Желудок требовал пищи, Лоулесс не помнил, когда ел в последний раз. Слабость уже начала сказываться. В муниципалитете (в ту адскую ночь, когда все началось) он успел проглотить пару бутербродов с чашкой кофе. Но сколько лет назад это было? Он улыбнулся; это была горькая улыбка. В желудке урчало.
Чарли переступил порог кухни. Здесь было так темно, что он вообще ничего не видел. Да, это была кухня. Но пахло здесь как-то по-другому… Чтобы не наткнуться на что-нибудь, он выставил перед собой руки. Один шаг, два… десять. Лоулесс застыл на месте. Однажды он уже заходил в эту кухню, когда беседовал с миссис Лозано. Он отлично помнил стол у окна напротив кухонной двери. Рядом со столом холодильник. Расстояние не могло превышать пятнадцати футов… Еще десять осторожных шагов в том направлении, где должен быть стол у окна; и даже если не стол, то хоть что-то должно же быть! И еще десять… может, больше. Ничего. Впереди по-прежнему пусто, и рука шерифа трогает тьму, но ничего больше. Лоулесс продолжал двигаться. Ничего! Глаза не различали собственных рук, поднесенных к лицу. Чарли выругался. «Черт с ними, с этими тварями, нужно было включить свет». Но шериф уже подозревал, что электричества нет, так что искать выключатель не было смысла. Лоулесс продолжал двигаться вперед, несмотря на закрадывавшийся в душу страх. Даже когда они никак не могли преодолеть участок Фелл-стрит между Бингем и Уотер, Чарли не было так тяжело. Рядом находился живой Джек, светило солнце (правда, оно казалось каким-то искусственным и это навевало жуть), они были на машине и, по крайней мере, могли ориентироваться. Не вызывало сомнений, что та часть Фелл попросту растягивалась; но что, черт возьми, происходит в этой кухне? Этот вопрос, на который не было ответа, уже отзывался болью в голове шерифа, когда вдруг он ударился бедром об угол стола. Чарли вскрикнул от боли… и радости. Честно говоря, никогда еще Чарли не радовался тому, что ушибся. Опустив руку, он стал ощупывать прохладную поверхность кухонного стола, покрытого клеенкой. Чарли просто ласкал стол, как какое-то живое существо. Он готов был целовать этот стол, внезапно (хотя Чарли понадобилось пройти СТО футов!) возникший в кромешной тьме. Все прошло — и тошнота, и головокружение от голода, и боль в висках, — как только он коснулся стола. Чарли сделал несколько шагов в сторону, пытаясь обнаружить холодильник. Однако его руки трогали лишь пустоту. Лоулесс нахмурился. Стол на том же месте, но холодильника нет. Лозано, конечно, могли сделать перестановку за то время, что прошло после визита шерифа. Это их право. Лоулессу вдруг расхотелось продолжать поиски съестного, несмотря на отчаянные протесты желудка. Нужно уходить из этого проклятого места. И побыстрее. Вот только убрать руку от спасительного стола не было никакого желания. Шериф не на шутку опасался, что его «блуждания» по сравнительно небольшой кухне на этом не кончились. Несколько минут он колебался. Было все так же темно. Наконец Чарли решился. И в самом деле — не стоять же тут до утра? Чарли убрал руку. Но через секунду опять опустил: стол был на месте. Чарли улыбнулся. Несколько несмелых шагов, словно по минному полю, и… Чарли разглядел очертания двери. Когда его пальцы коснулись холодной дверной ручки, из груди вырвался шумный вздох облегчения. Пожалуй, он лучше поголодает еще денек-другой, но в эту кухню его больше и калачом не заманишь. Шериф открыл дверь, чтобы поскорее оказаться в холле. И обнаружил, что в доме довольно светло. Прошло не меньше минуты, прежде чем Лоулесс снова обрел способность рассуждать. Он знал лишь одно: пятнадцать минут назад, когда он вышел отсюда в кухню, было темно, приближалась ночь. Но сейчас освещение было примерно такое, как часа за два до захода солнца. И еще! В холле было пусто — Монро исчез!
