Навсегда.
…Соленые брызги на лице, снова и снова хлещут по глазам вместе с порывами ветра. Ходит ходуном кожаная лодка; вокруг – только вздымающаяся и опадающая вода, да черное небо, прорезанное молниями…)
…Что это? Почему в его видениях было ЭТО, никогда не виденное и не пережитое? Неужели и вправду он, Аймик, – Северный Посланец, тот, кого ждет Бессмертная?..
Аймик потер виски, окончательно возвращаясь в обычный Мир. Огляделся. Со всех сторон ждущие, вопрошающие взгляды.
– Великий вождь! Могучий колдун! – заговорил он решительно. – Благодарю. Теперь я знаю об Инельге все, что знаете вы. И знаю точно: Аймик, сын Тигрольва, не тот, кого ждет Бессмертная. Я знаю это потому, что с детьми Мамонта впервые встретился только здесь. Да, там, на севере, меня воспитали не столько мои сородичи, сколько дети Волка. Моя мать и ее братья и сестры, у которых я прожил три года. Дети Волка, но не дети Мамонта.
Помолчав, он продолжил:
– И еще я вам уже говорил: у меня только один сын. От Мады, дочери Сайги. Его еще спасти нужно, иначе он безродным останется. Безродным, посвященным Тьме. Так что трижды связать своей кровью по три великих Рода в своем потомстве я никак не мог.
Разочарованное молчание нарушил Данбор:
– Ну что ж, Аймик! Духи все же привели тебя к нам; этого ты отрицать не можешь. Кто знает зачем? Быть может, чтобы напомнить шестиногим о нерушимости Древней Клятвы? Быть может, ты – предвестник Северного Посланца? Но мы тебя узнали и полюбили. Ты храбр и умел, ты верен и надежен в бою; сыновья Мамонта гордятся твоей дружбой. Так оставайся с нами. Хочешь – усыновим, хочешь – останься сыном Тигрольва и возьми в жены полюбившуюся тебе дочь Мамонта. Ну хотя бы… Он с улыбкой посмотрел на зардевшуюся Айриту.
…Припавшее к земле пламя очага вдруг само по себе, без пищи, взвилось вверх. И позади него словно из небытия возник силуэт… Женщина… ИНЕЛЬГА!
Глава 19 ИНЕЛЬГА
1
Она появилась сразу, вдруг, – не пришла снаружи, не вышла из темноты, из глубины пещеры, – возникла у самого костра. Прозвучало тихое «АХ», – словно все, кто здесь был, одновременно вздохнули. Начался и тут же смолк детский плач. Воцарилась тишина.
Худощавая («Тоньше Аты», – невольно отметил Аймик), в замшевой рубахе до колен, перепоясанной кожаным поясом, сплошь расшитой рядами костяных бляшек, образующими две вертикальные полосы на груди и горизонтальные – на рукавах и у горла. Длинные русые волосы убраны в две косы, перекинутые на грудь, украшенные какими-то неведомыми оберегами. На голове не шапочка – кожаный, расшитый бисером налобник. Темные глаза волшебницы, вызывающей ужас и восторг, смотрели прямо на Аймика, – и странен, непонятен этот взгляд; тонко очерченные губы слегка улыбались. Остролицая, она вся напоминала большую птицу – не хищную, но сильную.
Инельга стояла так близко от костра, что было непонятно, как это внезапно взметнувшееся пламя не опалит ее, не подожжет платье? Отсветы плясали, играли на ее наряде на лице, – и временами казалось, что вовсе не из замши ее платье – из тех нетающих сосулек, что в глубине, в дальних залах, свешиваются с потолка, растут из пола. И сама она в этом неверном, меняющемся свете то казалась совсем юной, почти девочкой, а то невообразимо старой, такой старой, что само Время, накладывающее морщины на людские лица, разгладило их в конце концов…
Прямо сквозь огонь протянула она свою тонкую девичью руку навстречу Аймику, и в глубокой тишине прозвучал ее голос. Ясный, певучий, он казался каким-то странным; что-то нечеловеческое было в нем… и словно вовсе не в нескольких шагах он раздался, а донесся откуда-то из дальней дали:
– Северный Посланец! Сроки настали – пора идти! (Или это – только тень некогда живого голоса?) И не колеблясь, отбросив все сомнения, без всякого страха двинулся Аймик навстречу Той-Кто-Не-Мо-жет-Умереть. Сквозь пламя.
