Он с горечью смотрел на яркое, по-киношному эффектное пламя. Анну бы сюда. И всех ее собратьев по перу, которые продались Ителю.
Автомобиль догорел, остался один почернелый раскуроченный остов с высыпавшимися стеклами. Ни в полицию, ни пожарным никто не позвонил, и те не приехали.
Внутри машины что-то слабо светилось. Охранитель мира подошел. На месте сгоревшего сиденья лежали присыпанные копотью цветы — неповрежденные, неувядшие. Огонь Большого мира был им нипочем — однако их сотворил Лоцман; а окажись он сам в бензиновом пламени? Жар горячего металла охватил пальцы, когда он сунул руку в окно. Не достанешь. Придется ждать, пока остынет.
«Лоцман!» — донесся неожиданный зов Эстеллы.
Он вздрогнул, выпрямился.
«Эст, я слушаю тебя».
«Лоцман, прости! Это не мы! Это роли!»
«Я понимаю».
Эстелла умолкла. Бедняги — они борются как могут, порой им удается ненадолго вырваться из плена ролей. Лоцман стиснул зубы. Он принес стилет и револьвер, он не задумываясь заколет или пристрелит своих актеров — но только если не останется иного выхода.
На рассвете он на Анниной машине въехал в растянувшийся на морском побережье город. Не имея никаких документов, Лоцман уповал лишь на то, что полиция не проявит интереса ни к нему, ни к автомобилю. Машина была крохотной, как игрушка, не в пример могучему «дракону», и охранитель мира чувствовал себя за рулем неуютно.
Вслушиваясь в информационное поле и тщательно соблюдая правила движения, он разыскал больницу, куда «скорая» привезла Марию. Поставил машину на парковочной площадке и долго сидел на каменном основании ограды, за которой зеленел большой парк.
Было еще слишком рано для впуска посетителей, когда Мария проснулась и откликнулась на зов, поэтому Лоцман попросту перемахнул через ограду и двинулся не к самому зданию больницы, а остановился на аллее, не дойдя до белого корпуса метров тридцать. Он огляделся, высмотрел скамью и объяснил Марии, куда приходить.
Она явилась через три минуты — оживленная, бодрая, не в больничном халате, а в Анниных джинсах, которые не доходили ей до щиколоток и были широки в поясе. Сегодня Богиня была без косметики, но понравилась Лоцману еще больше. Она весело приветствовала его издалека:
— С добрым утром! Видите? Я уже на ногах. Еще вчера домой, просилась, но врач уперся… Боже! — Мария заметила цветы на скамье. В тени деревьев они чуть приметно светились. — Какое чудо!
— Это вам. Простите, они запылились немного. — Лоцман пытался сдуть с цветов копоть и даже полоскал их в воде, однако черный порошок намертво прилип к лепесткам. А может, их всё же повредило огнем.
Мария зарылась носом в головку цветка, чихнула и подняла на Лоцмана удивленные глаза.
— Почему они пахнут горелым?
Он почувствовал себя кругом виноватым.
— Простите. Недоглядел. Они горели вместе с вашей машиной. И со мной.
— Вы шутите?
Лоцман рассказал о ночном приключении. Мария пришла в ужас:
— А что они сделают с вами дальше? Бомбу бросят?!
— Не успеют. Мне нужна ваша помощь, вы должны как можно скорее вернуться к себе. Где вы живете — в доме, в квартире?
— У нас с мужем дом, как у Анны. Но дальше от моря, там не слышно прибоя.
— А где ваш муж?
— В Германии, на конференции. Научной. Мне лезть с вами через ограду или дождаться, когда врач выпишет?
— Лучше полезем. — Лоцман повел свою Богиню через парк. — Мария, вы пишете сейчас что-нибудь?
— Нет.
Она ответила так резко, что он лишь после долгой паузы осторожно спросил:
— Почему?
Она провела пальцами по губам. Лоцман почувствовал, что невольно причинил ей боль.
