Смотрела-то она на меня. Она меня ненавидит.
– Но теперь ты порвала с ней.
– Давай поговорим об этом завтра.
Ронни думал: «У Натана, конечно, будет закрыто». Когда машина остановилась перед огромным зданием, освещенным, как вся Варшава, с распахнутыми дверями, Ронни сразу упрекнул себя за недоверие. Он ведь знает Симон – как можно было сомневаться! Они вошли. Натан собственной персоной или его местный представитель стоял на контроле. Кто бы еще мог говорить так громко (в три четверти мэнсфилдской мощи) или курить сигару с таким ужасающим смаком? Он сразу прекратил и то и другое, завидев Ронни и Симон. Жестом киногероя медленно извлек сигару изо рта и пристально поглядел на них. Ронни с ужасом подумал, что леди Болдок уже разослала фото и полное описание беглецов. Глупо, но в этой глупости больше логики, чем в сверхумных догадках, вполне заслуженное признание ее необъяснимой власти над душами тех, кто попадается ей на пути. Она буквально пригибает тебя к земле.
Симон быстро нагрузила тележку товарами: дюжиной свежих яиц, двумя прозрачными пакетами копченого канадского бекона, коробкой с настоящей деревенской сметаной и молоком из Джерси; довольно известным висконсинским сыром, английскими булочками, маслом, пирожными, растворимым кофе, грейпфрутами, апельсинами, лимонами, оксфордским мармеладом, соусом «табаско», перцем, устрицами в круглой коробке и устрицами в жестянке.
– Зачем столько устриц?
– Закусить перед сном. Мы до одиннадцати не приедем в свою хижину. Они хуже английских, но я сделаю так, что не будут пахнуть жестянкой. Пива возьмешь? И захвати пакет кекса. Обыкновенного, но с пониженной калорийностью.
Ронни присоединился к ней, неся требуемый кекс, пиво, прославившее Милуоки, соду для виски, украденного Парро; имбирное пиво – в память о родине. Симон к этому времени добавила кофейное мороженое, малиновый соус, соковыжималку, кухонный нож, зубную щетку и пасту, щетку для волос в коробочке, похожей на горный хрусталь, и зеленый свитер в полиэтиленовом пакете с кучей инструкций, как стирать и сушить.
Пока белая девушка нажимала кнопки кассы, а цветной юноша наполнял коробку их покупками, Натан проинспектировал сперва покупки, а потом вновь Симон и Ронни. Он сказал, не вынимая сигары изо рта, не очень внятно:
– Ребята, поездку затеяли?
Ронни кивнул.
– Рыбку половить? Куда метите?
– Во Флориду, – сказал Ронни (и тут же словно услышал, как Натан заявляет: да, лейтенант, головой ручаюсь, они сказали, что едут во Флориду). – Майами-бич, если точно.
– Там вам понадобится куча долларов. Понимаете? Долларов. Вы знаете, что такое доллар? Вы ведь англичане, так?
– Да, слава Богу.
– Не вижу здесь чая. Если вы англичане, где же ваш чай? Забыли? У нас, знаете, есть чай. Дать вам немного?
– Нет, спасибо, – быстро сказал Ронни, прежде чем спросят, знает ли он Билла Хамера. Он взял сдачу. – Мы пошли.
– До Майами-бич далеко.
– Это мне и нравится. Всего хорошего.
– Приходите еще.
– Сдохну, а не приду! – сказал Ронни снаружи. – Почему я ему не сказал? Сесть мне за руль? Нет. У меня с собой нет прав. Править будешь ты.
– Ты здоров? Голос у тебя что-то странный.
– Устал немного. Во всяком случае, за руль не хочу. Нам нужно потрясающе много обдумать и обговорить.
– Необязательно сейчас. У нас уйма времени.
– Конечно, потрясающе!
Он опрометчиво положил руку на ее колено, и автомобиль подскочил, словно у него ракетный двигатель. Последовала мгновенная реакция, и сирены завыли.
– Извини. По-моему, тоже потрясающе.
– Ладно. Все в порядке. Ты сказала – восемьдесят миль.
– На самом деле больше ста. Я не хотела, чтобы показалось далеко. Извини.
– Ладно. Высплюсь потом. Ты англичанка или американка? По паспорту?
– У меня двойное гражданство. Но поговорим об этом завтра.
