Он попробовал успокоиться, еще раз напомнить себе, что машины не испытывают боли, но, глядя на крошечный плененный «мозг», не мог избавиться от ощущения, что видит, как тот извивается, дергается и гримасничает от боли.
Джефф протянул руку в направлении Савицкого, чье лицо исказилось теперь уже до полной неузнаваемости.
И тут вдруг все компьютеры ожили. Разом вспыхнувшие мониторы и индикаторы означали лишь одно — что все машины начали работать почти на пределе своих возможностей. Контрольную комнату заливали, то ярко вспыхивая, то слегка угасая, волны света от расположенных повсюду приборов.
Савицкий остался сидеть, нависнув над переключателем и, как стервятник когтями, обхватив его обеими руками.
Главный индикатор речевого потока замерцал в знак того, что получил послание из другого мира. Потом на экране, сменяя друг друга, появились цифры, которые, на странном языке самых совершенных японских компьютеров, означали одну снова и снова повторяемую простую фразу.
«Пожалуйста. Перестаньте».
Информация шла таким мощным потоком, что моментально заполнила несколько резервуаров памяти, и данные продолжали поступать — потоп данных. Но оба следователя не выказывали никаких признаков радости. Они просто сидели в контрольной комнате, не разговаривая друг с другом, ничем не показывая, что знают о присутствии партнера. Каждый из них находился в плену у своей собственной усталости, у своих собственных мыслей. Скоро потребуется установить связь между банками данных, затем придет время докладов начальству. Еще предстоит привести в движение громоздкие механизмы военно-бюрократической машины, чтобы наилучшим образом воспользоваться открывшимися невиданными возможностями. Но ни один из них пока не чувствовал в себе сил начинать все это.
Наконец, Райдер заставил себя вылезти из теоретического болота, в котором он устал барахтаться, и задумался над практической стороной дела. Появился шанс в буквальном смысле слова украсть у врага победу. Можно направлять огонь вражеской артиллерии на его же собственные позиции и послать вражескую авиацию бомбить свои войска. Можно нарисовать перед командованием противника абсолютно неверную картину происходящего и усыпить его, пока не станет слишком поздно. Возможностей открывалась масса. Оставалась одна загвоздка: кому-то нужно добраться до действующего командного пункта японцев — чем выше уровень, тем лучше — и проникнуть в их сеть.
Но Райдер испытывал уверенность в том, что все получится. Ничто больше не казалось невозможным. Он чувствовал, как к нему возвращается прежняя энергия, причем возросшая во много раз. Он начал прикидывать, как наилучшим образом сообщить новость начальству, чтобы там увидели все возможности и поскорее начали действовать.
— Ник, — сказал он. Когда Савицкий не отозвался, Райдер дотронулся до его колена. — Ник, надо браться за дело.
Русский только засопел в ответ. Он выглядел таким измученным, словно не спал много дней и даже лет. Он отдал все, что мог, и теперь сидел опустошенный, в мокрой от пота гимнастерке.
Райдер знал: еще возникнет тысяча разных проблем. Но он не сомневался, что все их удастся решить.
Савицкий несколько раз моргнул, словно ему в глаз попала соринка, потом отвел взгляд.
Его руки, лежавшие на панели, казались безжизненными.
— Да, — проговорил он.
Глядя на своего измотанного коллегу, Райдер вдруг почувствовал приближение чего-то огромного, недоступного человеческому разуму, невыразимого словами, — услышал шаг истории и движение миров. Пробил час торжества Аме.
11
Баку. Временное правительство Исламской республики Азербайджан 2 ноября 2020 года
Генерал Нобуру Кабата потягивал виски, недоумевая, почему он чувствует себя таким несчастным. С профессиональной точки зрения у него имелись все основания радоваться.
Наступление продолжало развиваться более чем успешно. К востоку от Урала с советскими войсками было практически покончено, да и между Уралом и Кавказом им тоже приходилось весьма несладко. Ни одна из проблем, возникавших порой в рядах союзнических армий, не казалась неразрешимой, и он не видел никаких явных оснований опасаться, что военные цели предпринимаемой операции могут остаться нереализованными. Казалось бы, пришло время для торжества, по меньшей мере для чувства удовлетворения. Ибо, несмотря на его формальный статус наемного консультанта при Исламском Союзе и правительстве Ирана, это — его операция, вершина его карьеры и триумф японской политики. И все же — почему он сидит здесь и пьет с утра виски на пустой желудок?