3
— Твою мать! — Чарли сплюнул и скривился от отвращения.
Он стоял на коленях, и его только что вырвало. Еще пять минут назад он был полным профаном. Теперь же знал очень многое и был поражен тем, насколько могут измениться за какие-то пять минут представления человека об окружающем мире, представления, впитанные с молоком матери.
Чарли не сразу понял, куда делся труп Джека. Сначала он приоткрыл кухонную дверь и заглянул внутрь. Там было еще светлее, чем в холле. Это была чистая нелепица — ведь он только что вышел отсюда и здесь была кромешная тьма. Теперь же на стену слева падали лучи заходящего солнца. Дом уже не пугал. Лоулесс осматривал кухню и удивлялся, как так могло получиться, что он чуть не заблудился здесь, как в дремучем лесу. «Но это не кухня Лозано!» — пронеслось в голове. Лоулесс выскочил в холл, хлопнув дверью, посмотрел туда, где недавно находился труп Джека. И… Чарли вдруг понял: ЗДЕСЬ замороженный насмерть Монро никогда не лежал! Потому что это был вовсе не дом Лозано! Чей угодно, только не тот, куда Чарли вбежал с раненым Джеком на руках, ища спасения от чудовищных монстров!.. Лоулесс, шатаясь, будто пьяный, прошел через парадную дверь на крыльцо…
Солнце косыми лучами задевало крыши домов, и Чарли понял, что находится не на Бингем. Это была Канзас-стрит! А сам шериф стоял на крыльце дома Треворов-Шилдсов. Словно не сумев переварить этот факт, оказавшийся несъедобным, Лоулесс опустился на землю и согнулся пополам в приступе рвоты. Конечно, желудок его был давно пуст, но непроизвольные спазмы не прекращались. Наконец он поднялся с колен, вытер рукой потный лоб и посмотрел по сторонам. Тишина. Безветрие. Ни одного монстра. Ни монотонного жужжания золотистых мух. И дом, принадлежавший Уиллу и Энн Шилдс!
Канзас и Бингем разделяют две с половиной мили. Чарли прошел это расстояние, войдя в кухню дома Лозано поздним вечером и выйдя из кухни дома Шилдсов. Если поздно вечером, то, очевидно, вчера. То есть он вошел в дом Лозано ВЧЕРА! Прошли почти СУТКИ!
Голову, точно стрела, пронзила боль. Шериф со стоном опустился на землю. Именно в этот момент он вспомнил. Так бывает с человеком, вспомнившим ночной кошмар не сразу после пробуждения, а в поддень. Пытаясь унять головную боль, Чарли вспоминал. Теперь он окончательно убедился, что прошел целый день после той минуты, когда он оставил погибшего Джека в холле дома Лозано.
ДЕНЬ!
Чарли чувствовал себя как человек, мучающийся похмельем и пытающийся по крупицам восстановить в памяти события вчерашнего вечера. Он шел очень долго. Очень долго. Он прошел гораздо больше, чем сто футов. Это был тоннель. Узкий тоннель. Нет, в начале было свободно, но потом стало даже трудно дышать — так сильно давили стены тоннеля. Из чего они сделаны? Чарли не знал; он не хотел этого знать, потому что чувствовал, что мозг его не выдержит. Вряд ли стены тоннеля можно было потрогать руками, как обычные стены, даже когда становилось очень тесно и Лоулессу приходилось буквально продираться вперед. Иногда становилось посвободнее, и тогда шериф мог расправить сдавленные тоннелем плечи. Но он все равно не чувствовал облегчения; пожалуй, становилось даже еще хуже.
Мозг буквально плавился, вбирая в себя потоки ужасающих мыслей; Чарли слышал ругань, обидные слова, крики, самые чудовищные пожелания, которые когда-либо звучали в сотнях тысяч семей, живших с незапамятных времен в этих краях. С тех пор как существует мир, существует семья. И все болезни, все войны, все зло исходило из семьи. Потому что семья была НАЧАЛОМ мира. Только Чарли это знал, и ему становилось страшно, что он единственный, кто знает об этом.
