Здоровье у него было отменное, его высоко
ценили как живописца. И никаких неприятностей, ни денежных, ни
семейных.
-- Но что же в таком случае?..
-- Атмосфера Непенте. Она его допекла, расшатала нервы.
Вас это удивляет? Неужели вы сами не ощущаете ее воздействия?
Этот слепой ветер, море, сияющее на бархатистых глубинах,
словно наполненное электрической жидкостью, буйство
растительности, скалы, каждый час меняющие цвет? Вон, взгляните
на ту вершину, разве она не полупрозрачна, как аметист или
какой-нибудь кристалл? Да один этот берег -- откровенное
бесстыдство его каменного обаяния -- способен так подействовать
на человека определенного склада, что от его душевного
равновесия ничего не останется. Рассудок северянина становится
здесь изменчивым, восприимчивым, неустойчивым, неуравновешенным
-- каким хотите. В самой яркости здешних красок присутствует
нечто, разлагающее этот рассудок на составные части и
собирающее их вновь, создавая совершенно нежданный рисунок.
Именно это имеют в виду люди, говоря, что они "заново открыли
себя" на Непенте. Разумеется, когда механизм разобран до
винтика, открыть, как он устроен, не трудно. Вы понимаете, о
чем я?
-- Понимаю.
Епископ кивнул. Да и как не понять? Что-то похожее
происходило в эту минуту и с ним. Он тоже открывал себя.
-- А вам, Кит, приходилось себя открывать?
-- Да, но иным способом и в иных местах. Я приезжаю сюда
ненадолго -- один раз весной и еще дней на десять в сентябре.
Да и то мне приходится нелегко, даже с учетом того, что я не
склонен поддаваться внешним влияниям. Я уже миновал эту стадию.
Я слишком стар, слишком бесчуствен. Что мне нужно? Куропатка en
casserole(38) да возможность наслаждаться вашей беседой
("наслаждаться моей беседой!" -- подумал епископ), мне это
дороже любой атмосферы в мире. Но я наблюдаю людей, стараюсь
проникнуться их чувствами, поставить себя на их место. Je
constate(39), как говорят французы. Другим людям ландшафт Непенте
кажется исполненным жизни и зачастую недоброй. Они делают то,
что на севере не сделать трудно -- очеловечивают его,
отождествляют различные его особенности с собственными
настроениями, его черты со своими привычными представлениями.
Мистер Херд вспомнил о величавых клубах тумана, за
которыми он следил всего час назад -- о дочерях старика Океана.
-- Очеловечивают, -- отозвался он, -- впадая в
мифотворчество.
-- Быть может, само то обстоятельство, что вся атмосфера
Юга допускает истолкование на близком смертному языке, и
породило антропоморфных богов классического периода. Мне
нередко кажется, что так оно и есть. Даже мы, люди современные,
чувствуем как на нас неприметно воздействуют многие ее
проявления, порою на манер любовного зелья, порою -- самим
своим совершенством, обескураживающим очарованием, вызывающей
красотой -- внушая нам мысль о тщетности всех человеческих
усилий... Денис! Я сказал бы, что именно сейчас он способен на
все. Можно ли вообразить, чтобы человек вроде него остался
бесчувственным к соблазнам подобного окружения?
-- Я о нем как-то никогда всерьез не задумывался.
-- Правда? Нет, Херд, вы меня действительно заинтриговали.
Если вы отрицаете восприимчивость человека с таким
темпераментом, как у него, вы отрицаете тем самым воздействие
внешних условий на характер и поведение любого человека. Вы
отрицаете, к примеру, успехи Католической церкви, основанные, в
том, что касается морали, на притягательности оптических
впечатлений и на той легкости, с которой преходящие чувства
преобразуются в нормы поведения. Вы все это отрицаете?
-- Ни в малой мере. Я видел эту систему в действии
достаточно часто, чтобы убедиться в ее чрезвычайной простоте.
-- И вспомните также о поразительной истории этого
острова, о его расположении там, где сходятся пути людей всех
рас и вероисповеданий. Все это побуждает к мгновенной нервной
разрядке, то есть, с точки зрения человека поверхностного, -- к
дурацким поступкам...
-- Все дураки! -- вмешался лодочник. -- Все иностранцы!