И оно бессильно лизнуло его одежды и тело, не причинив никакого вреда.
* * *
Они шли рука об руку. Где? Куда? Аймик не знал. Казалось, путь их начался у того дальнего, узкого лаза, через который, по словам Зетта, сыновья Мамонта могли проходить не чаще двух раз в год – к Начальным Святыням. Факела не было ни у него, ни у Инельги, а между тем странное голубоватое сияние сопровождало их. Ровное, но не мертвенное – живое, оно то усиливалось, то слегка ослабевало. Как дыхание спящего… Обернувшись, Аймик увидел, что сзади, там, где они только что проходили, – непроглядная тьма.
Но там, где они шли, в этом дивном, невесть откуда льющемся свете была различима каждая трещинка в каменных стенах, каждая выпуклость нетающей сосульки, каждый камешек под ногой. И все же идти было нелегко. Глинистая тропа закончилась, и голые холодные камни резали ступни даже сквозь мокасины. Невольно посмотрев вниз, Аймик, к своему удивлению, обнаружил, что его спутница босая. А между тем идет так, словно под ногами исхоженная песчаная тропа.
Каменные стены то подбегали вплотную, окружали, стискивали со всех сторон, то вдруг отлетали куда-то прочь, в неведомую глубь и высь. Как будто сама Гора стремилась погасить этот Дышащий Свет, а затем раздавить, расплющить земных червей, осмелившихся проникнуть в ее нутро. Так оно было или не так, но Аймик понимал, чувствовал: ни того, ни другого Гора сделать не может, несмотря на все ее Древнее Могущество.
Послышался шум потока. В подгорной тишине он казался особенно страшным.
– Что это?
– Река. Идем, идем!
Аймик вдруг почувствовал… (Или ему только показалось?) …как его что-то словно мягко толкнуло… (В спину? Изнутри?)
На миг все смешалось: тьма, и Дышащий Свет, и переливчатое мерцание струй, – и вот уже этот грозный подземный водопад рокочет во тьме за спиной. Осталась сырость от брызг на лице и одежде и ощущение свежести во всем теле.
Гора сжалась до размеров узкой щели, уводящей куда-то вглубь, вниз… Да тут и младенец застрянет.
– Идем, идем!..
…Странные звуки. Как будто… Барабан? Отбойник о кременевый желвак, когда нужно пластину отколоть? Только громче.
– Что это, Инельга?
– Молоты. (Непонятное слово.)
– Это подгорный народ. Его труд. Им нет дела до нас, а нам – до них. Идем, идем! Бумм! Буммм! БУМММ!
– Это духи?
– Нет.
– Люди?
– Нет же, нет; это – подгорный народ. Они не люди, но нам их не надо бояться. У них иные тропы.
– А я и не боюсь. Я и Горных Духов не боялся.
Кажется, Инельга улыбнулась:
– Это хорошо… Идем, Отважный!
Они продолжали путь в неведомое, а молоты (что бы это ни было) все стучали и стучали, и такая нечеловеческая, непонятная, такая всесокрушающая мощь ощущалась в этих звуках, что Аймик невольно содрогался, несмотря на слова Инельги, невзирая на собственную похвальбу. Бумм! Буммм! БУМММ!
…Он перестал понимать: идут ли они по каменному полу, плывут ли над ним; раздвигаются ли перед ними стены, расширяются ли щели, слишком узкие даже для полевки, или прямо сквозь камень ведет его Инельга…
…И поплыли тени.
«Смотри же!»
* * *
Звери. Как в тех странных снах, как в повествовании Айриты, они выплывали откуда-то из стен, из темноты; живые, они словно танцевали в голубом сиянии, в переливчатом тумане, вдруг поднявшемся от пола, изумленно поглядывая то друг на друга, то на этих людей, вызвавших их… из небытия? Вот скачет жеребая кобыла, мамонт косит удивленный глаз. А вот появляется голова его Тотема: тигрольвица гибко и мягко выбирается из тумана… Завороженный ритмом их движений, Аймик догадался, что ритм этот не случаен… Ну конечно. Это же Инельга поет какую-то дивную песнь. Давно поет; но почему он понял это только сейчас?