— Я, что называется, вращаюсь в кругах, — заговорила Богиня отрывисто. — На короткой ноге с нашей писательской братией, дружу… дружила с Анной. Давала ей советы, редактировала. Поэтому тоже считаюсь за писательницу. Но… — Она передернула плечами. — У меня был сын. Сейчас был бы вам ровесник, чуть младше. Он утонул. В море. Это я была виновата — мое писательство. Он был совсем малютка. А я — на пляже — увлеклась, строчила страницу за страницей. Даже не слышала, как… И вдруг смотрю — его нет. Бегу — а из волн только ножки показываются. Чистенькие, загорелые.
Мария помолчала, опустив голову, обеими руками прижимая к груди закопченные цветы.
— И я сказала себе: раз писательство принесло такое несчастье, я больше за перо не возьмусь. Значит, не нужно это, не угодно… не знаю кому. Богу, каким-то высшим силам. Поэтому я преподаю стилистику. В колледже. — Она взяла Лоцмана под руку, сменила тему: — Я всё сделала, как вы просили: полночи думала о «Последнем дарханце».
— И продолжайте думать. Милтон, Стэнли, Ловец Таи, Кис — нам нужны эти четверо. Чтоб были живы-здоровы и чтобы мир у них не хирел, а расцветал с каждой минутой.
— Распустится во всей красе — это я вам обещаю… Но, знаете ли, я не понимаю механики ваших миров. Допустим, писатель сочиняет книгу. И как только он довольно напридумывал, в некоем затуманье оформляется параллельный мир. Так?
— Видимо, да.
— А зачем нужно кино? Какой процесс или явление нашего мира оно отражает?
— Я могу только предполагать. Параллельный мир шире и объемней того конкретного текста, который порождает автор. Этот мир живет своей жизнью, его обитатели в свободное от съемок время занимаются личными делами…
— Поняла! Кино прилетает отснять то, что написано от руки или нашлепано на клавиатуре, а всё прочее существует само по себе.
— Вероятно, да. Чем лучше книга, чем увесистей ее текст, тем больше приближена жизнь мира к событиям в книге. Скажем так: жизнь течет в русле текста, развивает его, но не отклоняется в сторону. Если же идет сплошная бестолковщина — как в Анниных «Пленниках Поющего Замка», — мир живет как может, мало оглядываясь на задумки своей Богини или Бога. Поэтому когда прилетает кино, оно оказывается лишним, чуждым. Неприятным и даже враждебным миру.
— Поразительно, — вздохнула Мария. — Так и не могу со всем этим свыкнуться…
Они подошли к ограде. Мария поглядела на нее с сомнением:
— Оно, конечно, вроде и не слишком высоко — так ведь и мне уже не семнадцать.
— Я вам помогу.
— Будете подталкивать сзади? — Богиня усмехнулась. — Лучше принимайте с той стороны. — Она просунула цветы сквозь решетку.
Лоцман легко перебрался, поставил ногу на каменное основание.
— Станете мне на колено, заберетесь наверх — а здесь я вас поймаю… Берегитесь! — вскрикнул он, хотя беречься было уже поздно: позади Марии вырос Рафаэль, а Лоцман ощутил за спиной присутствие Лусии.
Великий Змей, откуда они взялись?! Он же слушал — актеров только что не было.
Она побледнела.
— Три шага назад, — повторил Рафаэль, и она подчинилась, отступила от ограды.
— Что тебе нужно? — спросил Лоцман. Его револьвер лежал в заднем кармане штанов, под свитером, а стилет и наручники — те и вовсе остались в машине.
— Уходи из Большого мира. — Большие, прежде такие выразительные глаза виконта смотрели темно и нелепо. — Тебе здесь не место.
— Это всё?
— И поклянись, что не вернешься.
Лоцману между лопаток уперлось острие кинжала. Лусия шутки шутить не будет. Мария хотела закричать, однако голос ей изменил, и она беспомощно прошептала:
— Не смейте. Не трогайте его. — Она рванулась было с места, но Рафаэль остановил ее, обхватив рукой под грудью. Пальцы другой руки легли ей на горло, надавили.
— Оставь Марию, — сказал Лоцман. — Ты пришел разбираться со мной, а не с ней.