Мы, люди, такого не делаем. Только чертовы дураки иностранцы.
Это так, джентльмены. У них самих неприятности, тогда они идут
на эту скалу и бум! делают друзьям неприятности.
-- Бум! -- эхом откликнулся сын лодочника, видимо,
уловивший подспудный смысл его речи. Чета греческих гениев на
корме разразилась безудержным хохотом, ибо сознавала, что юноша
понятия не имеет, о чем говорит отец.
-- Бум! -- издевательским хором повторили они.
И в тот же миг все, кто был в лодке, навострили уши. Звук
долетел до них -- похожий звук, напоминающий далекий выстрел из
большого орудия. Бум! Звук, дробясь, прокатился по скалам.
Гребцы подняли весла. Все прислушались.
Звук повторился. На этот раз о его происхождении нечего
было и спрашивать. Стрельба из орудия, никаких сомнений.
Старый лодочник исполнился ненатуральной серьезности.
-- Il cannone del duca(40), -- сказал он.
Из пушки Доброго Герцога Альфреда стреляли лишь во время
торжеств или по случаю особо важных событий.
Лодочник повернулся к Киту и что-то сказал по-итальянски.
-- Что он? -- спросил мистер Херд.
-- Он думает, что там созывают милицию.
Что-то очень и очень неладное происходило на рыночной
площади.
ГЛАВА XXIII
Пушка, к описанию которой мы теперь приступаем, является
не единственной реликвией, уцелевшей от эпохи правления Доброго
Герцога. В его островных владениях и поныне куда не повернись
-- зрение и слух немедленно полнятся воспоминаниями об этой
крутоватой, но обаятельной личности; воспоминаниями, одетыми в
камень -- школами, монастырями, руинами замков и купальных
павильонов; воспоминаниями, одетыми в слово -- приписываемыми
ему поговорками, легендами и преданиями о его остромыслии, еще
бытующими среди местного населения. Фраза "во времена Герцога"
имеет в этих местах примерно то же значение, что наша "в доброе
старое время". Благожелательный, любящий посмеяться дух Герцога
и поныне властвует в его столице. Шутливые замечания его все
еще отзываются эхом в разрушающихся театрах и под сводами
галерей. Его веселые выходки, замешанные на солнце и крови,
образуют истинный символ Непенте. Он -- та красная нить, что
сквозит в анналах острова. Воплощение всего лучшего, чем могло
похвалиться его время, он провластвовал почти полвека, ни разу
не сделав различия между своими интересами и интересами своих
верных подданных.
К расширению владений он не стремился. Ему довольно было
заслужить и затем сохранить привязанность людей, которым он
представлялся не столько государем, феодальным господином,
сколько снисходительным, слепо любящим своих деток отцом.
Деспотом он был идеальным -- человеком широкой культуры и
незатейливых вкусов. "Улыбка, -- говаривал он, -- способна
пошатнуть Мироздание". Основной чертой его натуры и руководящим
принципом правления была, как провозглашал он сам, простота. В
качестве примера таковой он указывал на введенный им порядок
сбора налогов, и впрямь представлявший собою чудо простоты.
Каждый гражданин платил столько, сколько ему заблагорассудится.
Если внесенная сумма оказывалась недостаточной, ему сообщали об
этом на следующее утро, отсекая левую руку; вторая ошибка в
расчетах -- случавшаяся довольно редко -- исправлялась
усекновением второй руки. "Никогда не спорь с теми, кто ниже
тебя", -- вот одно из наиболее оригинальных и исполненных
глубокого смысла изречений Его Высочества, при этом было
замечено, что независимо от того, снисходил он до спора или не
снисходил, победа неизменно оставалась за ним, причем без
ненужных затрат времени.
-- Это же так просто, -- обычно говорил он запутавшимся в
своих проблемах властителям, то и дело слетавшимся к нему с
материка в поисках ответов на сложные вопросы
администрирования. -- Так просто! По одному удару на каждый
гвоздь. И неизменно улыбаться.
