Человечек был одет в черный (или другого темного цвета) плащ, подвязанный светлым (наверное, желтым) поясом. На голове виднелся красный колпак. Его белесая бородка имела лопатообразную форму, закрывая подбородок и горло. Если бы он еще сидел неподвижно, то мозг мальчика, стиснутый клешнями ужаса, нашел бы какое-нибудь объяснение. Например, что это просто шутка отца, посадившего ему на стол этого гнома. Хотя объяснение все равно было бы донельзя маловероятным — отец никогда не выкидывал подобных шуточек. К тому же почему Дэнни не видел этого гнома, когда выключал свет? Такая игрушка не могла не броситься в глаза. Но это не имело значения, потому что Лилипут болтал ножками и… улыбался. Мальчик это отчетливо видел. Лицо малюсенького человечка, маленькое, старческое, мерзкое до умопомрачения личико, сморщенное, как шкурка засохшего яблока, улыбалось, обнажая два ряда микроскопических зубок. И прежде чем Дэнни, открывший рот, как будто он сидел в зубоврачебном кабинете, успел что-либо предпринять (хотя что он мог предпринять?), этот жуткий малюсенький гном заверещал своим голоском, показавшимся такой же уменьшенной копией нормального, как и его тело:
— Дэнни, Дэнни! Вот ты и открыл глаза, открыл глаза! Отлично, умница. Ты — умница, Дэнни! Хочешь, чтобы у тебя умерла мама? Хочешь? — Лилипут подмигнул ему, все так же продолжая болтать ножками. Дэнни застонал. — Помнишь, как прошлым летом она ударила тебя по лицу и у тебя пошла из носа кровь? И тебе было больно. Тебе было больно, ведь правда, Дэнни? — Он снова подмигнул.
У Дэнни не хватало сил (да и времени), чтобы сбросить с себя оцепенение. Легкие кололо изнутри, точно вместо воздуха туда набросали гвоздей. Осознание того, что Лилипут (и вообще кто-либо) знает, что в прошлом июле мать разбила ему нос (а ведь это произошло даже не в Оруэлле), придет позже. Но теперь этот факт бледнел в сравнении в тем, что он видел (и слышал). Дэнни знал, что не спит. Это происходит наяву. А Лилипут продолжал говорить, очень быстро, но все же очень отчетливо (его слова, кроме обычного восприятия, доходили до мальчика еще и по-другому. Они звучали у него в голове):
— Хочешь, чтобы у тебя умерла мама? Она больше не будет разбивать тебе нос, и тебе не будет больно, Дэнни! Хочешь, чтобы у тебя умерла мама? А помнишь, как она чуть не открутила тебе ухо? Помнишь? И тебе снова было больно, Дэнни! Хочешь, у тебя умрет мама, умрет мама, умрет мама, умрет мама, умрет мама… — заладил он, как заклинившая пластинка.
Дэнни был уверен, что, встреть он где-нибудь в глуши великана, перед котором он сам был бы лилипутом, это не нагнало бы на него такого ужаса, как это мерзкое существо, похожее на большую мутировавшую муху, но выглядевшее (по крайней мере, внешне) как человек, уменьшенный в десятки раз. Это малюсенькое созданьице (где его создали?), сидевшее на столе в комнате Дэнни, болтало ножками, как капризный ребенок. И мальчик исступленно, так, что свет померк перед глазами и их застлали слезы, закричал.