Гул время от времени нарастал, становясь просто невыносимым, потом выравнивался, но ни на секунду не прекращался. Вопли и проклятия избиваемых и избивающих, ругань обманутых и обманывающих, пожелания родителям и родителей детям, моральное уничтожение жен мужьями и мужей женами.
Чарли не слышал, естественно, это ушами — он впитывал это своим МОЗГОМ! Мириады мыслей! Они бомбили его мозг, и Лоулесс хотел только одного — побыстрее выйти из этого тоннеля. Он уже знал, ГДЕ находится. ЗНАЛ! Мир состоит из семей, словно сшитое из лоскутов одеяло. Есть ли что-нибудь между этими лоскутами? Чарли знал — ничего. Это был даже не вакуум, нет. Это было нечто иное, что человеческому мозгу понять не дано. И шериф не стремился доказать обратное. Он задыхался от чудовищных» мыслей; Чарли многое узнал, и он отдал бы еще больше, чтобы этого не знать.
Все зло исходило из семей. Множество людей погибало в бесчисленных войнах, в драках, во время природных катаклизмов. Но ГОРАЗДО больше погибало в СЕМЬЯХ!
Заметить, что семьи — главный пожиратель человеческих жизней, было чрезвычайно сложно. Ведь в семьях люди умирали совсем не так. Сколько раз человек мог мысленно убить другого человека, столкнувшись с ним два-три раза (пусть и больше) за всю жизнь? Даже встречаясь с ним каждый день, невозможно было причинить ему столько зла, сколько непроизвольно получали многие… родные и близкие. Те, кто жил В ОДНОЙ СЕМЬЕ! Мысли НАКАПЛИВАЛИСЬ. Ведь мысль — это ОСОБАЯ материя, которая ОЧЕНЬ ЖИВУЧА. Сколько уносила жизней война или, допустим, чума? А сколько в это время было семей? И в этих семьях людей умирало еще больше, чем в войнах, хотя войны шли постоянно. Мысли убивали людей ПО-ДРУГОМУ. И очень редко сразу! Иногда мысли лишь ЗАРАЖАЛИ людей. Конечно, эти люди умирали, но прежде, чем за ними приходила смерть, они заражали ДРУГИХ!
Очень часто следствием этого и были войны, но никто не мог знать, что эти войны возникли потому, что кого-то УБИЛИ В ЕГО ЖЕ СЕМЬЕ! Большинство семей не выносило заразу в мир через своих близких. Но они все равно убивали друг друга. В некоторых семьях было не так черно, как в других, сквозь окна их домов что-то можно было увидеть, и все же… В этих семьях люди все же умирали, а Чарли ЗНАЛ, что человек должен жить ВЕЧНО! Но черные мысли препятствовали этому. Однажды выпущенные на волю, они делали свое дело. Они убивали людей. Чаще всего это выражалось в обычном старении с известным концом. Иногда это выражалось в несчастном случае, иногда в болезни, разрушающей определенную часть тела или весь организм, что вело к смерти. Мысли убивали людей через еду, изнашивая их внутренние органы. Кое-кто, уйдя из своей семьи, образовывал НОВУЮ семью и, огораживаясь четырьмя стенами, встречался с новым потоком черных мыслей, продолжавших эстафету смерти. И смерть всегда приходила. ВСЕГДА! Шериф Оруэлла знал, почему люди не живут вечно. Потому что убивают друг друга. Кто-то надеется, что будет жить, если благополучно избежит чьего-то ножа или пули, мчащегося автомобиля, чьей-то злой воли или роковых обстоятельств. Он не знает, что смерть уже в нем.