И под это пение звери, то по одиночке, то сразу по нескольку, подплывали к каменным стенам, касались их поверхности и замирали, навсегда сохранив в своем застывшем движении один из звуков колдовской песни Инельги.
Вот лошади, одна за другой, проскакали из тумана прямо на скалу. Медведь выгнал стадо желтых, красных и черных оленей и сам застыл вместе с ними на камне, даже не попытавшись кому-то из них переломить хребет. И выплыло пять гигантских круторогих быков, и нависли они над лошадьми и оленями, направив друг на друга рога. Два против трех.
А вот целое стадо бизонов, самцов и самок, резвящихся, катающихся в тумане, словно в весенней траве, вдруг подплыло к потолку, нависшему чуть ли не над головой Айми-ка, и осталось на нем. Голос Инельги стал тоньше, завибрировал, – и к ним присоединились два кабана. И лани…
(«Как же так? Потолок – над моей головой, а те стены, где жеребая кобыла… они же гораздо выше. И эти, с быками…»)
Аймик вдруг осознает, что он одновременно – и здесь, и тут, и там, и еще невесть где.
Мелодия меняется. Теперь из тумана выплывают диковинные существа: не звери, не люди. Духи – догадывается Аймик. Духи и предки. Живые, как и звери, они кружатся в колдовском танце, прежде чем присоединиться к застывшим на стенах теням зверей. Один, Оленерогий, с круглыми совиными глазами, вдруг подмигнул Аймику, как старому знакомому.
(Это, – Аймик сразу вспомнил, – тот самый, что заглянул в их жилье. Его и Аты. И Хайюрр был с ними в ту ночь…)
«Смотри же!»
Он смотрит. Он уже привык к тому, что одновременно он – везде. И может различать…
Появляются люди. Тени людей; они не замечают ни Инельги, ни Аймика; они заняты своими делами. Оказывается, тени, вызванные песней Инельги из небытия и замершие на стенах, должны быть закреплены человеческой рукой… Аймик вглядывается в действа мужчин-колдунов, наконечниками дротиков, резцами и красками закрепляющих то, что уже создано песнопением Бессмертной. Порой видимое стирают, замазывают, – чтобы вновь и вновь, от обряда к обряду закреплять Вечное.
Аймик вглядывается и запоминает. Почему-то он знает: это очень важно – научиться сохранять для других колдовство Инельги.
…Людей все больше и больше. Тени наслаиваются на тени. Появляются какие-то совсем уж странные, в ни на что не похожих одеяниях… И факелы у них ни на что не похожи…
…Бывшее в одном из странных снов и почему-то запомнившееся. Маленькая девочка, сидящая на полу, указывает пальцем вверх и что-то кричит мужчине, одетому не менее причудливо, чем она сама. Звуков нет, только пение Инельги. Но по лицу видно: она в восторге! И… отец? Ну конечно, отец ее тоже восхищен тем, что ему открылось. Аймик смотрит туда и видит: знакомое бизонье стадо, разместившееся на низком потолке… А теней все больше и больше; вглядишься в одну – остальные как бы отступают, но потом наплывают снова…
Кружится голова… Невозможно. Невозможно быть одновременно не только везде, но и всегда. И все же – это так…
Кружится голова. Сейчас она раздуется и лопнет, и он, Аймик… (АЙМИК?! УВЕРЕН?) …прямо отсюда ступит на тропу Мертвых…
«Стой!»
Он сидит прислонившись спиной к влажной стене, приятно холодящей затылок. А на лбу – тонкая, сухая ладонь. Теплая, чуть вздрагивающая. Живая.
«Отдохни, и пойдем дальше. Это только начало. Ты должен пройти все до конца!»
Ну что ж, должен так должен. Он только немного отдохнет, и…
Аймик поднимается, вопреки желанию. И – сам ли? – он произносит:
– Веди!
* * *
Людские тени исчезли. Все – и знакомые, и неведомые. А колдовство, запечатленное на каменных стенах и потолках, осталось.