Глава четвертая
1
Уилл Шилдс, направляясь в душ, решил, что жена и сегодня согласится заняться любовью. Уже несколько дней она была в прекрасном расположении духа, а Уилл давно сообразил, что подобные моменты нужно использовать. Не то чтобы Энн не нравился секс, но, когда она была зла или просто чем-то недовольна, ее лучше было не трогать. В последние годы своими постоянными придирками и раздраженным выражением лица она вообще отбивала у него всякое желание. Вот почему в нечастые (и непродолжительные) периоды благосклонности жены Уилл чувствовал себя по-настоящему счастливым. Дело было вовсе не в сексе. Может показаться странным, но мистер Шилдс знал, что он человек слабохарактерный, из тех, кого называют тряпкой. Если бы кто-нибудь обозвал его так, он согласился бы с ним (хотя и обиделся бы). Он не питал иллюзий на свой счет. Он понимал также, что жена не уважает его из-за этой мягкотелости. Он бы и хотел что-то изменить, но не мог. Сослуживцы его любили и уважали, но собственная жена, которую он безумно любил, обращалась с ним так, как будто он был совершенно ее недостоин. И все же он готов был благодарить ее уже за одно то, что она до сих пор живет с ним, хотя прекрасно знал, что он является отменным специалистом по графике и его семья живет в полном достатке, не отказывая себе ни в чем. Уилл любил жену до беспамятства, и даже если она была явно не права (а так случалось в большинстве споров), он редко возражал ей. Он видел, что Энн частенько бывает излишне резка с детьми, но успокаивал сыновей, потому что любил жену. Что поделаешь, если он именно такой человек? С детства он привык подстраиваться под бешеный темперамент и подчиняться суровой воле своей матери, так же вел себя и в собственной семье. Еще не будучи мужем Энн, Уилл, так сказать, боялся дышать на нее. Пожалуй, не возьми она инициативу в свои руки, он так бы и не осмелился даже дотронуться до нее. Однако в молодости Энн Робсон держала (что касается Уилла) язык при себе, уважала его личную свободу, и вряд ли кто-либо мог предположить (кроме бывалых людей), что через полтора десятка лет она превратится в такую стерву. Время иногда (и не так уж редко) меняет людей до неузнаваемости. Кажется, ну что ей еще надо? Уилл ни разу за всю жизнь (совместную) не изменил ей, ни разу не повысил на нее голоса, если только она не кричала минут двадцать подряд. Когда жена чувствовала себя плохо или ей хотелось полного покоя, Уилл умудрялся стать почти невидимым, но она все равно замечала его, причем это заканчивалось вовсе не комплиментами с ее стороны. Иногда (очень-очень-очень редко) Уилл задумывался, за что ему такая несправедливость. И пытался сравнивать себя с другими «добропорядочными» мужьями, которых хорошо знал. За примерами не надо было далеко ходить: с ним вместе в фирме работал Эрик Хадсон. Хороший мужик. Только не для жены. Он был лет на пять моложе Уилла, имел смазливую, несколько женственную наружность и привычку засиживаться в баре, поглощая приличное количество своего любимого «Будвайзера» и совершенно не думая об ожидавших его дома жене и трехлетней дочке. Да, Эрик неплохо зарабатывал, содержал семью, жена его не работала, а потому зависела материально от мужа, тем более после рождения ребенка, так что ей ничего не оставалось, как мириться со всем и как-то терпеть. Эрик не пропускал ни одной юбки и только отмахивался, когда жена пыталась ему что-то сказать. Да и дома он вряд ли ей помог хоть раз в домашних хлопотах или присмотрел за дочкой, хотя со своей работой справлялся безукоризненно. Уилл соглашался, что и у Роберты Хадсон тоже, может быть, не самый идеальный характер, однако он и мысли не допускал, что она сказала бы ему хоть слово против, будь он ее мужем. Но такие сравнения приходили ему на ум на удивление нечасто. Несмотря ни на что, Уилл был доволен, что у него такая жена, и о другой не помышлял. Любовь, сильная до сумасбродства, убила в нем последние остатки самолюбия. И он готов был спать со своей женой раз в неделю (иногда реже) вместо пяти-шести раз, как бы желал, лишь бы жить с ней под одной крышей. С возрастом он стал замечать, что становится все более терпеливым к ее выходкам, Хотя она, наоборот, злилась все чаше и чаше.
Последние два дня стали приятным исключением. Они вдвоем досмотрели фильм, затем информационную программу, и Энн пошла в душ. Когда он после душа вернулся в спальню, жена лежала под одеялом. Он весь горел желанием и с предвкушением наслаждения нырнул в постель к жене. Завывания ветра, непогода, стоявшая весь день, делали теплую постель еще приятней. В такую ночь только и заниматься любовью. Кто сказал, что желание одолевает мужчину больше всего летом? Нет, именно вот в такую ненастную осеннюю погоду, когда приходится сидеть дома, ему особенно хотелось любви. Уилл плотно прижался к Энн, но та сонным голосом заявила, что очень хочет спать. Он никак не ожидал этого и продолжал ласкать ее. Тогда Энн довольно холодно попросила оставить ее в покое, ведь ему завтра рано вставать. Уилл, глубоко разочарованный, убрал руку с ее груди. Он привык к тому, что его не хотят, и слава Богу, что в такие моменты, после резкого отпора жены, у него пропадало желание. Уилл тяжело вздохнул и лег на спину, положив правую руку так, что она касалась спины и ягодиц Энн, лежавшей на правом боку. После такого отпора сон пропал.