Очень часто смерть настигает человека еще в материнской утробе. Женщину всего лишь затошнит, или ей не понравится, как она выглядит, или она недовольна, что не в состоянии сделать что-то, или это из-за живота, увеличивающегося с каждым днем. И все — смерть уже отметила еще не родившегося ребенка, потому что мозг его матери испустил мысль более смертоносную, чем пуля. Ведь мысль, в отличие от пули или скальпеля хирурга, делающего аборт, может не торопиться, она может спокойно ждать. Она может набраться сил и… вырасти. Она может подождать другие мысли, которые, будьте уверены, еще появятся в этом доме, осев на стенах. Мысли, как садисты, растягивающие время агонии своих жертв, никуда не спешат, этим создавая у человека иллюзию жизни. Иногда в утробе матери неродившегося ребенка убивает отец (недовольство женой: ленива, некрасива телом, лишняя обуза и тысячи других причин).
Если допустить, что ребенок родился живым, его обязательно убьют родители в младенческом возрасте (опять разбудил среди ночи! опять наложил в штаны! опять орет! опять лезет куда не следует! опять никак не уложить спать! опять из-за него нельзя никуда выйти! опять… опять… опять… опять!), либо в детстве (опять не слушаешься! опять не хочешь делать это! опять… опять!), либо в подростковом возрасте (опять притащился ночью! опять не думает о будущем! опять водится с кем попало! опять делает, чего нельзя! опять… опять… опять!). В любом случае люди, родившие ребенка, сами убивают его. Ведь мыслям необязательно с САМОГО НАЧАЛА быть убийственными! Им нужно просто БЫТЬ, а уж затем они могут ждать… и расти.
Если предположить, что человек не будет убит в собственной семье (создал ли он ее или ее создали его родители), то он будет заражен людьми из ДРУГИХ семей. А болезнь неминуемо приведет к смерти. Это может происходить по-разному. Некоторые места, где люди не живут, но появляются изо дня в день, из месяца в месяц, из года в год, превращаются в зараженные места, и со временем они убивают не меньше, чем дома самых неблагополучных семей. Человек не может не соприкоснуться со смертью, потому что мысли ВЕЗДЕ! Но они очень редко спешат, о, мысли еще те шутники! Однажды выпущенные, как зверь из клетки, они готовы растерзать всех, даже тех, кто их выпустил.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107
Чарли переступил порог кухни. Здесь было так темно, что он вообще ничего не видел. Да, это была кухня. Но пахло здесь как-то по-другому… Чтобы не наткнуться на что-нибудь, он выставил перед собой руки. Один шаг, два… десять. Лоулесс застыл на месте. Однажды он уже заходил в эту кухню, когда беседовал с миссис Лозано. Он отлично помнил стол у окна напротив кухонной двери. Рядом со столом холодильник. Расстояние не могло превышать пятнадцати футов… Еще десять осторожных шагов в том направлении, где должен быть стол у окна; и даже если не стол, то хоть что-то должно же быть! И еще десять… может, больше. Ничего. Впереди по-прежнему пусто, и рука шерифа трогает тьму, но ничего больше. Лоулесс продолжал двигаться. Ничего! Глаза не различали собственных рук, поднесенных к лицу. Чарли выругался. «Черт с ними, с этими тварями, нужно было включить свет». Но шериф уже подозревал, что электричества нет, так что искать выключатель не было смысла. Лоулесс продолжал двигаться вперед, несмотря на закрадывавшийся в душу страх. Даже когда они никак не могли преодолеть участок Фелл-стрит между Бингем и Уотер, Чарли не было так тяжело. Рядом находился живой Джек, светило солнце (правда, оно казалось каким-то искусственным и это навевало жуть), они были на машине и, по крайней мере, могли ориентироваться. Не вызывало сомнений, что та часть Фелл попросту растягивалась; но что, черт возьми, происходит в этой кухне? Этот вопрос, на который не было ответа, уже