— Поклянись, что не вернешься. Иначе я запрограммирую ее — и она от тебя отречется. Сегодня же подпишет договор с Ителем и сядет за книгу.
Мария замотала головой:
— Не отрекусь!
— Увидим. — Рафаэль жестко усмехнулся. Аристократическое лицо стало отталкивающе надменным, глаза оставались слепыми. — Лоцман, я жду от тебя клятвы — иначе твоей Марии не станет.
— Кто сказал, что ты не запрограммируешь ее так и так? Ты, либо Лусия, либо Ингмар.
— Без нее ты погибнешь — а мы не хотим твоей смерти. Клянись.
Актеры не хотят смерти Лоцмана — значит, в них еще что-то осталось от прежних ролей.
— Хорошо, я уйду. Но вы оба поклянитесь, что не тронете Марию.
Виконт отнял руку от горла Богини, вытянул вперед:
— Клянусь. Лусия?
— Клянусь, — промолвила актриса. Острие кинжала воткнулось Лоцману в спину чуть глубже.
— Клянусь, что не вернусь в Большой мир, пока актеры Поющего Замка находятся здесь, — отчеканил охранитель мира.
Рафаэль склонил голову:
— Прощай.
Он и Лусия исчезли. Мария потерла горло, перевела дух.
— Чертовщина какая-то. Эти клятвы… Как будто их нельзя нарушить.
— Клятва Лоцмана и дворянина — дело серьезное. Но считайте, что мы с вами легко отделались. Лезьте сюда.
Мария перебралась через ограду, подобрала цветы.
— Да вы как будто не огорчены? — удивилась она. — Вас прогнали, а вы улыбаетесь?
— Мария, — сказал он проникновенно, — я только что избавил вас от позора, а себя — от смерти. Стоило Рафаэлю вас запрограммировать — и всё погибло. Я имею право улыбаться.
— Но вы уйдете из нашего мира?
— Безусловно. Однако сначала отвезу вас домой.
— Господи, — сокрушенно вздохнула Богиня, — кто бы подумал, во что я ввяжусь на старости лет!
Ее дом стоял на участке, засаженном низкорослыми, жалкого вида, корявыми яблонями. Больше здесь ничего не росло: только трава да яблони, да мелкие георгины у крыльца. Мария осмотрела участок, словно увидела его новыми глазами.
— Странно выглядит, правда? Муж посадил яблоньки в тот год, когда родился наш малыш. А потом… ну, когда… мы поменяли дом, переехали подальше от моря Я не могла слышать плеска волн. Яблони решили забрать с собой. Выкопали, перевезли — а они плохо прижились на новом месте. Видите какие? И яблок почти не дают.
Лоцман остановил машину у крыльца.
— Можно, я зайду к вам на пару минут?
— Со всем моим удовольствием. — Мария оживилась. — Если хотите, я вас и кофе напою.
Он занес в дом сверток с наручниками и стилетом, отдал Богине револьвер. У нее расширились глаза.
— Это называется незаконным хранением оружия. И карается по закону.
— Спрячьте пока. Пусть полежит.
Мария сунула всё в бельевой шкаф, под стопку простыней.
— Что еще? Кофе?
— Спасибо, нет. — Лоцман оглядывал стеллажи с массой книг, рабочий стол с компьютером. — У вас есть фотографии мужа? Покажите.
Мария достала с полки дорогой альбом, раскрыла.
— Вот наш сын — здесь ему четыре дня. А это я с ним в то лето… Мой котище — он умер в прошлом году. Вот: муж во Франции. Париж, позапрошлая весна.
С фотографии глядел мужчина лет под пятьдесят: высокий лоб с залысинами, очки в золотой оправе, бородка. Умные глаза и легкая, с лукавинкой, улыбка. Строгий костюм, галстук, на груди значок с именем.
— Это очередная конференция, — объяснила Мария. — Томас занимается чем-то запредельным: бес-знает-какими энергетическими полями. Страшно умная штука.
— А можно фото, где он помоложе? — попросил Лоцман.
Богиня полистала альбом. Карточек в нем было мало: видно, фотографированием в этой семье не увлекались, а собирали случайные снимки.