Уилл лежал и смотрел в потолок, слушая шум разгулявшейся за окном осени и едва различимое дыхание спящей Энн. Он даже мысленно не произнес ни единого бранного слова по адресу жены, пытался понять ее, стараясь убедить себя в том, что только так и нужно относиться к женщине, родившей тебе двоих сыновей. Уиллу вспомнился их дом в Массачусетсе, и сладкая печаль наполнила его сердце. Ветер незаметно превратился в музыку, которую они любили вдвоем с Энн слушать еще до рождения первенца. Ему представилось счастливое личико Энн, сообщающей ему о своей беременности. А музыка сливалась с ее смехом и удивительным голоском. Со стороны он видел и себя, с улыбкой просившего, чтобы она подарила ему непременно сына.
Внезапно ему пришло на ум, что во многих семьях любовь и ненависть переплетаются между собой с такой силой, что, кажется, лучше бы вообще ничего не было. Энн если сейчас уже и не любит его, то ведь раньше-то любила все-таки. Он не мог ошибиться. А с другой стороны, сколько же ненависти вылила она на него! Да что там говорить… Ненависть эта перемежалась с любовью, переплеталась с любовью, въедалась в любовь. И неизвестно, чего же было больше. Уиллу вспомнилось, как лет десять назад (они с Энн как раз подумывали о том, чтобы завести второго ребенка) один его знакомый в сердцах бросил, что все, он устал от своей семейной жизни. По его словам, иногда он готов убить (просто взять и убить) свою жену, а иногда его переполняет такая любовь, что он спрыгнул бы с крыши небоскреба, попроси его жена об этом. Да, чужие люди никогда не причинят тебе и малой толики того зла, какое терпишь от тех, кого любишь.
Потом мысли Уилла перескочили на детей. Когда они с Энн решили переезжать в Оруэлл, он больше всего волновался за них, как-то они приспособятся на новом месте. Естественно, Уилл не делал разницы между старшим и младшим сыном; он любил их одинаково сильно, хотя они были очень не похожи друг на друга. Но к Дэнни, возможно, он относился с большей теплотой. Младший всегда был тише и застенчивее Джонни, он ближе к сердцу принимал упреки матери и случавшиеся неудачи. Его робость вызывала у отца желание приободрить, успокоить, поддержать. Шилдс — самый младший чем-то напоминал Уиллу его самого в детстве. Такая же вечно всем недовольная мать и брат-забияка. Но есть небольшая разница. У самого Уилла не было бесхарактерного отца. Вообще никакого. Они с братом жили с матерью, заменявшей им и папу и маму. Поэтому-то и родители Энн с опаской восприняли решение Энн выйти замуж за парня из неполной семьи, который не имел особо радужных перспектив на будущее. Очень часто он испытывал жалость к Дэнни. Уилл очень хорошо понимал, что мальчик иногда чувствует. Хорошо еще, что здесь он нашел себе друга. Сид Абинери нравился Уиллу. Ребята отлично подходили друг другу. «В общем, — подумал Уилл, — надо признать, что в Оруэлле в целом дела идут даже получше, нежели в Гринфилде».
Затем перед глазами мужчины вдруг возникла кухня в их доме, Дэнни, жующий ветчину, приготовленную матерью, и Уилл понял какой-то частью сознания, что засыпает. Дэнни все жевал, появилась Энн и спросила, нравится ли ему завтрак. Дэнни молчал, усиленно работая челюстями; на его лице Уилл не заметил сколько-нибудь заметного удовольствия от пиши, как обычно бывало. Энн, чуть повысив голос, повторила вопрос. Дэнни перестал жевать, удивленно (и с раздражением) уставившись на мать. Она же остановилась посреди кухни, уперев руки в бока, и воскликнула:
— Тебя спрашивают! Оглох, что ли?
Дэнни выплюнул на пол то, что так и не проглотил, и тихо спросил:
— Мама, зачем ты меня кормишь этим? — Он ткнул пальцем в тарелку, и Уилл, похолодев всем телом, с ужасом увидел, что в тарелке у сына не ветчина с жареным картофелем. Совсем нет. Там лежала какая-то жижа из раздавленных жуков и мух вперемешку с кусочками не индюшатины, не крольчатины, а… человечины. — Мне не нравится! — Дэнни захныкал.
Энн спокойно взглянула на тарелку, как ни в чем не бывало, будничным голосом сказала сыну:
— Тогда выпей молока! — и кивнула головой в сторону холодильника.