Именно Добрый Герцог Альфред, прозревая возможность
будущего процветания своих владений, поставил первые
практические опыты с уже описанными горячими минеральными
источниками, с врачующими водами, благодетельные достоинства
которых пребывали до него в непонятном пренебрежении. Осознав
их целительные возможности, он отобрал пятьдесят самых старых и
мудрых членов своего Тайного совета и подверг их организмы
различным гидротермальным тестам, как внутренним, так и
внешним. Семерым из этих господ посчастливилось пережить
лечебные процедуры. Каждый был награжден Орденом Золотой Лозы,
самым вожделенным среди знаков отличия. Сорока трех остальных,
вернее то, что от них оставалось, кремировали по ночам, возводя
посмертно в дворянство.
Он сочинил несколько превосходных трактатов о соколиной
охоте, танцах и зодчестве. Более того, из-под его пера вышло
две дюжины отмеченных пышным слогом того времени пасторальных
пиес, а также множество отдельных стихотворений, обращенных,
как правило, к дамам его Двора -- Двора, переполненного
поэтами, остроумцами, философами и женщинами благородного
происхождения. В те дни на острове было весело! То и дело
что-нибудь да случалось. Его Высочество имел обыкновение
бросать фаворитов в тюрьму, а наложниц в море, отчего законные
его супруги лишь проникались к нему пущей любовью, быстрота же,
с который эти самые супруги одна за одной лишались голов,
освобождая место для того, что он шутливо называл "свежей
кровью", воспринималась верными подданными как непреходящее
чудо государственной мудрости. "Ничто, -- любил повторять он
своим наперсникам, -- ничто так не старит мужчину, как
сожительство с одной и той же женщиной". С другой стороны,
прекрасно сознавая неравенство различных социальных слоев и
всей душою желая поднять нравственный уровень своего народа, он
ввел железные законы, поставившие предел распущенности в
семейной жизни, которая до его восшествия на престол
прискорбным пятном ложилась на репутацию местного общества.
Не напрасно провел он юные годы в размышлениях над
политическими максимами великого Флорентийца. Он старательно
поощрял теплые отношения между Церковью и Толпой, сознавая, что
ни единому трону, каким бы крепким тот ни казался, не снести
ударов фортуны, если он не покоится на сих крепких столпах.
Оттого и случилось, что пока всю Европу раздирали жестокие
войны, отношения Герцога с иными правителями отличались
редкостной сердечностью и простотою взаимных связей. Он не
упускал случая расположить к себе каждого из наиболее мощных
соседей, заблаговременно посылая им в дар местные лакомства:
темнооких дев для украшения их дворцов и (корзину за корзиной)
сочных langouste(41), которыми славились прибрежные воды острова
-- все самого лучшего качества. Будучи прирожденным
государственным мужем, он столь же располагающим образом вел
себя и с суверенами помельче, которых ему по всей видимости
бояться не приходилось -- им он тоже доставлял целыми партиями
миловидных дев и аппетитных лангустов, только качеством немного
похуже -- среди ракообразных попадались нередко недоросли, а
среди дев особы отчасти перезрелые.
Величие его устремлений сделало Герцога провозвестником
множества современных идей. В особенности это касается
образования и военного дела -- тут его чтят как первопроходца.
Он обладал прирожденным инстинктом педагога. Дети школьного
возраста доставляли ему искреннее наслаждение, он установил
число учебных дней равным пяти, разработал для мальчиков и
девочек красивую форменную одежду и во многом реформировал
учебный календарь, к его времени ставший прискорбно запутанным
и беспорядочным. Порою он освящал своим присутствием церемонию
раздачи школьных наград. С другой стороны, приходится признать,
что некоторые способы, к которым он прибегал, карая нерадивых,
по современным меркам отдают прямым педантизмом. У Герцога было
заведено дважды в год, по получении от Министра образования
списка с именами неуспевающих школяров обоего пола, поднимать
на одном из холмов флаг; завидев этот сигнал, берберийские
пираты, которыми в ту пору кишели окрестные воды, направляли
свой парус к острову и покупали погрязших в пороке детей по
чисто номинальной цене, чтобы затем продать их на невольничьих
рынках Стамбула и Аргиро. Сама процедура продажи -- на вес, а
не поштучно -- носила унизительный характер, знаменовавший
безоговорочное неодобрение Герцогом тех, кто во время учебных
занятий болтает с соседом или покрывает каракулями промокашку.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71
ценили как живописца. И никаких неприятностей, ни денежных, ни
семейных.