— Вот мы с ним накануне свадьбы. Видите, какая я была молодая и красивая?
Она и впрямь была хороша: в коротком полосатом платье на корме причаленного катера. Ее муж стоял рядом, надев на шею спасательный круг, в шортах, в кепке с козырьком, в черных очках. Как Лоцман ни вглядывался, он не мог толком рассмотреть лицо. Одно понятно: муж старше Марии лет на десять.
— Других фотографий у вас нет?
— Моложе — нет. — Она поглядела на охранителя мира с любопытством, но сдержалась и не спросила, что он ищет.
Лоцман с сожалением закрыл бесполезный альбом:
— Мария, вы знали его в восемнадцать лет? Когда сочиняли с Анной «Последнего дарханца»?
Она улыбнулась:
— Мало. Что называется, встречались в компании. Но… признаться, очень глупая история. Мы с Анной выдумали, будто влюблены в него. Как идиотки. Мы сочиняли, будто нас сжигает страсть, будто мы за ним охотимся, страшно ревнуем — к другим девицам, конечно, не друг к дружке. И всем вокруг дурили головы, расписывая свои похождения; народ ужасался или восторгался, а мы помирали со смеху. В сущности, мы и его сочинили. Самый лучший, самый сильный, мужественный, справедливый. Какой там еще? Честный, порядочный, великодушный. О-о, что вы! Мы равнялись на него, разработали Томасов кодекс чести. Он и знать ничего не знал, а мы им поверяли наши дела и мысли. Что бы Томас сказал про это, как бы оценил и одобрил то… Или не одобрил, потому что мы были две хулиганки и развлекались вовсю.
— А к «Дарханцу» он имел отношение?
— Прямое. — Мария снова улыбнулась; ее лицо посветлело и стало моложе. — Томас однажды привел на вечеринку знакомого англичанина. Его звали Милтон Вайр. Умница, интеллигентный, обаятельный; он преподавал минералогию в университете. В Бате, что ли… И рассказчик оказался редкостный. Я рот разинула, уши развесила. А Томас это дело засек и увел меня танцевать, и сам стал байки травить.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57
Автомобиль догорел, остался один почернелый раскуроченный остов с высыпавшимися стеклами. Ни в полицию, ни пожарным никто не позвонил, и те не приехали.
Внутри машины что-то слабо светилось. Охранитель мира подошел. На месте сгоревшего сиденья лежали присыпанные копотью цветы — неповрежденные, неувядшие. Огонь Большого мира был им нипочем — однако их сотворил Лоцман; а окажись он сам в бензиновом пламени? Жар горячего металла охватил пальцы, когда он сунул руку в окно. Не достанешь. Придется ждать, пока остынет.
«Лоцман!» — донесся неожиданный зов Эстеллы.
Он вздрогнул, выпрямился.
«Эст, я слушаю тебя».
«Лоцман, прости! Это не мы! Это роли!»
«Я понимаю».
Эстелла умолкла. Бедняги — они борются как могут, порой им удается ненадолго вырваться из плена ролей. Лоцман стиснул зубы. Он принес стилет и револьвер, он не задумываясь заколет или пристрелит своих актеров — но только если не останется иного выхода.
На рассвете он на Анниной машине въехал в растянувшийся на морском побережье город. Не имея никаких документов, Лоцман уповал лишь на то, что полиция не проявит интереса ни к нему, ни к автомобилю. Машина была крохотной, как игрушка, не в пример могучему «дракону», и охранитель мира чувствовал себя за рулем неуютно.
Вслушиваясь в информационное поле и тщательно соблюдая правила движения, он разыскал больницу, куда «скорая» привезла Марию. Поставил машину на парковочной площадке и долго сидел на каменном основании ограды, за которой зеленел большой парк.
Было еще слишком рано для впуска посетителей, когда Мария проснулась и откликнулась на зов, поэтому Лоцман попросту перемахнул через ограду и двинулся не к самому зданию больницы, а остановился на аллее, не дойдя до белого корпуса метров тридцать. Он огляделся, высмотрел скамью и объяснил Марии, куда приходить.