отзывался болью в голове шерифа, когда вдруг он ударился бедром об угол стола. Чарли вскрикнул от боли… и радости. Честно говоря, никогда еще Чарли не радовался тому, что ушибся. Опустив руку, он стал ощупывать прохладную поверхность кухонного стола, покрытого клеенкой. Чарли просто ласкал стол, как какое-то живое существо. Он готов был целовать этот стол, внезапно (хотя Чарли понадобилось пройти СТО футов!) возникший в кромешной тьме. Все прошло — и тошнота, и головокружение от голода, и боль в висках, — как только он коснулся стола. Чарли сделал несколько шагов в сторону, пытаясь обнаружить холодильник. Однако его руки трогали лишь пустоту. Лоулесс нахмурился. Стол на том же месте, но холодильника нет. Лозано, конечно, могли сделать перестановку за то время, что прошло после визита шерифа. Это их право. Лоулессу вдруг расхотелось продолжать поиски съестного, несмотря на отчаянные протесты желудка. Нужно уходить из этого проклятого места. И побыстрее. Вот только убрать руку от спасительного стола не было никакого желания. Шериф не на шутку опасался, что его «блуждания» по сравнительно небольшой кухне на этом не кончились. Несколько минут он колебался. Было все так же темно. Наконец Чарли решился. И в самом деле — не стоять же тут до утра? Чарли убрал руку. Но через секунду опять опустил: стол был на месте. Чарли улыбнулся. Несколько несмелых шагов, словно по минному полю, и… Чарли разглядел очертания двери. Когда его пальцы коснулись холодной дверной ручки, из груди вырвался шумный вздох облегчения. Пожалуй, он лучше поголодает еще денек-другой, но в эту кухню его больше и калачом не заманишь. Шериф открыл дверь, чтобы поскорее оказаться в холле. И обнаружил, что в доме довольно светло. Прошло не меньше минуты, прежде чем Лоулесс снова обрел способность рассуждать. Он знал лишь одно: пятнадцать минут назад, когда он вышел отсюда в кухню, было темно, приближалась ночь. Но сейчас освещение было примерно такое, как часа за два до захода солнца. И еще! В холле было пусто — Монро исчез!
3
— Твою мать! — Чарли сплюнул и скривился от отвращения.
Он стоял на коленях, и его только что вырвало. Еще пять минут назад он был полным профаном. Теперь же знал очень многое и был поражен тем, насколько могут измениться за какие-то пять минут представления человека об окружающем мире, представления, впитанные с молоком матери.
Чарли не сразу понял, куда делся труп Джека. Сначала он приоткрыл кухонную дверь и заглянул внутрь. Там было еще светлее, чем в холле. Это была чистая нелепица — ведь он только что вышел отсюда и здесь была кромешная тьма. Теперь же на стену слева падали лучи заходящего солнца. Дом уже не пугал. Лоулесс осматривал кухню и удивлялся, как так могло получиться, что он чуть не заблудился здесь, как в дремучем лесу. «Но это не кухня Лозано!» — пронеслось в голове. Лоулесс выскочил в холл, хлопнув дверью, посмотрел туда, где недавно находился труп Джека. И… Чарли вдруг понял: ЗДЕСЬ замороженный насмерть Монро никогда не лежал! Потому что это был вовсе не дом Лозано! Чей угодно, только не тот, куда Чарли вбежал с раненым Джеком на руках, ища спасения от чудовищных монстров!.. Лоулесс, шатаясь, будто пьяный, прошел через парадную дверь на крыльцо…
Солнце косыми лучами задевало крыши домов, и Чарли понял, что находится не на Бингем. Это была Канзас-стрит! А сам шериф стоял на крыльце дома Треворов-Шилдсов. Словно не сумев переварить этот факт, оказавшийся несъедобным, Лоулесс опустился на землю и согнулся пополам в приступе рвоты. Конечно, желудок его был давно пуст, но непроизвольные спазмы не прекращались. Наконец он поднялся с колен, вытер рукой потный лоб и посмотрел по сторонам. Тишина. Безветрие. Ни одного монстра. Ни монотонного жужжания золотистых мух. И дом, принадлежавший Уиллу и Энн Шилдс!