-- Но что же в таком случае?..
-- Атмосфера Непенте. Она его допекла, расшатала нервы.
Вас это удивляет? Неужели вы сами не ощущаете ее воздействия?
Этот слепой ветер, море, сияющее на бархатистых глубинах,
словно наполненное электрической жидкостью, буйство
растительности, скалы, каждый час меняющие цвет? Вон, взгляните
на ту вершину, разве она не полупрозрачна, как аметист или
какой-нибудь кристалл? Да один этот берег -- откровенное
бесстыдство его каменного обаяния -- способен так подействовать
на человека определенного склада, что от его душевного
равновесия ничего не останется. Рассудок северянина становится
здесь изменчивым, восприимчивым, неустойчивым, неуравновешенным
-- каким хотите. В самой яркости здешних красок присутствует
нечто, разлагающее этот рассудок на составные части и
собирающее их вновь, создавая совершенно нежданный рисунок.
Именно это имеют в виду люди, говоря, что они "заново открыли
себя" на Непенте. Разумеется, когда механизм разобран до
винтика, открыть, как он устроен, не трудно. Вы понимаете, о
чем я?
-- Понимаю.
Епископ кивнул. Да и как не понять? Что-то похожее
происходило в эту минуту и с ним. Он тоже открывал себя.
-- А вам, Кит, приходилось себя открывать?
-- Да, но иным способом и в иных местах. Я приезжаю сюда
ненадолго -- один раз весной и еще дней на десять в сентябре.
Да и то мне приходится нелегко, даже с учетом того, что я не
склонен поддаваться внешним влияниям. Я уже миновал эту стадию.
Я слишком стар, слишком бесчуствен. Что мне нужно? Куропатка en
casserole(38) да возможность наслаждаться вашей беседой
("наслаждаться моей беседой!" -- подумал епископ), мне это
дороже любой атмосферы в мире. Но я наблюдаю людей, стараюсь
проникнуться их чувствами, поставить себя на их место. Je
constate(39), как говорят французы. Другим людям ландшафт Непенте
кажется исполненным жизни и зачастую недоброй. Они делают то,
что на севере не сделать трудно -- очеловечивают его,
отождествляют различные его особенности с собственными
настроениями, его черты со своими привычными представлениями.
Мистер Херд вспомнил о величавых клубах тумана, за
которыми он следил всего час назад -- о дочерях старика Океана.
-- Очеловечивают, -- отозвался он, -- впадая в
мифотворчество.
-- Быть может, само то обстоятельство, что вся атмосфера
Юга допускает истолкование на близком смертному языке, и
породило антропоморфных богов классического периода. Мне
нередко кажется, что так оно и есть. Даже мы, люди современные,
чувствуем как на нас неприметно воздействуют многие ее
проявления, порою на манер любовного зелья, порою -- самим
своим совершенством, обескураживающим очарованием, вызывающей
красотой -- внушая нам мысль о тщетности всех человеческих
усилий... Денис! Я сказал бы, что именно сейчас он способен на
все. Можно ли вообразить, чтобы человек вроде него остался
бесчувственным к соблазнам подобного окружения?
-- Я о нем как-то никогда всерьез не задумывался.
-- Правда? Нет, Херд, вы меня действительно заинтриговали.
Если вы отрицаете восприимчивость человека с таким
темпераментом, как у него, вы отрицаете тем самым воздействие
внешних условий на характер и поведение любого человека. Вы
отрицаете, к примеру, успехи Католической церкви, основанные, в
том, что касается морали, на притягательности оптических
впечатлений и на той легкости, с которой преходящие чувства
преобразуются в нормы поведения. Вы все это отрицаете?
-- Ни в малой мере. Я видел эту систему в действии
достаточно часто, чтобы убедиться в ее чрезвычайной простоте.
-- И вспомните также о поразительной истории этого
острова, о его расположении там, где сходятся пути людей всех
рас и вероисповеданий. Все это побуждает к мгновенной нервной
разрядке, то есть, с точки зрения человека поверхностного, -- к
дурацким поступкам...
-- Все дураки! -- вмешался лодочник. -- Все иностранцы!