Она явилась через три минуты — оживленная, бодрая, не в больничном халате, а в Анниных джинсах, которые не доходили ей до щиколоток и были широки в поясе. Сегодня Богиня была без косметики, но понравилась Лоцману еще больше. Она весело приветствовала его издалека:
— С добрым утром! Видите? Я уже на ногах. Еще вчера домой, просилась, но врач уперся… Боже! — Мария заметила цветы на скамье. В тени деревьев они чуть приметно светились. — Какое чудо!
— Это вам. Простите, они запылились немного. — Лоцман пытался сдуть с цветов копоть и даже полоскал их в воде, однако черный порошок намертво прилип к лепесткам. А может, их всё же повредило огнем.
Мария зарылась носом в головку цветка, чихнула и подняла на Лоцмана удивленные глаза.
— Почему они пахнут горелым?
Он почувствовал себя кругом виноватым.
— Простите. Недоглядел. Они горели вместе с вашей машиной. И со мной.
— Вы шутите?
Лоцман рассказал о ночном приключении. Мария пришла в ужас:
— А что они сделают с вами дальше? Бомбу бросят?!
— Не успеют. Мне нужна ваша помощь, вы должны как можно скорее вернуться к себе. Где вы живете — в доме, в квартире?
— У нас с мужем дом, как у Анны. Но дальше от моря, там не слышно прибоя.
— А где ваш муж?
— В Германии, на конференции. Научной. Мне лезть с вами через ограду или дождаться, когда врач выпишет?
— Лучше полезем. — Лоцман повел свою Богиню через парк. — Мария, вы пишете сейчас что-нибудь?
— Нет.
Она ответила так резко, что он лишь после долгой паузы осторожно спросил:
— Почему?
Она провела пальцами по губам. Лоцман почувствовал, что невольно причинил ей боль.
— Я, что называется, вращаюсь в кругах, — заговорила Богиня отрывисто. — На короткой ноге с нашей писательской братией, дружу… дружила с Анной. Давала ей советы, редактировала. Поэтому тоже считаюсь за писательницу. Но… — Она передернула плечами. — У меня был сын. Сейчас был бы вам ровесник, чуть младше. Он утонул. В море. Это я была виновата — мое писательство. Он был совсем малютка. А я — на пляже — увлеклась, строчила страницу за страницей. Даже не слышала, как… И вдруг смотрю — его нет. Бегу — а из волн только ножки показываются. Чистенькие, загорелые.
Мария помолчала, опустив голову, обеими руками прижимая к груди закопченные цветы.
— И я сказала себе: раз писательство принесло такое несчастье, я больше за перо не возьмусь. Значит, не нужно это, не угодно… не знаю кому. Богу, каким-то высшим силам. Поэтому я преподаю стилистику. В колледже. — Она взяла Лоцмана под руку, сменила тему: — Я всё сделала, как вы просили: полночи думала о «Последнем дарханце».
— И продолжайте думать. Милтон, Стэнли, Ловец Таи, Кис — нам нужны эти четверо. Чтоб были живы-здоровы и чтобы мир у них не хирел, а расцветал с каждой минутой.
— Распустится во всей красе — это я вам обещаю… Но, знаете ли, я не понимаю механики ваших миров. Допустим, писатель сочиняет книгу. И как только он довольно напридумывал, в некоем затуманье оформляется параллельный мир. Так?
— Видимо, да.
— А зачем нужно кино? Какой процесс или явление нашего мира оно отражает?
— Я могу только предполагать. Параллельный мир шире и объемней того конкретного текста, который порождает автор. Этот мир живет своей жизнью, его обитатели в свободное от съемок время занимаются личными делами…
— Поняла! Кино прилетает отснять то, что написано от руки или нашлепано на клавиатуре, а всё прочее существует само по себе.
— Вероятно, да. Чем лучше книга, чем увесистей ее текст, тем больше приближена жизнь мира к событиям в книге. Скажем так: жизнь течет в русле текста, развивает его, но не отклоняется в сторону. Если же идет сплошная бестолковщина — как в Анниных «Пленниках Поющего Замка», — мир живет как может, мало оглядываясь на задумки своей Богини или Бога. Поэтому когда прилетает кино, оно оказывается лишним, чуждым. Неприятным и даже враждебным миру.