И – вновь полилась неведомая песнь. Только ли Инельга ведет мелодию? Вон вступила флейта… еще одна. Они перекликаются, жалуясь друг другу, они говорят о чем-то невероятно печальном. Но и прекрасном…
Аймик понимает: звери и духи, застывшие на стенах, песня, флейты и… что-то еще, чему нет названия, – это все едино. Все об одном. О самом главном… Вот сейчас, вот-вот, еще немного – и ЭТО ему откроется во всей полноте, и тогда…
Он ВИДИТ. Он ПОНИМАЕТ. ОН ВСЕМ СВОИМ СУЩЕСТВОМ ОСОЗНАЕТ…
Начало Мира. Боль и рана в самом начале. Пропасть между тем, как должно было быть, и как стало…
(Так вот откуда этот… что на самом дне, и хочет вырваться.)
А вот… то, что было с ними. Со всеми. И что еще будет… Или – то, что может быть?
И дальше, дальше… ДАЛЬШЕ! «Смотри же! И слушай!»
О да! Он смотрит и слушает. Его сознание скользит вдоль колец Великого Червя, то выхватывая отдельные части с яркостью только что пережитого, то воспринимая все сразу… И отказывается верить – так несовместимо все это с тем, чем он жил до сих пор, чем жили и живут все, с кем сводила его Долгая Тропа. И друзья, и враги…
Мир… ИЗМЕНЯЕТСЯ!
ЭТО проникало в сознание помимо воли. Хотелось зажмурить глаза, зажать уши, но не было сил. Хотелось убежать, но его ноги словно вросли в камень. Да и куда бежать? Хотелось…
УМЕРЕТЬ!
Их Мир, такой устойчивый, такой прочный, такой… неизменный… ИЗМЕНЯЕТСЯ!
Расползается Тьма. Изначальный яд, гнездящийся в сердце каждого, отравляет душу, – и Мир наполняется не охотниками, а черными колдунами, не братьями и сестрами, а самцами и самками…
…Быстрее, быстрее, быстрее…
Их могущество невероятно и непонятно. Оно все растет и растет…
(Быстрее, быстрее, быстрее…) …и они торопятся… (Как они торопятся!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71
…Соленые брызги на лице, снова и снова хлещут по глазам вместе с порывами ветра. Ходит ходуном кожаная лодка; вокруг – только вздымающаяся и опадающая вода, да черное небо, прорезанное молниями…)
…Что это? Почему в его видениях было ЭТО, никогда не виденное и не пережитое? Неужели и вправду он, Аймик, – Северный Посланец, тот, кого ждет Бессмертная?..
Аймик потер виски, окончательно возвращаясь в обычный Мир. Огляделся. Со всех сторон ждущие, вопрошающие взгляды.
– Великий вождь! Могучий колдун! – заговорил он решительно. – Благодарю. Теперь я знаю об Инельге все, что знаете вы. И знаю точно: Аймик, сын Тигрольва, не тот, кого ждет Бессмертная. Я знаю это потому, что с детьми Мамонта впервые встретился только здесь. Да, там, на севере, меня воспитали не столько мои сородичи, сколько дети Волка. Моя мать и ее братья и сестры, у которых я прожил три года. Дети Волка, но не дети Мамонта.
Помолчав, он продолжил:
– И еще я вам уже говорил: у меня только один сын. От Мады, дочери Сайги. Его еще спасти нужно, иначе он безродным останется. Безродным, посвященным Тьме. Так что трижды связать своей кровью по три великих Рода в своем потомстве я никак не мог.
Разочарованное молчание нарушил Данбор:
– Ну что ж, Аймик! Духи все же привели тебя к нам; этого ты отрицать не можешь. Кто знает зачем? Быть может, чтобы напомнить шестиногим о нерушимости Древней Клятвы? Быть может, ты – предвестник Северного Посланца? Но мы тебя узнали и полюбили. Ты храбр и умел, ты верен и надежен в бою; сыновья Мамонта гордятся твоей дружбой. Так оставайся с нами. Хочешь – усыновим, хочешь – останься сыном Тигрольва и возьми в жены полюбившуюся тебе дочь Мамонта. Ну хотя бы… Он с улыбкой посмотрел на зардевшуюся Айриту.