Его отец не одобрил бы такого поведения.
Он, вопреки семейной традиции, требовал от старшего сына, чтобы тот стал большим мастером на поле для гольфа, чем даже на поле брани. «В Японии, — говорил отец, — ничто так не ценится, как умение красиво положить мяч в лунку, — даже для генерала». И Нобуру прекрасно помнил, как много лет назад во время каникул они с отцом отправились на курсы гольфа в Пэббл-Бич, Калифорния. Он помнил идеальные зеленые лужайки, протянувшиеся вдоль каменистого, кипящего белой пеной побережья, очаровательные особняки средь кипарисов и тихое замечание отца, что придет день, когда беспечные, безответственные американцы станут их, японцев, слугами.
Отец любил виски. Он приучил себя ценить этот напиток точно так же, как много позже передал сыну умение разбираться в напитке для джентльменов. Нобуру многое перенял от него.
Привычку носить сшитые по заказу костюмы фирмы «Г.Хантсман и сыновья», любовь к песчаным холмам Шотландии и, наконец, военную карьеру — в соответствии с семейной традицией, существовавшей дольше, нежели игра в гольф или любая портновская фирма. Нобуру знал, что отец очень гордился бы его успехами на военном поприще, его достижениями, невозможными для предыдущих поколений. Но старый генерал не одобрил бы употребление спиртного с утра, на службе.
Нобуру утешал себя мыслью, что он никогда не теряет ясности мысли от алкоголя. Пьет он только затем, чтобы поднять себе настроение перед еще одним изматывающим совещанием с чужеземными генералами, которые командовали армиями, исполнявшими его план. Шемин, уроженец Ирака, стоявший во главе войск Исламского Союза, являлся тонким политиком, порой весьма полезным посредником в спорах с иранцами. Но он — не солдат. Всего лишь брат диктатора, на чьи плечи семья надела эполеты. Стихия Шемина — организовывать заговоры, а не планировать сражения. Хорошо в нем было то, что он, как правило, соглашался с планами и тщательно закамуфлированными приказами Нобуру, даже если не до конца понимал их смысл.
Но случались дни, когда Шемин проявлял себя как типичный араб — чуждый логике, склонный в самый неподходящий момент цепляться за неверное решение, бесчестный, подверженный эмоциональным вспышкам и в дурном настроении почти не поддающийся контролю.
Танжани, главком иранцев, был еще хуже.
Столь же фанатичный, сколь некомпетентный, больше всего на свете он любил шипеть, как змея, и бросать в лицо Нобуру ядовитые упреки.
Ничто не могло угодить иранцу, даже приблизительно не понимавшему принципов, на основании которых действовало оружие, вложенное японцами в его руки. Он не видел дальше своего носа и, казалось, вовсе не имел представления о невероятно сложных боевых действиях, которые велись в электромагнитном спектре. Конечно, все остальные тоже мало что в этом смыслили. Даже Бирьян, командующий среднеазиатскими повстанцами против советского ига, имел лишь самое приблизительное представление о тех невидимых схватках, что постоянно сопровождали реальные бои на поле брани. Бирьян, конечно, самый профессионально грамотный из всех троих командующих, подчиненных Нобуру, он лучше всех обучен военному ремеслу. Но он же и самый безудержно жестокий, ему всегда мало пролитой крови. Кабата терпеть их всех не мог и после каждого совещания чувствовал себя так, словно его вываляли в грязи.
Он еще раз отхлебнул из бокала, и разбавленное виски горечью обволок его язык, оставив во рту вкус кислоты и дыма. Потом генерал скосил глаза на спину помощника, который сидел за личным пультом командующего, отбирая в ворохе поступающих сообщений те, что требовали персонального внимания Кабаты. Ему можно доверять — он отсеет все, кроме самого необходимого. Он обладает безошибочным чутьем на то, что нужно начальнику. Акиро — прекрасный офицер из очень хорошей семьи, и Нобуру не испытывал сомнений, что и он тоже со временем станет генералом. Однако Нобуру выбрал его не из-за семейных связей или профессиональных качеств. Немало есть других молодых офицеров, обладающих большими талантами и знаниями, чем Акиро. Нобуру взял Акиро в помощники потому, что тот — классический конформист.