Мы, люди, такого не делаем. Только чертовы дураки иностранцы.
Это так, джентльмены. У них самих неприятности, тогда они идут
на эту скалу и бум! делают друзьям неприятности.
-- Бум! -- эхом откликнулся сын лодочника, видимо,
уловивший подспудный смысл его речи. Чета греческих гениев на
корме разразилась безудержным хохотом, ибо сознавала, что юноша
понятия не имеет, о чем говорит отец.
-- Бум! -- издевательским хором повторили они.
И в тот же миг все, кто был в лодке, навострили уши. Звук
долетел до них -- похожий звук, напоминающий далекий выстрел из
большого орудия. Бум! Звук, дробясь, прокатился по скалам.
Гребцы подняли весла. Все прислушались.
Звук повторился. На этот раз о его происхождении нечего
было и спрашивать. Стрельба из орудия, никаких сомнений.
Старый лодочник исполнился ненатуральной серьезности.
-- Il cannone del duca(40), -- сказал он.
Из пушки Доброго Герцога Альфреда стреляли лишь во время
торжеств или по случаю особо важных событий.
Лодочник повернулся к Киту и что-то сказал по-итальянски.
-- Что он? -- спросил мистер Херд.
-- Он думает, что там созывают милицию.
Что-то очень и очень неладное происходило на рыночной
площади.
ГЛАВА XXIII
Пушка, к описанию которой мы теперь приступаем, является
не единственной реликвией, уцелевшей от эпохи правления Доброго
Герцога. В его островных владениях и поныне куда не повернись
-- зрение и слух немедленно полнятся воспоминаниями об этой
крутоватой, но обаятельной личности; воспоминаниями, одетыми в
камень -- школами, монастырями, руинами замков и купальных
павильонов; воспоминаниями, одетыми в слово -- приписываемыми
ему поговорками, легендами и преданиями о его остромыслии, еще
бытующими среди местного населения. Фраза "во времена Герцога"
имеет в этих местах примерно то же значение, что наша "в доброе
старое время". Благожелательный, любящий посмеяться дух Герцога
и поныне властвует в его столице. Шутливые замечания его все
еще отзываются эхом в разрушающихся театрах и под сводами
галерей. Его веселые выходки, замешанные на солнце и крови,
образуют истинный символ Непенте. Он -- та красная нить, что
сквозит в анналах острова. Воплощение всего лучшего, чем могло
похвалиться его время, он провластвовал почти полвека, ни разу
не сделав различия между своими интересами и интересами своих
верных подданных.
К расширению владений он не стремился. Ему довольно было
заслужить и затем сохранить привязанность людей, которым он
представлялся не столько государем, феодальным господином,
сколько снисходительным, слепо любящим своих деток отцом.
Деспотом он был идеальным -- человеком широкой культуры и
незатейливых вкусов. "Улыбка, -- говаривал он, -- способна
пошатнуть Мироздание". Основной чертой его натуры и руководящим
принципом правления была, как провозглашал он сам, простота. В
качестве примера таковой он указывал на введенный им порядок
сбора налогов, и впрямь представлявший собою чудо простоты.
Каждый гражданин платил столько, сколько ему заблагорассудится.
Если внесенная сумма оказывалась недостаточной, ему сообщали об
этом на следующее утро, отсекая левую руку; вторая ошибка в
расчетах -- случавшаяся довольно редко -- исправлялась
усекновением второй руки. "Никогда не спорь с теми, кто ниже
тебя", -- вот одно из наиболее оригинальных и исполненных
глубокого смысла изречений Его Высочества, при этом было
замечено, что независимо от того, снисходил он до спора или не
снисходил, победа неизменно оставалась за ним, причем без
ненужных затрат времени.
-- Это же так просто, -- обычно говорил он запутавшимся в
своих проблемах властителям, то и дело слетавшимся к нему с
материка в поисках ответов на сложные вопросы
администрирования. -- Так просто! По одному удару на каждый
гвоздь. И неизменно улыбаться.