…Припавшее к земле пламя очага вдруг само по себе, без пищи, взвилось вверх. И позади него словно из небытия возник силуэт… Женщина… ИНЕЛЬГА!
Глава 19 ИНЕЛЬГА
1
Она появилась сразу, вдруг, – не пришла снаружи, не вышла из темноты, из глубины пещеры, – возникла у самого костра. Прозвучало тихое «АХ», – словно все, кто здесь был, одновременно вздохнули. Начался и тут же смолк детский плач. Воцарилась тишина.
Худощавая («Тоньше Аты», – невольно отметил Аймик), в замшевой рубахе до колен, перепоясанной кожаным поясом, сплошь расшитой рядами костяных бляшек, образующими две вертикальные полосы на груди и горизонтальные – на рукавах и у горла. Длинные русые волосы убраны в две косы, перекинутые на грудь, украшенные какими-то неведомыми оберегами. На голове не шапочка – кожаный, расшитый бисером налобник. Темные глаза волшебницы, вызывающей ужас и восторг, смотрели прямо на Аймика, – и странен, непонятен этот взгляд; тонко очерченные губы слегка улыбались. Остролицая, она вся напоминала большую птицу – не хищную, но сильную.
Инельга стояла так близко от костра, что было непонятно, как это внезапно взметнувшееся пламя не опалит ее, не подожжет платье? Отсветы плясали, играли на ее наряде на лице, – и временами казалось, что вовсе не из замши ее платье – из тех нетающих сосулек, что в глубине, в дальних залах, свешиваются с потолка, растут из пола. И сама она в этом неверном, меняющемся свете то казалась совсем юной, почти девочкой, а то невообразимо старой, такой старой, что само Время, накладывающее морщины на людские лица, разгладило их в конце концов…
Прямо сквозь огонь протянула она свою тонкую девичью руку навстречу Аймику, и в глубокой тишине прозвучал ее голос. Ясный, певучий, он казался каким-то странным; что-то нечеловеческое было в нем… и словно вовсе не в нескольких шагах он раздался, а донесся откуда-то из дальней дали:
– Северный Посланец! Сроки настали – пора идти! (Или это – только тень некогда живого голоса?) И не колеблясь, отбросив все сомнения, без всякого страха двинулся Аймик навстречу Той-Кто-Не-Мо-жет-Умереть. Сквозь пламя.
И оно бессильно лизнуло его одежды и тело, не причинив никакого вреда.
* * *
Они шли рука об руку. Где? Куда? Аймик не знал. Казалось, путь их начался у того дальнего, узкого лаза, через который, по словам Зетта, сыновья Мамонта могли проходить не чаще двух раз в год – к Начальным Святыням. Факела не было ни у него, ни у Инельги, а между тем странное голубоватое сияние сопровождало их. Ровное, но не мертвенное – живое, оно то усиливалось, то слегка ослабевало. Как дыхание спящего… Обернувшись, Аймик увидел, что сзади, там, где они только что проходили, – непроглядная тьма.
Но там, где они шли, в этом дивном, невесть откуда льющемся свете была различима каждая трещинка в каменных стенах, каждая выпуклость нетающей сосульки, каждый камешек под ногой. И все же идти было нелегко. Глинистая тропа закончилась, и голые холодные камни резали ступни даже сквозь мокасины. Невольно посмотрев вниз, Аймик, к своему удивлению, обнаружил, что его спутница босая. А между тем идет так, словно под ногами исхоженная песчаная тропа.
Каменные стены то подбегали вплотную, окружали, стискивали со всех сторон, то вдруг отлетали куда-то прочь, в неведомую глубь и высь. Как будто сама Гора стремилась погасить этот Дышащий Свет, а затем раздавить, расплющить земных червей, осмелившихся проникнуть в ее нутро. Так оно было или не так, но Аймик понимал, чувствовал: ни того, ни другого Гора сделать не может, несмотря на все ее Древнее Могущество.
Послышался шум потока. В подгорной тишине он казался особенно страшным.
– Что это?
– Река. Идем, идем!
Аймик вдруг почувствовал… (Или ему только показалось?) …как его что-то словно мягко толкнуло… (В спину? Изнутри?)