Когда Нобуру задумывался, как посмотрят его собственные начальники или коллеги на какую-либо проблему, ему требовалось только узнать мнение Акиро. Молодой офицер являлся идеальным продуктом системы, безоговорочно уверенным в ее справедливости и правоте. Конечно, Нобуру понимал, что и сам он некогда был таким же, так же верил если не в идеальность системы, то в ее способность стать идеальной со временем. Теперь, в двух шагах от триумфа, Нобуру одолевал груз сомнений. Казалось, каждое новое сомнение тяжким грузом ложилось на его плечи. Генерал допил до последней капли горьковатую жидкость и поставил бокал. Пожалуй, больше не следует.
«Возможно, — сказал он себе, — все дело в американцах. Своего рода неадекватная реакция, почти суеверный ужас от собственных успехов». Сообщение начальника разведки о беспрецедентно возросшем обмене информацией между Москвой и Вашингтоном не давало ему покоя. Однако Токио не встревожился. Американцы практически ни на что не способны, даже если им и взбредет в голову вмешаться. Соединенные Штаты очень и очень далеко, к тому же их армия прочно завязла в Латинской Америке и, если все пойдет по плану Токио, эта ситуация сохранится там навсегда. США замкнулись в своем намерении сохранить за собой господствующее положение в собственном полушарии и последнее время уделяют мало внимания остальному миру. В любом случае, что американцы забыли в Советском Союзе? В этом уравнении составляющие не только военного характера — Токио не верил, что Соединенные Штаты в состоянии наскрести достаточно денежных средств на интервенцию. К тому же, если брать чисто военную сторону вопроса, кому может прийти в голову, будто США в силах оказать конкуренцию японской технологии, — нет, такое просто невозможно. Американцам преподали хороший урок — кому, как не Нобуру знать об этом, ведь он еще молодым подполковником воевал в Африке. Они не захотят снова такого унижения. Мелкие стычки в бразильских джунглях — одно, а прямое столкновение с японским вооружением — совсем другое. Даже если бы США не соблюдали своих договорных обязательств и припрятали где-то несколько ядерных ракет, никакие их средства доставки не в состоянии преодолеть японскую систему противокосмической обороны, а любое тактическое применение такого оружия они смогут отразить военными средствами и использовать во вред американцам средствами политическими. В лучшем случае американцы могут послать русским какую-нибудь военно-воздушную часть, которую войска под командованием Нобуру просто-напросто сотрут с небес.
Он хорошо умел сбивать американцев в небе и знал, как легко это сделать. И все же, вопреки всякой логике, он инстинктивно насторожился при упоминании о переговорах между Москвой и Вашингтоном и очень хотел бы, чтобы разведчики смогли каким-нибудь образом проникнуть в систему связи и расшифровать содержание их переговоров. На данный же момент существовала только одна информация — о наличии таких переговоров, и недостаточность данных раздражала Нобуру. «Возможно, — размышлял он, — все дело только в страхе, что вернутся те кошмарные сны». И без того ему тяжело приходится с арабами, иранцами и дикими среднеазиатами.
Он сомневался, что сможет преодолеть возвращение старых кошмаров и сохранить при этом ясную голову.
Он снова вспомнил о приближающейся встрече и задумался, удастся ли ему достучаться до здравого смысла этих людей. Разумеется, Нобуру не считал себя мягкосердечным человеком. Он знал, что жизнь состоит из чувства долга и вечной — причем и физической тоже — боли. Но он не мог смириться с тем, как эти варвары вели войну. В глубине души он гордился, что для выполнения поставленной задачи ему не потребовалось вводить в бой «Скрэмблеры». На взгляд Нобуру, такое оружие превосходило все допустимые пределы негуманности, и он, даже будучи очерствевшим в битвах солдатом, отнюдь не испытывал восторга, что его родина затратила столько усилий на их создание. Нобуру считал себя солдатом старой закалки. Человеком чести, и он не видел ничего честного в таком оружии, как «Скрэмблеры».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94
Джефф протянул руку в направлении Савицкого, чье лицо исказилось теперь уже до полной неузнаваемости.