Канзас и Бингем разделяют две с половиной мили. Чарли прошел это расстояние, войдя в кухню дома Лозано поздним вечером и выйдя из кухни дома Шилдсов. Если поздно вечером, то, очевидно, вчера. То есть он вошел в дом Лозано ВЧЕРА! Прошли почти СУТКИ!
Голову, точно стрела, пронзила боль. Шериф со стоном опустился на землю. Именно в этот момент он вспомнил. Так бывает с человеком, вспомнившим ночной кошмар не сразу после пробуждения, а в поддень. Пытаясь унять головную боль, Чарли вспоминал. Теперь он окончательно убедился, что прошел целый день после той минуты, когда он оставил погибшего Джека в холле дома Лозано.
ДЕНЬ!
Чарли чувствовал себя как человек, мучающийся похмельем и пытающийся по крупицам восстановить в памяти события вчерашнего вечера. Он шел очень долго. Очень долго. Он прошел гораздо больше, чем сто футов. Это был тоннель. Узкий тоннель. Нет, в начале было свободно, но потом стало даже трудно дышать — так сильно давили стены тоннеля. Из чего они сделаны? Чарли не знал; он не хотел этого знать, потому что чувствовал, что мозг его не выдержит. Вряд ли стены тоннеля можно было потрогать руками, как обычные стены, даже когда становилось очень тесно и Лоулессу приходилось буквально продираться вперед. Иногда становилось посвободнее, и тогда шериф мог расправить сдавленные тоннелем плечи. Но он все равно не чувствовал облегчения; пожалуй, становилось даже еще хуже.
Мозг буквально плавился, вбирая в себя потоки ужасающих мыслей; Чарли слышал ругань, обидные слова, крики, самые чудовищные пожелания, которые когда-либо звучали в сотнях тысяч семей, живших с незапамятных времен в этих краях. С тех пор как существует мир, существует семья. И все болезни, все войны, все зло исходило из семьи. Потому что семья была НАЧАЛОМ мира. Только Чарли это знал, и ему становилось страшно, что он единственный, кто знает об этом.
Гул время от времени нарастал, становясь просто невыносимым, потом выравнивался, но ни на секунду не прекращался. Вопли и проклятия избиваемых и избивающих, ругань обманутых и обманывающих, пожелания родителям и родителей детям, моральное уничтожение жен мужьями и мужей женами.
Чарли не слышал, естественно, это ушами — он впитывал это своим МОЗГОМ! Мириады мыслей! Они бомбили его мозг, и Лоулесс хотел только одного — побыстрее выйти из этого тоннеля. Он уже знал, ГДЕ находится. ЗНАЛ! Мир состоит из семей, словно сшитое из лоскутов одеяло. Есть ли что-нибудь между этими лоскутами? Чарли знал — ничего. Это был даже не вакуум, нет. Это было нечто иное, что человеческому мозгу понять не дано. И шериф не стремился доказать обратное. Он задыхался от чудовищных» мыслей; Чарли многое узнал, и он отдал бы еще больше, чтобы этого не знать.
Все зло исходило из семей. Множество людей погибало в бесчисленных войнах, в драках, во время природных катаклизмов. Но ГОРАЗДО больше погибало в СЕМЬЯХ!
Заметить, что семьи — главный пожиратель человеческих жизней, было чрезвычайно сложно. Ведь в семьях люди умирали совсем не так. Сколько раз человек мог мысленно убить другого человека, столкнувшись с ним два-три раза (пусть и больше) за всю жизнь? Даже встречаясь с ним каждый день, невозможно было причинить ему столько зла, сколько непроизвольно получали многие… родные и близкие. Те, кто жил В ОДНОЙ СЕМЬЕ! Мысли НАКАПЛИВАЛИСЬ. Ведь мысль — это ОСОБАЯ материя, которая ОЧЕНЬ ЖИВУЧА. Сколько уносила жизней война или, допустим, чума? А сколько в это время было семей? И в этих семьях людей умирало еще больше, чем в войнах, хотя войны шли постоянно. Мысли убивали людей ПО-ДРУГОМУ. И очень редко сразу! Иногда мысли лишь ЗАРАЖАЛИ людей. Конечно, эти люди умирали, но прежде, чем за ними приходила смерть, они заражали ДРУГИХ!