На миг все смешалось: тьма, и Дышащий Свет, и переливчатое мерцание струй, – и вот уже этот грозный подземный водопад рокочет во тьме за спиной. Осталась сырость от брызг на лице и одежде и ощущение свежести во всем теле.
Гора сжалась до размеров узкой щели, уводящей куда-то вглубь, вниз… Да тут и младенец застрянет.
– Идем, идем!..
…Странные звуки. Как будто… Барабан? Отбойник о кременевый желвак, когда нужно пластину отколоть? Только громче.
– Что это, Инельга?
– Молоты. (Непонятное слово.)
– Это подгорный народ. Его труд. Им нет дела до нас, а нам – до них. Идем, идем! Бумм! Буммм! БУМММ!
– Это духи?
– Нет.
– Люди?
– Нет же, нет; это – подгорный народ. Они не люди, но нам их не надо бояться. У них иные тропы.
– А я и не боюсь. Я и Горных Духов не боялся.
Кажется, Инельга улыбнулась:
– Это хорошо… Идем, Отважный!
Они продолжали путь в неведомое, а молоты (что бы это ни было) все стучали и стучали, и такая нечеловеческая, непонятная, такая всесокрушающая мощь ощущалась в этих звуках, что Аймик невольно содрогался, несмотря на слова Инельги, невзирая на собственную похвальбу. Бумм! Буммм! БУМММ!
…Он перестал понимать: идут ли они по каменному полу, плывут ли над ним; раздвигаются ли перед ними стены, расширяются ли щели, слишком узкие даже для полевки, или прямо сквозь камень ведет его Инельга…
…И поплыли тени.
«Смотри же!»
* * *
Звери. Как в тех странных снах, как в повествовании Айриты, они выплывали откуда-то из стен, из темноты; живые, они словно танцевали в голубом сиянии, в переливчатом тумане, вдруг поднявшемся от пола, изумленно поглядывая то друг на друга, то на этих людей, вызвавших их… из небытия? Вот скачет жеребая кобыла, мамонт косит удивленный глаз. А вот появляется голова его Тотема: тигрольвица гибко и мягко выбирается из тумана… Завороженный ритмом их движений, Аймик догадался, что ритм этот не случаен… Ну конечно. Это же Инельга поет какую-то дивную песнь. Давно поет; но почему он понял это только сейчас?
И под это пение звери, то по одиночке, то сразу по нескольку, подплывали к каменным стенам, касались их поверхности и замирали, навсегда сохранив в своем застывшем движении один из звуков колдовской песни Инельги.
Вот лошади, одна за другой, проскакали из тумана прямо на скалу. Медведь выгнал стадо желтых, красных и черных оленей и сам застыл вместе с ними на камне, даже не попытавшись кому-то из них переломить хребет. И выплыло пять гигантских круторогих быков, и нависли они над лошадьми и оленями, направив друг на друга рога. Два против трех.
А вот целое стадо бизонов, самцов и самок, резвящихся, катающихся в тумане, словно в весенней траве, вдруг подплыло к потолку, нависшему чуть ли не над головой Айми-ка, и осталось на нем. Голос Инельги стал тоньше, завибрировал, – и к ним присоединились два кабана. И лани…
(«Как же так? Потолок – над моей головой, а те стены, где жеребая кобыла… они же гораздо выше. И эти, с быками…»)
Аймик вдруг осознает, что он одновременно – и здесь, и тут, и там, и еще невесть где.
Мелодия меняется. Теперь из тумана выплывают диковинные существа: не звери, не люди. Духи – догадывается Аймик. Духи и предки. Живые, как и звери, они кружатся в колдовском танце, прежде чем присоединиться к застывшим на стенах теням зверей. Один, Оленерогий, с круглыми совиными глазами, вдруг подмигнул Аймику, как старому знакомому.
(Это, – Аймик сразу вспомнил, – тот самый, что заглянул в их жилье. Его и Аты. И Хайюрр был с ними в ту ночь…)
«Смотри же!»
Он смотрит. Он уже привык к тому, что одновременно он – везде. И может различать…
Появляются люди. Тени людей; они не замечают ни Инельги, ни Аймика; они заняты своими делами. Оказывается, тени, вызванные песней Инельги из небытия и замершие на стенах, должны быть закреплены человеческой рукой… Аймик вглядывается в действа мужчин-колдунов, наконечниками дротиков, резцами и красками закрепляющих то, что уже создано песнопением Бессмертной. Порой видимое стирают, замазывают, – чтобы вновь и вновь, от обряда к обряду закреплять Вечное.