— Поразительно, — вздохнула Мария. — Так и не могу со всем этим свыкнуться…
Они подошли к ограде. Мария поглядела на нее с сомнением:
— Оно, конечно, вроде и не слишком высоко — так ведь и мне уже не семнадцать.
— Я вам помогу.
— Будете подталкивать сзади? — Богиня усмехнулась. — Лучше принимайте с той стороны. — Она просунула цветы сквозь решетку.
Лоцман легко перебрался, поставил ногу на каменное основание.
— Станете мне на колено, заберетесь наверх — а здесь я вас поймаю… Берегитесь! — вскрикнул он, хотя беречься было уже поздно: позади Марии вырос Рафаэль, а Лоцман ощутил за спиной присутствие Лусии.
Великий Змей, откуда они взялись?! Он же слушал — актеров только что не было.
Она побледнела.
— Три шага назад, — повторил Рафаэль, и она подчинилась, отступила от ограды.
— Что тебе нужно? — спросил Лоцман. Его револьвер лежал в заднем кармане штанов, под свитером, а стилет и наручники — те и вовсе остались в машине.
— Уходи из Большого мира. — Большие, прежде такие выразительные глаза виконта смотрели темно и нелепо. — Тебе здесь не место.
— Это всё?
— И поклянись, что не вернешься.
Лоцману между лопаток уперлось острие кинжала. Лусия шутки шутить не будет. Мария хотела закричать, однако голос ей изменил, и она беспомощно прошептала:
— Не смейте. Не трогайте его. — Она рванулась было с места, но Рафаэль остановил ее, обхватив рукой под грудью. Пальцы другой руки легли ей на горло, надавили.
— Оставь Марию, — сказал Лоцман. — Ты пришел разбираться со мной, а не с ней.
— Поклянись, что не вернешься. Иначе я запрограммирую ее — и она от тебя отречется. Сегодня же подпишет договор с Ителем и сядет за книгу.
Мария замотала головой:
— Не отрекусь!
— Увидим. — Рафаэль жестко усмехнулся. Аристократическое лицо стало отталкивающе надменным, глаза оставались слепыми. — Лоцман, я жду от тебя клятвы — иначе твоей Марии не станет.
— Кто сказал, что ты не запрограммируешь ее так и так? Ты, либо Лусия, либо Ингмар.
— Без нее ты погибнешь — а мы не хотим твоей смерти. Клянись.
Актеры не хотят смерти Лоцмана — значит, в них еще что-то осталось от прежних ролей.
— Хорошо, я уйду. Но вы оба поклянитесь, что не тронете Марию.
Виконт отнял руку от горла Богини, вытянул вперед:
— Клянусь. Лусия?
— Клянусь, — промолвила актриса. Острие кинжала воткнулось Лоцману в спину чуть глубже.
— Клянусь, что не вернусь в Большой мир, пока актеры Поющего Замка находятся здесь, — отчеканил охранитель мира.
Рафаэль склонил голову:
— Прощай.
Он и Лусия исчезли. Мария потерла горло, перевела дух.
— Чертовщина какая-то. Эти клятвы… Как будто их нельзя нарушить.
— Клятва Лоцмана и дворянина — дело серьезное. Но считайте, что мы с вами легко отделались. Лезьте сюда.
Мария перебралась через ограду, подобрала цветы.
— Да вы как будто не огорчены? — удивилась она. — Вас прогнали, а вы улыбаетесь?
— Мария, — сказал он проникновенно, — я только что избавил вас от позора, а себя — от смерти. Стоило Рафаэлю вас запрограммировать — и всё погибло. Я имею право улыбаться.
— Но вы уйдете из нашего мира?
— Безусловно. Однако сначала отвезу вас домой.
— Господи, — сокрушенно вздохнула Богиня, — кто бы подумал, во что я ввяжусь на старости лет!