– Так, должно быть, легче получить новый паспорт. Или труднее? Завтра пятница. В субботу будет закрыто. Прибыть мне нужно в воскресенье. Надо было ехать в Нью-Йорк.
– Завтра.
– Что скажет Эрик? Как называется эта чертова дыра?
– Дом отдыха «Бель-Адье».
– Должно быть, летное поле, бейсбольная площадка или что-то в этом роде. Все эти дурацкие огни…
– Это кладбище.
– Чушь! – сказал Ронни. – Нет надгробий.
– Они затоплены.
– Затоплены?
– Сровнялись с землей. Так что здесь нельзя работать косилками.
– Боже правый, как сделать тебя англичанкой? – сказал Ронни и заснул. Ему снился хозяин «Белого льва» в Лондоне, потом министр, которого он выставил черствым по отношению к старикам. Машину тряхнуло, и он проснулся.
– Что?
– Ты хорошо поспал. Мы почти доехали. Это горная дорога на Андиамо.
– Разве не все камни не старые? – Ронни шарил, ища сигарету. – Я хочу сказать – все камни стары. Черт, стары все камни! Почему именно из-за этих камней парк так назвали?
– На нем что-то нацарапано.
– Нацарапано? Очень важно! Им уютно живется, этим американским камням! Наверняка от них ничего не отколото.
– Ронни, ты должен научиться слушать. Я не хочу, чтобы ты стал таким, как Чамми. Станешь? Нет? Хорошо. Нацарапали его пещерные люди. Почерк вроде старинный.
– Понимаю. Да, сегодня так уже, наверно, не пишут.
Ронни посмотрел вперед – все или очень яркое, или очень темное, ничего определенного. Хотелось пить. Он был еще сонным, и хотелось помочиться. Ронни надеялся, что куда-нибудь они прибудут. В остальном он был доволен. Он лениво спрашивал себя, каковы познания Симон – например, в истории. Она смело предположила, что в эпоху золотой лихорадки пещерных людей не было. Это не поразило его. Такие уж девушки из богатых семей. Его давнишняя возлюбленная с лошадиной физиономией была убеждена, что Ван Гог в то время (то есть в 1862 году) работал в Париже на деньги Фордовского фонда. Невежество Симон в каких-нибудь вопросах можно было легко обнаружить, но с фактами она не спорит. Вот в чем разница. В этом, и в наружности, и…
Фары осветили две низкие кирпичные стены по бокам несуществующих ворот. Парк «Старые Камни» приветствовал Ронни и тут же предупреждал, что пиво ввозить сюда запрещается. Ронни сонно спросил:
– Как насчет Большого Дома?
– Это примерно полмили от «Бель-Адье», но ты так хорошо спал, что не хватило духу разбудить тебя.
– Напрасно. Напрасно не разбудила. А как ты?
– У меня все в порядке. Я съела сосиску.
– Не очень сытно.
– Она была длиннющая, и к ней стакан кетчупа и салат из капусты.
– Возможно, если подумать как следует, это еда, – сказал Ронни, уставясь на свет, пробивавшийся сквозь листву.
– Я думала, тебя устроят устрицы.
– Конечно. А что теперь будем делать?
– Пойдем зарегистрируемся в конторе.
– Предъявим свидетельство о браке, и о расовой чистоте, и о неверии в теорию Дарвина?
– Да им дела нет. В мертвый сезон они всем рады. Здесь по закону штата открыто до первого снега.
– Кто же сюда приезжает в конце ноября, кроме беглецов из Форт-Чарльза и окрестностей?
– Рыболовы, охотники и всякий народ.
– С кем ты была здесь в прошлый раз?
– С мужчиной, и он был куда богаче тебя, но не был и вполовину так мил и красив и так ласков, и в постели с ним было ужасно, как всегда, если не хуже. Не переживай! Не будешь?
– Буду. Немножко. Совсем не переживать было бы плохо.
– Ладно. Пусть немножко.
Большинство вещей в конторе, видимо, можно было купить или взять напрокат. Ружья, детали к ним, удочки, детали удочек, ящики со снаряжением, пояса, патронташи, невольно напоминавшие о пионерах и первопоселенцах; крючки, веревки, вся снасть, чтобы перетаскивать мертвых зверей, птиц и рыб с места на место; прилавок, где все журналы, кроме «Тайм» и «Телевизионного гида», призывали жить на природе. Пока человек в красно-зеленой ковбойке и штанах, возможно, из оленьей кожи, искал страницу в книге регистрации, Ронни затуманенными взором увидел рукописное объявление: «Ночные ползающие – пятьдесят центов дюжина, ящерицы – доллар двадцать пять центов дюжина». Это его несколько смутило. Он не мог определить почему. Потом решил, что ночные ползающие не могут быть очень страшными, если стоят вдвое меньше ящериц, и ободрился.