Аймик вглядывается и запоминает. Почему-то он знает: это очень важно – научиться сохранять для других колдовство Инельги.
…Людей все больше и больше. Тени наслаиваются на тени. Появляются какие-то совсем уж странные, в ни на что не похожих одеяниях… И факелы у них ни на что не похожи…
…Бывшее в одном из странных снов и почему-то запомнившееся. Маленькая девочка, сидящая на полу, указывает пальцем вверх и что-то кричит мужчине, одетому не менее причудливо, чем она сама. Звуков нет, только пение Инельги. Но по лицу видно: она в восторге! И… отец? Ну конечно, отец ее тоже восхищен тем, что ему открылось. Аймик смотрит туда и видит: знакомое бизонье стадо, разместившееся на низком потолке… А теней все больше и больше; вглядишься в одну – остальные как бы отступают, но потом наплывают снова…
Кружится голова… Невозможно. Невозможно быть одновременно не только везде, но и всегда. И все же – это так…
Кружится голова. Сейчас она раздуется и лопнет, и он, Аймик… (АЙМИК?! УВЕРЕН?) …прямо отсюда ступит на тропу Мертвых…
«Стой!»
Он сидит прислонившись спиной к влажной стене, приятно холодящей затылок. А на лбу – тонкая, сухая ладонь. Теплая, чуть вздрагивающая. Живая.
«Отдохни, и пойдем дальше. Это только начало. Ты должен пройти все до конца!»
Ну что ж, должен так должен. Он только немного отдохнет, и…
Аймик поднимается, вопреки желанию. И – сам ли? – он произносит:
– Веди!
* * *
Людские тени исчезли. Все – и знакомые, и неведомые. А колдовство, запечатленное на каменных стенах и потолках, осталось.
И – вновь полилась неведомая песнь. Только ли Инельга ведет мелодию? Вон вступила флейта… еще одна. Они перекликаются, жалуясь друг другу, они говорят о чем-то невероятно печальном. Но и прекрасном…
Аймик понимает: звери и духи, застывшие на стенах, песня, флейты и… что-то еще, чему нет названия, – это все едино. Все об одном. О самом главном… Вот сейчас, вот-вот, еще немного – и ЭТО ему откроется во всей полноте, и тогда…
Он ВИДИТ. Он ПОНИМАЕТ. ОН ВСЕМ СВОИМ СУЩЕСТВОМ ОСОЗНАЕТ…
Начало Мира. Боль и рана в самом начале. Пропасть между тем, как должно было быть, и как стало…
(Так вот откуда этот… что на самом дне, и хочет вырваться.)
А вот… то, что было с ними. Со всеми. И что еще будет… Или – то, что может быть?
И дальше, дальше… ДАЛЬШЕ! «Смотри же! И слушай!»
О да! Он смотрит и слушает. Его сознание скользит вдоль колец Великого Червя, то выхватывая отдельные части с яркостью только что пережитого, то воспринимая все сразу… И отказывается верить – так несовместимо все это с тем, чем он жил до сих пор, чем жили и живут все, с кем сводила его Долгая Тропа. И друзья, и враги…
Мир… ИЗМЕНЯЕТСЯ!
ЭТО проникало в сознание помимо воли. Хотелось зажмурить глаза, зажать уши, но не было сил. Хотелось убежать, но его ноги словно вросли в камень. Да и куда бежать? Хотелось…
УМЕРЕТЬ!
Их Мир, такой устойчивый, такой прочный, такой… неизменный… ИЗМЕНЯЕТСЯ!
Расползается Тьма. Изначальный яд, гнездящийся в сердце каждого, отравляет душу, – и Мир наполняется не охотниками, а черными колдунами, не братьями и сестрами, а самцами и самками…
…Быстрее, быстрее, быстрее…
Их могущество невероятно и непонятно. Оно все растет и растет…
(Быстрее, быстрее, быстрее…) …и они торопятся… (Как они торопятся!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71