И тут вдруг все компьютеры ожили. Разом вспыхнувшие мониторы и индикаторы означали лишь одно — что все машины начали работать почти на пределе своих возможностей. Контрольную комнату заливали, то ярко вспыхивая, то слегка угасая, волны света от расположенных повсюду приборов.
Савицкий остался сидеть, нависнув над переключателем и, как стервятник когтями, обхватив его обеими руками.
Главный индикатор речевого потока замерцал в знак того, что получил послание из другого мира. Потом на экране, сменяя друг друга, появились цифры, которые, на странном языке самых совершенных японских компьютеров, означали одну снова и снова повторяемую простую фразу.
«Пожалуйста. Перестаньте».
Информация шла таким мощным потоком, что моментально заполнила несколько резервуаров памяти, и данные продолжали поступать — потоп данных. Но оба следователя не выказывали никаких признаков радости. Они просто сидели в контрольной комнате, не разговаривая друг с другом, ничем не показывая, что знают о присутствии партнера. Каждый из них находился в плену у своей собственной усталости, у своих собственных мыслей. Скоро потребуется установить связь между банками данных, затем придет время докладов начальству. Еще предстоит привести в движение громоздкие механизмы военно-бюрократической машины, чтобы наилучшим образом воспользоваться открывшимися невиданными возможностями. Но ни один из них пока не чувствовал в себе сил начинать все это.
Наконец, Райдер заставил себя вылезти из теоретического болота, в котором он устал барахтаться, и задумался над практической стороной дела. Появился шанс в буквальном смысле слова украсть у врага победу. Можно направлять огонь вражеской артиллерии на его же собственные позиции и послать вражескую авиацию бомбить свои войска. Можно нарисовать перед командованием противника абсолютно неверную картину происходящего и усыпить его, пока не станет слишком поздно. Возможностей открывалась масса. Оставалась одна загвоздка: кому-то нужно добраться до действующего командного пункта японцев — чем выше уровень, тем лучше — и проникнуть в их сеть.
Но Райдер испытывал уверенность в том, что все получится. Ничто больше не казалось невозможным. Он чувствовал, как к нему возвращается прежняя энергия, причем возросшая во много раз. Он начал прикидывать, как наилучшим образом сообщить новость начальству, чтобы там увидели все возможности и поскорее начали действовать.
— Ник, — сказал он. Когда Савицкий не отозвался, Райдер дотронулся до его колена. — Ник, надо браться за дело.
Русский только засопел в ответ. Он выглядел таким измученным, словно не спал много дней и даже лет. Он отдал все, что мог, и теперь сидел опустошенный, в мокрой от пота гимнастерке.
Райдер знал: еще возникнет тысяча разных проблем. Но он не сомневался, что все их удастся решить.
Савицкий несколько раз моргнул, словно ему в глаз попала соринка, потом отвел взгляд.
Его руки, лежавшие на панели, казались безжизненными.
— Да, — проговорил он.
Глядя на своего измотанного коллегу, Райдер вдруг почувствовал приближение чего-то огромного, недоступного человеческому разуму, невыразимого словами, — услышал шаг истории и движение миров. Пробил час торжества Аме.
11
Баку. Временное правительство Исламской республики Азербайджан 2 ноября 2020 года
Генерал Нобуру Кабата потягивал виски, недоумевая, почему он чувствует себя таким несчастным. С профессиональной точки зрения у него имелись все основания радоваться.
Наступление продолжало развиваться более чем успешно. К востоку от Урала с советскими войсками было практически покончено, да и между Уралом и Кавказом им тоже приходилось весьма несладко. Ни одна из проблем, возникавших порой в рядах союзнических армий, не казалась неразрешимой, и он не видел никаких явных оснований опасаться, что военные цели предпринимаемой операции могут остаться нереализованными. Казалось бы, пришло время для торжества, по меньшей мере для чувства удовлетворения. Ибо, несмотря на его формальный статус наемного консультанта при Исламском Союзе и правительстве Ирана, это — его операция, вершина его карьеры и триумф японской политики. И все же — почему он сидит здесь и пьет с утра виски на пустой желудок?