Администратор спросил, хотят ли они хижину с видом на озеро, и они ответили, что хотят. Ронни записал в книге «м-р и м-с Г. Ф. Гендель из Вашингтона», получил ключ на пластинке с тщательно зазубренными уголками, выслушал несколько наставлений и повернулся, чтобы уйти.
– Вы из Англии?
– Да, и в машине полно чаю, и мы все еще играем в крикет, и, да, сейчас там, наверно, дождь, и королева была очень веселой, когда я ее видел, и у нас скоро будет правостороннее движение. Доброй ночи.
Прогноз погоды Берк-Смита был точным, но неполным. В воздухе – легкий холодок, но очень приятный и необычный. Небо, звезды и верхушки деревьев вырисовывались так четко, что лучшего и не пожелаешь. Какие-то твари производили абсолютно безвредный и ненавязчивый шум.
– Ты уверен, что здоров?
– Я люблю тебя, – сказал Ронни и вовремя удержался, но все равно тут же пошатнулся, ибо Симон прижалась к нему. Они раскачивались туда и сюда рядом с автомобилем. Он поцеловал ее, думая, что Симон, в сущности, никогда не говорила с ним на людях.
– Ты уверен? И я люблю тебя. И буду всегда. Я никому прежде этого не говорила. Правда люблю, не притворяюсь, как всегда. Может, это и неважно. Но мне так много хочется сказать тебе. А ты уверен, что любишь меня?
– Да, и ты скажешь то, что хочешь, в хижине номер восемь, если я не забуду, где она.
К хижине можно было подъехать, но ничего не было видно, кроме растений и аккуратных поленниц. Никакого озера. Ронни едва заметил, что озера нет. Он последовал за Симон внутрь и огляделся. Кроме камина из грубого камня и кирпичного дымохода, хижина была построена из сосны. Впрочем, на доски он не обратил внимания. Он осмотрел кровати, холодильник, телевизор, плиту, белье, кондиционер, душ и уборную, электрические одеяла, умывальник, огнетушитель. Совсем не было тепло. Пришлось, наверно, раз сорок сходить туда и обратно, чтобы занести всю бакалею, чемоданы и страшное количество дров. Пока Симон разбирала вещи, он налил ей кока-колы, а себе смешал виски с содовой. Созерцая пустой камин, он переворачивал ровные дрова и гадал, что лучше горит: «Наркотики – новые разногласия» или «ЛБД – орудие фашизма». Послышался рев приближающейся машины, и Ронни тут же подумал о леди Болдок, но стыдно было сказать об этом Симон, вышедшей в кухню. Рев мотора усилился, стал очень громким и смолк как раз у хижины. Ронни стал в оборонительную позу у огнетушителя. После короткой паузы какой-то тяжелый и невообразимый снаряд разорвался у двери. Ронни реагировал на это бурно – ругнулся и опрокинул стоявший рядом стул.
– Это только растопка! – крикнула Симон.
– Кто? (Судя по звучанию имени, какой-то лесной дух.)
– Растопка. Чтобы огонь разгорелся.
– А.
Он растопил камин, и через десять минут в хижине стало тепло и уютно. К этому времени Симон поставила своих устриц на плиту, вышла из кухни, устроилась в его объятиях на нижней кровати.
– Я хотела сказать, что давно люблю тебя. С самого начала. То есть с тех пор, как мы в Греции стали так необычно спать вместе. Я понимаю, что для тебя это было сущим адом, и мне тоже не нравилось, но ничто не могло бы сильнее заставить меня полюбить тебя. Но я не могла ничего сказать тебе – ты молчал, а первым должен говорить мужчина. А ты когда полюбил меня?
– Как только увидел. Нет, не совсем так. После того, как поговорил с тобой полминуты. Но сообразил это только в Греции.
– Когда в Греции?
– Когда понял, что ты хочешь всеми силами сдержать обещание и не лгать мне.
– О!
– Что-нибудь не так?
– А я-то думала, что ты нашел меня красивой.