Дэнни встал и потянулся к дверце холодильника, а Уилл, не в силах поверить увиденному, продолжал наблюдать как бы со стороны. Дэнни открыл дверцу, взял бутылку и… Дальше произошло то, чего не может быть. Уилл отчетливо видел (и он знал, что этого не заметили ни жена ни сын), как Дэнни крепко держит бутылку рукой за горлышко. Но бутылка внезапно (но заметно для человеческого глаза) уменьшается в размерах, точно сдувшийся воздушный шарик, и выскальзывает из руки мальчика.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107
— Дэнни, Дэнни! Вот ты и открыл глаза, открыл глаза! Отлично, умница. Ты — умница, Дэнни! Хочешь, чтобы у тебя умерла мама? Хочешь? — Лилипут подмигнул ему, все так же продолжая болтать ножками. Дэнни застонал. — Помнишь, как прошлым летом она ударила тебя по лицу и у тебя пошла из носа кровь? И тебе было больно. Тебе было больно, ведь правда, Дэнни? — Он снова подмигнул.
У Дэнни не хватало сил (да и времени), чтобы сбросить с себя оцепенение. Легкие кололо изнутри, точно вместо воздуха туда набросали гвоздей. Осознание того, что Лилипут (и вообще кто-либо) знает, что в прошлом июле мать разбила ему нос (а ведь это произошло даже не в Оруэлле), придет позже. Но теперь этот факт бледнел в сравнении в тем, что он видел (и слышал). Дэнни знал, что не спит. Это происходит наяву. А Лилипут продолжал говорить, очень быстро, но все же очень отчетливо (его слова, кроме обычного восприятия, доходили до мальчика еще и по-другому. Они звучали у него в голове):
— Хочешь, чтобы у тебя умерла мама? Она больше не будет разбивать тебе нос, и тебе не будет больно, Дэнни! Хочешь, чтобы у тебя умерла мама? А помнишь, как она чуть не открутила тебе ухо? Помнишь? И тебе снова было больно, Дэнни! Хочешь, у тебя умрет мама, умрет мама, умрет мама, умрет мама, умрет мама… — заладил он, как заклинившая пластинка.
Дэнни был уверен, что, встреть он где-нибудь в глуши великана, перед котором он сам был бы лилипутом, это не нагнало бы на него такого ужаса, как это мерзкое существо, похожее на большую мутировавшую муху, но выглядевшее (по крайней мере, внешне) как человек, уменьшенный в десятки раз. Это малюсенькое созданьице (где его создали?), сидевшее на столе в комнате Дэнни, болтало ножками, как капризный ребенок. И мальчик исступленно, так, что свет померк перед глазами и их застлали слезы, закричал.
Глава четвертая
1
Уилл Шилдс, направляясь в душ, решил, что жена и сегодня согласится заняться любовью. Уже несколько дней она была в прекрасном расположении духа, а Уилл давно сообразил, что подобные моменты нужно использовать. Не то чтобы Энн не нравился секс, но, когда она была зла или просто чем-то недовольна, ее лучше было не трогать. В последние годы своими постоянными придирками и раздраженным выражением лица она вообще отбивала у него всякое желание. Вот почему в нечастые (и непродолжительные) периоды благосклонности жены Уилл чувствовал себя по-настоящему счастливым. Дело было вовсе не в сексе. Может показаться странным, но мистер Шилдс знал, что он человек слабохарактерный, из тех, кого называют тряпкой. Если бы кто-нибудь обозвал его так, он согласился бы с ним (хотя и обиделся бы). Он не питал иллюзий на свой счет. Он понимал также, что жена не уважает его из-за этой мягкотелости. Он бы и хотел что-то изменить, но не мог. Сослуживцы его любили и уважали, но собственная жена, которую он безумно любил, обращалась с ним так, как будто он был совершенно ее недостоин. И все же он готов был благодарить ее уже за одно то, что она до сих пор живет с ним, хотя прекрасно знал, что он является отменным специалистом по графике и его семья живет в полном достатке, не отказывая себе ни в чем. Уилл любил жену до беспамятства, и даже если она была явно не права (а так случалось в большинстве споров), он редко возражал ей. Он видел, что Энн частенько бывает излишне резка с детьми, но успокаивал сыновей, потому что любил жену. Что поделаешь, если он именно такой человек? С детства он привык подстраиваться под бешеный темперамент и подчиняться суровой воле своей матери, так же вел себя и в собственной семье. Еще не будучи мужем Энн, Уилл, так сказать, боялся дышать на нее. Пожалуй, не возьми она инициативу в