Его отец не одобрил бы такого поведения.
Он, вопреки семейной традиции, требовал от старшего сына, чтобы тот стал большим мастером на поле для гольфа, чем даже на поле брани. «В Японии, — говорил отец, — ничто так не ценится, как умение красиво положить мяч в лунку, — даже для генерала». И Нобуру прекрасно помнил, как много лет назад во время каникул они с отцом отправились на курсы гольфа в Пэббл-Бич, Калифорния. Он помнил идеальные зеленые лужайки, протянувшиеся вдоль каменистого, кипящего белой пеной побережья, очаровательные особняки средь кипарисов и тихое замечание отца, что придет день, когда беспечные, безответственные американцы станут их, японцев, слугами.
Отец любил виски. Он приучил себя ценить этот напиток точно так же, как много позже передал сыну умение разбираться в напитке для джентльменов. Нобуру многое перенял от него.
Привычку носить сшитые по заказу костюмы фирмы «Г.Хантсман и сыновья», любовь к песчаным холмам Шотландии и, наконец, военную карьеру — в соответствии с семейной традицией, существовавшей дольше, нежели игра в гольф или любая портновская фирма. Нобуру знал, что отец очень гордился бы его успехами на военном поприще, его достижениями, невозможными для предыдущих поколений. Но старый генерал не одобрил бы употребление спиртного с утра, на службе.
Нобуру утешал себя мыслью, что он никогда не теряет ясности мысли от алкоголя. Пьет он только затем, чтобы поднять себе настроение перед еще одним изматывающим совещанием с чужеземными генералами, которые командовали армиями, исполнявшими его план. Шемин, уроженец Ирака, стоявший во главе войск Исламского Союза, являлся тонким политиком, порой весьма полезным посредником в спорах с иранцами. Но он — не солдат. Всего лишь брат диктатора, на чьи плечи семья надела эполеты. Стихия Шемина — организовывать заговоры, а не планировать сражения. Хорошо в нем было то, что он, как правило, соглашался с планами и тщательно закамуфлированными приказами Нобуру, даже если не до конца понимал их смысл.
Но случались дни, когда Шемин проявлял себя как типичный араб — чуждый логике, склонный в самый неподходящий момент цепляться за неверное решение, бесчестный, подверженный эмоциональным вспышкам и в дурном настроении почти не поддающийся контролю.
Танжани, главком иранцев, был еще хуже.
Столь же фанатичный, сколь некомпетентный, больше всего на свете он любил шипеть, как змея, и бросать в лицо Нобуру ядовитые упреки.
Ничто не могло угодить иранцу, даже приблизительно не понимавшему принципов, на основании которых действовало оружие, вложенное японцами в его руки. Он не видел дальше своего носа и, казалось, вовсе не имел представления о невероятно сложных боевых действиях, которые велись в электромагнитном спектре. Конечно, все остальные тоже мало что в этом смыслили. Даже Бирьян, командующий среднеазиатскими повстанцами против советского ига, имел лишь самое приблизительное представление о тех невидимых схватках, что постоянно сопровождали реальные бои на поле брани. Бирьян, конечно, самый профессионально грамотный из всех троих командующих, подчиненных Нобуру, он лучше всех обучен военному ремеслу. Но он же и самый безудержно жестокий, ему всегда мало пролитой крови. Кабата терпеть их всех не мог и после каждого совещания чувствовал себя так, словно его вываляли в грязи.
Он еще раз отхлебнул из бокала, и разбавленное виски горечью обволок его язык, оставив во рту вкус кислоты и дыма. Потом генерал скосил глаза на спину помощника, который сидел за личным пультом командующего, отбирая в ворохе поступающих сообщений те, что требовали персонального внимания Кабаты. Ему можно доверять — он отсеет все, кроме самого необходимого. Он обладает безошибочным чутьем на то, что нужно начальнику. Акиро — прекрасный офицер из очень хорошей семьи, и Нобуру не испытывал сомнений, что и он тоже со временем станет генералом. Однако Нобуру выбрал его не из-за семейных связей или профессиональных качеств. Немало есть других молодых офицеров, обладающих большими талантами и знаниями, чем Акиро. Нобуру взял Акиро в помощники потому, что тот — классический конформист.