– Дурочка, ты же знаешь, что я так и считаю. Слушай! Я влюбился потому, что ты прекрасна, но я не знал, что влюбился, а просто думал, что ты красивая, понимаешь? Ну… как бы то ни было, понял я позже, но началось все с твоей красоты.
– Прости. Ладно, но для девушки это важно. И ей самой нужно думать о мужчине примерно то же. По крайней мере мне нужно. Знаешь, ты, по-моему, привлекательный. Я так начала думать в Греции. И тогда же поняла, что так не думала еще ни о ком. Я всегда убеждала себя в превосходстве мужчин. А думала, по правде, что они и в одежде противные, прикасаться к ним не хочется, но, о Ронни, когда они без одежды, смотреть на них просто невозможно. А уж осязать! Но на тебя смотреть приятно. Даже (она дотронулась до его чресл), даже все это, а я всегда считала это совершенно отвратительным, у тебя не так плохо. Ты, конечно, не красавец Давид, но и не так уж плох. Я люблю тебя, Ронни. Я так рада, что ты сказал, что любишь меня.
– Господи, но чтобы сказать это, я мог бы найти время и место получше, чем у конторы, – здесь или прямо в постели.
– Почему? Чудесный момент. Получше, чем вчера вечером. Ты тогда сказал это для того, чтобы заставить меня встретиться, я знаю. Я никого не любила прежде. А у тебя было много женщин, верно?
– Ну, в каком-то смысле да.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27
– Но теперь ты порвала с ней.
– Давай поговорим об этом завтра.
Ронни думал: «У Натана, конечно, будет закрыто». Когда машина остановилась перед огромным зданием, освещенным, как вся Варшава, с распахнутыми дверями, Ронни сразу упрекнул себя за недоверие. Он ведь знает Симон – как можно было сомневаться! Они вошли. Натан собственной персоной или его местный представитель стоял на контроле. Кто бы еще мог говорить так громко (в три четверти мэнсфилдской мощи) или курить сигару с таким ужасающим смаком? Он сразу прекратил и то и другое, завидев Ронни и Симон. Жестом киногероя медленно извлек сигару изо рта и пристально поглядел на них. Ронни с ужасом подумал, что леди Болдок уже разослала фото и полное описание беглецов. Глупо, но в этой глупости больше логики, чем в сверхумных догадках, вполне заслуженное признание ее необъяснимой власти над душами тех, кто попадается ей на пути. Она буквально пригибает тебя к земле.
Симон быстро нагрузила тележку товарами: дюжиной свежих яиц, двумя прозрачными пакетами копченого канадского бекона, коробкой с настоящей деревенской сметаной и молоком из Джерси; довольно известным висконсинским сыром, английскими булочками, маслом, пирожными, растворимым кофе, грейпфрутами, апельсинами, лимонами, оксфордским мармеладом, соусом «табаско», перцем, устрицами в круглой коробке и устрицами в жестянке.
– Зачем столько устриц?
– Закусить перед сном. Мы до одиннадцати не приедем в свою хижину. Они хуже английских, но я сделаю так, что не будут пахнуть жестянкой. Пива возьмешь? И захвати пакет кекса. Обыкновенного, но с пониженной калорийностью.
Ронни присоединился к ней, неся требуемый кекс, пиво, прославившее Милуоки, соду для виски, украденного Парро; имбирное пиво – в память о родине. Симон к этому времени добавила кофейное мороженое, малиновый соус, соковыжималку, кухонный нож, зубную щетку и пасту, щетку для волос в коробочке, похожей на горный хрусталь, и зеленый свитер в полиэтиленовом пакете с кучей инструкций, как стирать и сушить.
Пока белая девушка нажимала кнопки кассы, а цветной юноша наполнял коробку их покупками, Натан проинспектировал сперва покупки, а потом вновь Симон и Ронни. Он сказал, не вынимая сигары изо рта, не очень внятно:
– Ребята, поездку затеяли?
Ронни кивнул.
– Рыбку половить? Куда метите?
– Во Флориду, – сказал Ронни (и тут же словно услышал, как Натан заявляет: да, лейтенант, головой ручаюсь, они сказали, что едут во Флориду). – Майами-бич, если точно.
– Там вам понадобится куча долларов. Понимаете? Долларов. Вы знаете, что такое доллар? Вы ведь англичане, так?
– Да, слава Богу.
– Не вижу здесь чая. Если вы англичане, где же ваш чай? Забыли? У нас, знаете, есть чай. Дать вам немного?