Ее дом стоял на участке, засаженном низкорослыми, жалкого вида, корявыми яблонями. Больше здесь ничего не росло: только трава да яблони, да мелкие георгины у крыльца. Мария осмотрела участок, словно увидела его новыми глазами.
— Странно выглядит, правда? Муж посадил яблоньки в тот год, когда родился наш малыш. А потом… ну, когда… мы поменяли дом, переехали подальше от моря Я не могла слышать плеска волн. Яблони решили забрать с собой. Выкопали, перевезли — а они плохо прижились на новом месте. Видите какие? И яблок почти не дают.
Лоцман остановил машину у крыльца.
— Можно, я зайду к вам на пару минут?
— Со всем моим удовольствием. — Мария оживилась. — Если хотите, я вас и кофе напою.
Он занес в дом сверток с наручниками и стилетом, отдал Богине револьвер. У нее расширились глаза.
— Это называется незаконным хранением оружия. И карается по закону.
— Спрячьте пока. Пусть полежит.
Мария сунула всё в бельевой шкаф, под стопку простыней.
— Что еще? Кофе?
— Спасибо, нет. — Лоцман оглядывал стеллажи с массой книг, рабочий стол с компьютером. — У вас есть фотографии мужа? Покажите.
Мария достала с полки дорогой альбом, раскрыла.
— Вот наш сын — здесь ему четыре дня. А это я с ним в то лето… Мой котище — он умер в прошлом году. Вот: муж во Франции. Париж, позапрошлая весна.
С фотографии глядел мужчина лет под пятьдесят: высокий лоб с залысинами, очки в золотой оправе, бородка. Умные глаза и легкая, с лукавинкой, улыбка. Строгий костюм, галстук, на груди значок с именем.
— Это очередная конференция, — объяснила Мария. — Томас занимается чем-то запредельным: бес-знает-какими энергетическими полями. Страшно умная штука.
— А можно фото, где он помоложе? — попросил Лоцман.
Богиня полистала альбом. Карточек в нем было мало: видно, фотографированием в этой семье не увлекались, а собирали случайные снимки.
— Вот мы с ним накануне свадьбы. Видите, какая я была молодая и красивая?
Она и впрямь была хороша: в коротком полосатом платье на корме причаленного катера. Ее муж стоял рядом, надев на шею спасательный круг, в шортах, в кепке с козырьком, в черных очках. Как Лоцман ни вглядывался, он не мог толком рассмотреть лицо. Одно понятно: муж старше Марии лет на десять.
— Других фотографий у вас нет?
— Моложе — нет. — Она поглядела на охранителя мира с любопытством, но сдержалась и не спросила, что он ищет.
Лоцман с сожалением закрыл бесполезный альбом:
— Мария, вы знали его в восемнадцать лет? Когда сочиняли с Анной «Последнего дарханца»?
Она улыбнулась:
— Мало. Что называется, встречались в компании. Но… признаться, очень глупая история. Мы с Анной выдумали, будто влюблены в него. Как идиотки. Мы сочиняли, будто нас сжигает страсть, будто мы за ним охотимся, страшно ревнуем — к другим девицам, конечно, не друг к дружке. И всем вокруг дурили головы, расписывая свои похождения; народ ужасался или восторгался, а мы помирали со смеху. В сущности, мы и его сочинили. Самый лучший, самый сильный, мужественный, справедливый. Какой там еще? Честный, порядочный, великодушный. О-о, что вы! Мы равнялись на него, разработали Томасов кодекс чести. Он и знать ничего не знал, а мы им поверяли наши дела и мысли. Что бы Томас сказал про это, как бы оценил и одобрил то… Или не одобрил, потому что мы были две хулиганки и развлекались вовсю.
— А к «Дарханцу» он имел отношение?
— Прямое. — Мария снова улыбнулась; ее лицо посветлело и стало моложе. — Томас однажды привел на вечеринку знакомого англичанина. Его звали Милтон Вайр. Умница, интеллигентный, обаятельный; он преподавал минералогию в университете. В Бате, что ли… И рассказчик оказался редкостный. Я рот разинула, уши развесила. А Томас это дело засек и увел меня танцевать, и сам стал байки травить.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57