свои руки, он так бы и не осмелился даже дотронуться до нее. Однако в молодости Энн Робсон держала (что касается Уилла) язык при себе, уважала его личную свободу, и вряд ли кто-либо мог предположить (кроме бывалых людей), что через полтора десятка лет она превратится в такую стерву. Время иногда (и не так уж редко) меняет людей до неузнаваемости. Кажется, ну что ей еще надо? Уилл ни разу за всю жизнь (совместную) не изменил ей, ни разу не повысил на нее голоса, если только она не кричала минут двадцать подряд. Когда жена чувствовала себя плохо или ей хотелось полного покоя, Уилл умудрялся стать почти невидимым, но она все равно замечала его, причем это заканчивалось вовсе не комплиментами с ее стороны. Иногда (очень-очень-очень редко) Уилл задумывался, за что ему такая несправедливость. И пытался сравнивать себя с другими «добропорядочными» мужьями, которых хорошо знал. За примерами не надо было далеко ходить: с ним вместе в фирме работал Эрик Хадсон. Хороший мужик. Только не для жены. Он был лет на пять моложе Уилла, имел смазливую, несколько женственную наружность и привычку засиживаться в баре, поглощая приличное количество своего любимого «Будвайзера» и совершенно не думая об ожидавших его дома жене и трехлетней дочке. Да, Эрик неплохо зарабатывал, содержал семью, жена его не работала, а потому зависела материально от мужа, тем более после рождения ребенка, так что ей ничего не оставалось, как мириться со всем и как-то терпеть. Эрик не пропускал ни одной юбки и только отмахивался, когда жена пыталась ему что-то сказать. Да и дома он вряд ли ей помог хоть раз в домашних хлопотах или присмотрел за дочкой, хотя со своей работой справлялся безукоризненно. Уилл соглашался, что и у Роберты Хадсон тоже, может быть, не самый идеальный характер, однако он и мысли не допускал, что она сказала бы ему хоть слово против, будь он ее мужем. Но такие сравнения приходили ему на ум на удивление нечасто. Несмотря ни на что, Уилл был доволен, что у него такая жена, и о другой не помышлял. Любовь, сильная до сумасбродства, убила в нем последние остатки самолюбия. И он готов был спать со своей женой раз в неделю (иногда реже) вместо пяти-шести раз, как бы желал, лишь бы жить с ней под одной крышей. С возрастом он стал замечать, что становится все более терпеливым к ее выходкам, Хотя она, наоборот, злилась все чаше и чаше.
Последние два дня стали приятным исключением. Они вдвоем досмотрели фильм, затем информационную программу, и Энн пошла в душ. Когда он после душа вернулся в спальню, жена лежала под одеялом. Он весь горел желанием и с предвкушением наслаждения нырнул в постель к жене. Завывания ветра, непогода, стоявшая весь день, делали теплую постель еще приятней. В такую ночь только и заниматься любовью. Кто сказал, что желание одолевает мужчину больше всего летом? Нет, именно вот в такую ненастную осеннюю погоду, когда приходится сидеть дома, ему особенно хотелось любви. Уилл плотно прижался к Энн, но та сонным голосом заявила, что очень хочет спать. Он никак не ожидал этого и продолжал ласкать ее. Тогда Энн довольно холодно попросила оставить ее в покое, ведь ему завтра рано вставать. Уилл, глубоко разочарованный, убрал руку с ее груди. Он привык к тому, что его не хотят, и слава Богу, что в такие моменты, после резкого отпора жены, у него пропадало желание. Уилл тяжело вздохнул и лег на спину, положив правую руку так, что она касалась спины и ягодиц Энн, лежавшей на правом боку. После такого отпора сон пропал.
Уилл лежал и смотрел в потолок, слушая шум разгулявшейся за окном осени и едва различимое дыхание спящей Энн. Он даже мысленно не произнес ни единого бранного слова по адресу жены, пытался понять ее, стараясь убедить себя в том, что только так и нужно относиться к женщине, родившей тебе двоих сыновей. Уиллу вспомнился их дом в Массачусетсе, и сладкая печаль наполнила его сердце. Ветер незаметно превратился в музыку, которую они любили вдвоем с Энн слушать еще до рождения первенца. Ему представилось счастливое личико Энн, сообщающей ему о своей беременности. А музыка сливалась с ее смехом и удивительным голоском. Со стороны он видел и себя, с улыбкой просившего, чтобы она подарила ему непременно сына.