– Нет, спасибо, – быстро сказал Ронни, прежде чем спросят, знает ли он Билла Хамера. Он взял сдачу. – Мы пошли.
– До Майами-бич далеко.
– Это мне и нравится. Всего хорошего.
– Приходите еще.
– Сдохну, а не приду! – сказал Ронни снаружи. – Почему я ему не сказал? Сесть мне за руль? Нет. У меня с собой нет прав. Править будешь ты.
– Ты здоров? Голос у тебя что-то странный.
– Устал немного. Во всяком случае, за руль не хочу. Нам нужно потрясающе много обдумать и обговорить.
– Необязательно сейчас. У нас уйма времени.
– Конечно, потрясающе!
Он опрометчиво положил руку на ее колено, и автомобиль подскочил, словно у него ракетный двигатель. Последовала мгновенная реакция, и сирены завыли.
– Извини. По-моему, тоже потрясающе.
– Ладно. Все в порядке. Ты сказала – восемьдесят миль.
– На самом деле больше ста. Я не хотела, чтобы показалось далеко. Извини.
– Ладно. Высплюсь потом. Ты англичанка или американка? По паспорту?
– У меня двойное гражданство. Но поговорим об этом завтра.
– Так, должно быть, легче получить новый паспорт. Или труднее? Завтра пятница. В субботу будет закрыто. Прибыть мне нужно в воскресенье. Надо было ехать в Нью-Йорк.
– Завтра.
– Что скажет Эрик? Как называется эта чертова дыра?
– Дом отдыха «Бель-Адье».
– Должно быть, летное поле, бейсбольная площадка или что-то в этом роде. Все эти дурацкие огни…
– Это кладбище.
– Чушь! – сказал Ронни. – Нет надгробий.
– Они затоплены.
– Затоплены?
– Сровнялись с землей. Так что здесь нельзя работать косилками.
– Боже правый, как сделать тебя англичанкой? – сказал Ронни и заснул. Ему снился хозяин «Белого льва» в Лондоне, потом министр, которого он выставил черствым по отношению к старикам. Машину тряхнуло, и он проснулся.
– Что?
– Ты хорошо поспал. Мы почти доехали. Это горная дорога на Андиамо.
– Разве не все камни не старые? – Ронни шарил, ища сигарету. – Я хочу сказать – все камни стары. Черт, стары все камни! Почему именно из-за этих камней парк так назвали?
– На нем что-то нацарапано.
– Нацарапано? Очень важно! Им уютно живется, этим американским камням! Наверняка от них ничего не отколото.
– Ронни, ты должен научиться слушать. Я не хочу, чтобы ты стал таким, как Чамми. Станешь? Нет? Хорошо. Нацарапали его пещерные люди. Почерк вроде старинный.
– Понимаю. Да, сегодня так уже, наверно, не пишут.
Ронни посмотрел вперед – все или очень яркое, или очень темное, ничего определенного. Хотелось пить. Он был еще сонным, и хотелось помочиться. Ронни надеялся, что куда-нибудь они прибудут. В остальном он был доволен. Он лениво спрашивал себя, каковы познания Симон – например, в истории. Она смело предположила, что в эпоху золотой лихорадки пещерных людей не было. Это не поразило его. Такие уж девушки из богатых семей. Его давнишняя возлюбленная с лошадиной физиономией была убеждена, что Ван Гог в то время (то есть в 1862 году) работал в Париже на деньги Фордовского фонда. Невежество Симон в каких-нибудь вопросах можно было легко обнаружить, но с фактами она не спорит. Вот в чем разница. В этом, и в наружности, и…
Фары осветили две низкие кирпичные стены по бокам несуществующих ворот. Парк «Старые Камни» приветствовал Ронни и тут же предупреждал, что пиво ввозить сюда запрещается. Ронни сонно спросил:
– Как насчет Большого Дома?
– Это примерно полмили от «Бель-Адье», но ты так хорошо спал, что не хватило духу разбудить тебя.
– Напрасно. Напрасно не разбудила. А как ты?
– У меня все в порядке. Я съела сосиску.
– Не очень сытно.
– Она была длиннющая, и к ней стакан кетчупа и салат из капусты.
– Возможно, если подумать как следует, это еда, – сказал Ронни, уставясь на свет, пробивавшийся сквозь листву.
– Я думала, тебя устроят устрицы.