Очень часто следствием этого и были войны, но никто не мог знать, что эти войны возникли потому, что кого-то УБИЛИ В ЕГО ЖЕ СЕМЬЕ! Большинство семей не выносило заразу в мир через своих близких. Но они все равно убивали друг друга. В некоторых семьях было не так черно, как в других, сквозь окна их домов что-то можно было увидеть, и все же… В этих семьях люди все же умирали, а Чарли ЗНАЛ, что человек должен жить ВЕЧНО! Но черные мысли препятствовали этому. Однажды выпущенные на волю, они делали свое дело. Они убивали людей. Чаще всего это выражалось в обычном старении с известным концом. Иногда это выражалось в несчастном случае, иногда в болезни, разрушающей определенную часть тела или весь организм, что вело к смерти. Мысли убивали людей через еду, изнашивая их внутренние органы. Кое-кто, уйдя из своей семьи, образовывал НОВУЮ семью и, огораживаясь четырьмя стенами, встречался с новым потоком черных мыслей, продолжавших эстафету смерти. И смерть всегда приходила. ВСЕГДА! Шериф Оруэлла знал, почему люди не живут вечно. Потому что убивают друг друга. Кто-то надеется, что будет жить, если благополучно избежит чьего-то ножа или пули, мчащегося автомобиля, чьей-то злой воли или роковых обстоятельств. Он не знает, что смерть уже в нем.
Очень часто смерть настигает человека еще в материнской утробе. Женщину всего лишь затошнит, или ей не понравится, как она выглядит, или она недовольна, что не в состоянии сделать что-то, или это из-за живота, увеличивающегося с каждым днем. И все — смерть уже отметила еще не родившегося ребенка, потому что мозг его матери испустил мысль более смертоносную, чем пуля. Ведь мысль, в отличие от пули или скальпеля хирурга, делающего аборт, может не торопиться, она может спокойно ждать. Она может набраться сил и… вырасти. Она может подождать другие мысли, которые, будьте уверены, еще появятся в этом доме, осев на стенах. Мысли, как садисты, растягивающие время агонии своих жертв, никуда не спешат, этим создавая у человека иллюзию жизни. Иногда в утробе матери неродившегося ребенка убивает отец (недовольство женой: ленива, некрасива телом, лишняя обуза и тысячи других причин).
Если допустить, что ребенок родился живым, его обязательно убьют родители в младенческом возрасте (опять разбудил среди ночи! опять наложил в штаны! опять орет! опять лезет куда не следует! опять никак не уложить спать! опять из-за него нельзя никуда выйти! опять… опять… опять… опять!), либо в детстве (опять не слушаешься! опять не хочешь делать это! опять… опять!), либо в подростковом возрасте (опять притащился ночью! опять не думает о будущем! опять водится с кем попало! опять делает, чего нельзя! опять… опять… опять!). В любом случае люди, родившие ребенка, сами убивают его. Ведь мыслям необязательно с САМОГО НАЧАЛА быть убийственными! Им нужно просто БЫТЬ, а уж затем они могут ждать… и расти.
Если предположить, что человек не будет убит в собственной семье (создал ли он ее или ее создали его родители), то он будет заражен людьми из ДРУГИХ семей. А болезнь неминуемо приведет к смерти. Это может происходить по-разному. Некоторые места, где люди не живут, но появляются изо дня в день, из месяца в месяц, из года в год, превращаются в зараженные места, и со временем они убивают не меньше, чем дома самых неблагополучных семей. Человек не может не соприкоснуться со смертью, потому что мысли ВЕЗДЕ! Но они очень редко спешат, о, мысли еще те шутники! Однажды выпущенные, как зверь из клетки, они готовы растерзать всех, даже тех, кто их выпустил.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107