Именно Добрый Герцог Альфред, прозревая возможность
будущего процветания своих владений, поставил первые
практические опыты с уже описанными горячими минеральными
источниками, с врачующими водами, благодетельные достоинства
которых пребывали до него в непонятном пренебрежении. Осознав
их целительные возможности, он отобрал пятьдесят самых старых и
мудрых членов своего Тайного совета и подверг их организмы
различным гидротермальным тестам, как внутренним, так и
внешним. Семерым из этих господ посчастливилось пережить
лечебные процедуры. Каждый был награжден Орденом Золотой Лозы,
самым вожделенным среди знаков отличия. Сорока трех остальных,
вернее то, что от них оставалось, кремировали по ночам, возводя
посмертно в дворянство.
Он сочинил несколько превосходных трактатов о соколиной
охоте, танцах и зодчестве. Более того, из-под его пера вышло
две дюжины отмеченных пышным слогом того времени пасторальных
пиес, а также множество отдельных стихотворений, обращенных,
как правило, к дамам его Двора -- Двора, переполненного
поэтами, остроумцами, философами и женщинами благородного
происхождения. В те дни на острове было весело! То и дело
что-нибудь да случалось. Его Высочество имел обыкновение
бросать фаворитов в тюрьму, а наложниц в море, отчего законные
его супруги лишь проникались к нему пущей любовью, быстрота же,
с который эти самые супруги одна за одной лишались голов,
освобождая место для того, что он шутливо называл "свежей
кровью", воспринималась верными подданными как непреходящее
чудо государственной мудрости. "Ничто, -- любил повторять он
своим наперсникам, -- ничто так не старит мужчину, как
сожительство с одной и той же женщиной". С другой стороны,
прекрасно сознавая неравенство различных социальных слоев и
всей душою желая поднять нравственный уровень своего народа, он
ввел железные законы, поставившие предел распущенности в
семейной жизни, которая до его восшествия на престол
прискорбным пятном ложилась на репутацию местного общества.
Не напрасно провел он юные годы в размышлениях над
политическими максимами великого Флорентийца. Он старательно
поощрял теплые отношения между Церковью и Толпой, сознавая, что
ни единому трону, каким бы крепким тот ни казался, не снести
ударов фортуны, если он не покоится на сих крепких столпах.
Оттого и случилось, что пока всю Европу раздирали жестокие
войны, отношения Герцога с иными правителями отличались
редкостной сердечностью и простотою взаимных связей. Он не
упускал случая расположить к себе каждого из наиболее мощных
соседей, заблаговременно посылая им в дар местные лакомства:
темнооких дев для украшения их дворцов и (корзину за корзиной)
сочных langouste(41), которыми славились прибрежные воды острова
-- все самого лучшего качества. Будучи прирожденным
государственным мужем, он столь же располагающим образом вел
себя и с суверенами помельче, которых ему по всей видимости
бояться не приходилось -- им он тоже доставлял целыми партиями
миловидных дев и аппетитных лангустов, только качеством немного
похуже -- среди ракообразных попадались нередко недоросли, а
среди дев особы отчасти перезрелые.
Величие его устремлений сделало Герцога провозвестником
множества современных идей. В особенности это касается
образования и военного дела -- тут его чтят как первопроходца.
Он обладал прирожденным инстинктом педагога. Дети школьного
возраста доставляли ему искреннее наслаждение, он установил
число учебных дней равным пяти, разработал для мальчиков и
девочек красивую форменную одежду и во многом реформировал
учебный календарь, к его времени ставший прискорбно запутанным
и беспорядочным. Порою он освящал своим присутствием церемонию
раздачи школьных наград. С другой стороны, приходится признать,
что некоторые способы, к которым он прибегал, карая нерадивых,
по современным меркам отдают прямым педантизмом. У Герцога было
заведено дважды в год, по получении от Министра образования
списка с именами неуспевающих школяров обоего пола, поднимать
на одном из холмов флаг; завидев этот сигнал, берберийские
пираты, которыми в ту пору кишели окрестные воды, направляли
свой парус к острову и покупали погрязших в пороке детей по
чисто номинальной цене, чтобы затем продать их на невольничьих
рынках Стамбула и Аргиро. Сама процедура продажи -- на вес, а
не поштучно -- носила унизительный характер, знаменовавший
безоговорочное неодобрение Герцогом тех, кто во время учебных
занятий болтает с соседом или покрывает каракулями промокашку.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71