Когда Нобуру задумывался, как посмотрят его собственные начальники или коллеги на какую-либо проблему, ему требовалось только узнать мнение Акиро. Молодой офицер являлся идеальным продуктом системы, безоговорочно уверенным в ее справедливости и правоте. Конечно, Нобуру понимал, что и сам он некогда был таким же, так же верил если не в идеальность системы, то в ее способность стать идеальной со временем. Теперь, в двух шагах от триумфа, Нобуру одолевал груз сомнений. Казалось, каждое новое сомнение тяжким грузом ложилось на его плечи. Генерал допил до последней капли горьковатую жидкость и поставил бокал. Пожалуй, больше не следует.
«Возможно, — сказал он себе, — все дело в американцах. Своего рода неадекватная реакция, почти суеверный ужас от собственных успехов». Сообщение начальника разведки о беспрецедентно возросшем обмене информацией между Москвой и Вашингтоном не давало ему покоя. Однако Токио не встревожился. Американцы практически ни на что не способны, даже если им и взбредет в голову вмешаться. Соединенные Штаты очень и очень далеко, к тому же их армия прочно завязла в Латинской Америке и, если все пойдет по плану Токио, эта ситуация сохранится там навсегда. США замкнулись в своем намерении сохранить за собой господствующее положение в собственном полушарии и последнее время уделяют мало внимания остальному миру. В любом случае, что американцы забыли в Советском Союзе? В этом уравнении составляющие не только военного характера — Токио не верил, что Соединенные Штаты в состоянии наскрести достаточно денежных средств на интервенцию. К тому же, если брать чисто военную сторону вопроса, кому может прийти в голову, будто США в силах оказать конкуренцию японской технологии, — нет, такое просто невозможно. Американцам преподали хороший урок — кому, как не Нобуру знать об этом, ведь он еще молодым подполковником воевал в Африке. Они не захотят снова такого унижения. Мелкие стычки в бразильских джунглях — одно, а прямое столкновение с японским вооружением — совсем другое. Даже если бы США не соблюдали своих договорных обязательств и припрятали где-то несколько ядерных ракет, никакие их средства доставки не в состоянии преодолеть японскую систему противокосмической обороны, а любое тактическое применение такого оружия они смогут отразить военными средствами и использовать во вред американцам средствами политическими. В лучшем случае американцы могут послать русским какую-нибудь военно-воздушную часть, которую войска под командованием Нобуру просто-напросто сотрут с небес.
Он хорошо умел сбивать американцев в небе и знал, как легко это сделать. И все же, вопреки всякой логике, он инстинктивно насторожился при упоминании о переговорах между Москвой и Вашингтоном и очень хотел бы, чтобы разведчики смогли каким-нибудь образом проникнуть в систему связи и расшифровать содержание их переговоров. На данный же момент существовала только одна информация — о наличии таких переговоров, и недостаточность данных раздражала Нобуру. «Возможно, — размышлял он, — все дело только в страхе, что вернутся те кошмарные сны». И без того ему тяжело приходится с арабами, иранцами и дикими среднеазиатами.
Он сомневался, что сможет преодолеть возвращение старых кошмаров и сохранить при этом ясную голову.
Он снова вспомнил о приближающейся встрече и задумался, удастся ли ему достучаться до здравого смысла этих людей. Разумеется, Нобуру не считал себя мягкосердечным человеком. Он знал, что жизнь состоит из чувства долга и вечной — причем и физической тоже — боли. Но он не мог смириться с тем, как эти варвары вели войну. В глубине души он гордился, что для выполнения поставленной задачи ему не потребовалось вводить в бой «Скрэмблеры». На взгляд Нобуру, такое оружие превосходило все допустимые пределы негуманности, и он, даже будучи очерствевшим в битвах солдатом, отнюдь не испытывал восторга, что его родина затратила столько усилий на их создание. Нобуру считал себя солдатом старой закалки. Человеком чести, и он не видел ничего честного в таком оружии, как «Скрэмблеры».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94