Внезапно ему пришло на ум, что во многих семьях любовь и ненависть переплетаются между собой с такой силой, что, кажется, лучше бы вообще ничего не было. Энн если сейчас уже и не любит его, то ведь раньше-то любила все-таки. Он не мог ошибиться. А с другой стороны, сколько же ненависти вылила она на него! Да что там говорить… Ненависть эта перемежалась с любовью, переплеталась с любовью, въедалась в любовь. И неизвестно, чего же было больше. Уиллу вспомнилось, как лет десять назад (они с Энн как раз подумывали о том, чтобы завести второго ребенка) один его знакомый в сердцах бросил, что все, он устал от своей семейной жизни. По его словам, иногда он готов убить (просто взять и убить) свою жену, а иногда его переполняет такая любовь, что он спрыгнул бы с крыши небоскреба, попроси его жена об этом. Да, чужие люди никогда не причинят тебе и малой толики того зла, какое терпишь от тех, кого любишь.
Потом мысли Уилла перескочили на детей. Когда они с Энн решили переезжать в Оруэлл, он больше всего волновался за них, как-то они приспособятся на новом месте. Естественно, Уилл не делал разницы между старшим и младшим сыном; он любил их одинаково сильно, хотя они были очень не похожи друг на друга. Но к Дэнни, возможно, он относился с большей теплотой. Младший всегда был тише и застенчивее Джонни, он ближе к сердцу принимал упреки матери и случавшиеся неудачи. Его робость вызывала у отца желание приободрить, успокоить, поддержать. Шилдс — самый младший чем-то напоминал Уиллу его самого в детстве. Такая же вечно всем недовольная мать и брат-забияка. Но есть небольшая разница. У самого Уилла не было бесхарактерного отца. Вообще никакого. Они с братом жили с матерью, заменявшей им и папу и маму. Поэтому-то и родители Энн с опаской восприняли решение Энн выйти замуж за парня из неполной семьи, который не имел особо радужных перспектив на будущее. Очень часто он испытывал жалость к Дэнни. Уилл очень хорошо понимал, что мальчик иногда чувствует. Хорошо еще, что здесь он нашел себе друга. Сид Абинери нравился Уиллу. Ребята отлично подходили друг другу. «В общем, — подумал Уилл, — надо признать, что в Оруэлле в целом дела идут даже получше, нежели в Гринфилде».
Затем перед глазами мужчины вдруг возникла кухня в их доме, Дэнни, жующий ветчину, приготовленную матерью, и Уилл понял какой-то частью сознания, что засыпает. Дэнни все жевал, появилась Энн и спросила, нравится ли ему завтрак. Дэнни молчал, усиленно работая челюстями; на его лице Уилл не заметил сколько-нибудь заметного удовольствия от пиши, как обычно бывало. Энн, чуть повысив голос, повторила вопрос. Дэнни перестал жевать, удивленно (и с раздражением) уставившись на мать. Она же остановилась посреди кухни, уперев руки в бока, и воскликнула:
— Тебя спрашивают! Оглох, что ли?
Дэнни выплюнул на пол то, что так и не проглотил, и тихо спросил:
— Мама, зачем ты меня кормишь этим? — Он ткнул пальцем в тарелку, и Уилл, похолодев всем телом, с ужасом увидел, что в тарелке у сына не ветчина с жареным картофелем. Совсем нет. Там лежала какая-то жижа из раздавленных жуков и мух вперемешку с кусочками не индюшатины, не крольчатины, а… человечины. — Мне не нравится! — Дэнни захныкал.
Энн спокойно взглянула на тарелку, как ни в чем не бывало, будничным голосом сказала сыну:
— Тогда выпей молока! — и кивнула головой в сторону холодильника.
Дэнни встал и потянулся к дверце холодильника, а Уилл, не в силах поверить увиденному, продолжал наблюдать как бы со стороны. Дэнни открыл дверцу, взял бутылку и… Дальше произошло то, чего не может быть. Уилл отчетливо видел (и он знал, что этого не заметили ни жена ни сын), как Дэнни крепко держит бутылку рукой за горлышко. Но бутылка внезапно (но заметно для человеческого глаза) уменьшается в размерах, точно сдувшийся воздушный шарик, и выскальзывает из руки мальчика.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107