вытянулся и явился взорам стражников как меч.
Вместо Родригеса перед монахами и Михелькином теперь стояла девушка с ножом. Та самая, которую они искали.
А тот, который «Санчес», сделался мальчишкой.
Михель настолько растерялся, что совершенно оцепенел, да и все остальные на поляне — тоже. Киппер ахнул и невероятно громким образом испортил воздух. Хосе-Фернандес торопливо крестился, уронивши алебарду лезвием в колючий снег.
А в следующий миг мальчишка и девчонка бросились бежать.
Не сплоховал один лишь Мануэль. Ещё до штурма маленький испанец утвердил своё заряженное серебром оружие на воткнутую в снег рогатину, и, как только с Анхелем совершилась эта странная метаморфоза, тотчас же направил стволы на него. Одно короткое мгновение они смотрели друг на друга, — синие глаза лесного травника и чёрные зрачки железной аркебузы. Потом испанец тронул запальную полку концом фитиля.
Громыхнуло. Мануэль дёрнулся, как от пощёчины. Дым всклубился белым облаком, обволок солдата и монахов рядом с ним. И только Михель видел, как травник, сделавший было движение им навстречу, крутанулся в снег и замер недвижим.
Лишь губы шевельнулись.
— Третий… — с тихим удивлением сказал он, посмотрел на развороченную грудь и уронил затылок в снег.
Глаза его закрылись.
А дурачина Смитте вдруг весь выгнулся и запрокинул голову назад, и засмеялся радостно и звонко, как младенец, которому показали «козу».
Тем временем Мануэль, не обращая ни малейшего внимания ни на простёршегося травника, ни на дурацкий смех, в два шага развернулся вкруг рогули к лесу передом, к избушке — задом, и стал выцеливать вторым стволом бегущих к лесу мальчика и девушку. Мгновение помедлил, выбирая из двух спин одну, нацелил на мальчишку, двинул фитилём…
И с руганью рухнул на снег.
Что-то большое, растрёпанное и взъерошенное рухнуло на Мануэля сверху, сбило с ног, и они сцепились в рукопашной. Неведомое существо визжало, рвало ворот куртки, пытаясь добраться до горла испанца, потом вдруг вырвалось, подпрыгнуло, как андалузский гриф, взмахнуло тряпочными крыльями и исчезло так же неожиданно, как и появилось, только на снегу остались два непарных башмака огромного размера.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63