– Конечно. А что теперь будем делать?
– Пойдем зарегистрируемся в конторе.
– Предъявим свидетельство о браке, и о расовой чистоте, и о неверии в теорию Дарвина?
– Да им дела нет. В мертвый сезон они всем рады. Здесь по закону штата открыто до первого снега.
– Кто же сюда приезжает в конце ноября, кроме беглецов из Форт-Чарльза и окрестностей?
– Рыболовы, охотники и всякий народ.
– С кем ты была здесь в прошлый раз?
– С мужчиной, и он был куда богаче тебя, но не был и вполовину так мил и красив и так ласков, и в постели с ним было ужасно, как всегда, если не хуже. Не переживай! Не будешь?
– Буду. Немножко. Совсем не переживать было бы плохо.
– Ладно. Пусть немножко.
Большинство вещей в конторе, видимо, можно было купить или взять напрокат. Ружья, детали к ним, удочки, детали удочек, ящики со снаряжением, пояса, патронташи, невольно напоминавшие о пионерах и первопоселенцах; крючки, веревки, вся снасть, чтобы перетаскивать мертвых зверей, птиц и рыб с места на место; прилавок, где все журналы, кроме «Тайм» и «Телевизионного гида», призывали жить на природе. Пока человек в красно-зеленой ковбойке и штанах, возможно, из оленьей кожи, искал страницу в книге регистрации, Ронни затуманенными взором увидел рукописное объявление: «Ночные ползающие – пятьдесят центов дюжина, ящерицы – доллар двадцать пять центов дюжина». Это его несколько смутило. Он не мог определить почему. Потом решил, что ночные ползающие не могут быть очень страшными, если стоят вдвое меньше ящериц, и ободрился.
Администратор спросил, хотят ли они хижину с видом на озеро, и они ответили, что хотят. Ронни записал в книге «м-р и м-с Г. Ф. Гендель из Вашингтона», получил ключ на пластинке с тщательно зазубренными уголками, выслушал несколько наставлений и повернулся, чтобы уйти.
– Вы из Англии?
– Да, и в машине полно чаю, и мы все еще играем в крикет, и, да, сейчас там, наверно, дождь, и королева была очень веселой, когда я ее видел, и у нас скоро будет правостороннее движение. Доброй ночи.
Прогноз погоды Берк-Смита был точным, но неполным. В воздухе – легкий холодок, но очень приятный и необычный. Небо, звезды и верхушки деревьев вырисовывались так четко, что лучшего и не пожелаешь. Какие-то твари производили абсолютно безвредный и ненавязчивый шум.
– Ты уверен, что здоров?
– Я люблю тебя, – сказал Ронни и вовремя удержался, но все равно тут же пошатнулся, ибо Симон прижалась к нему. Они раскачивались туда и сюда рядом с автомобилем. Он поцеловал ее, думая, что Симон, в сущности, никогда не говорила с ним на людях.
– Ты уверен? И я люблю тебя. И буду всегда. Я никому прежде этого не говорила. Правда люблю, не притворяюсь, как всегда. Может, это и неважно. Но мне так много хочется сказать тебе. А ты уверен, что любишь меня?
– Да, и ты скажешь то, что хочешь, в хижине номер восемь, если я не забуду, где она.
К хижине можно было подъехать, но ничего не было видно, кроме растений и аккуратных поленниц. Никакого озера. Ронни едва заметил, что озера нет. Он последовал за Симон внутрь и огляделся. Кроме камина из грубого камня и кирпичного дымохода, хижина была построена из сосны. Впрочем, на доски он не обратил внимания. Он осмотрел кровати, холодильник, телевизор, плиту, белье, кондиционер, душ и уборную, электрические одеяла, умывальник, огнетушитель. Совсем не было тепло. Пришлось, наверно, раз сорок сходить туда и обратно, чтобы занести всю бакалею, чемоданы и страшное количество дров. Пока Симон разбирала вещи, он налил ей кока-колы, а себе смешал виски с содовой. Созерцая пустой камин, он переворачивал ровные дрова и гадал, что лучше горит: «Наркотики – новые разногласия» или «ЛБД – орудие фашизма». Послышался рев приближающейся машины, и Ронни тут же подумал о леди Болдок, но стыдно было сказать об этом Симон, вышедшей в кухню. Рев мотора усилился, стал очень громким и смолк как раз у хижины. Ронни стал в оборонительную позу у огнетушителя. После короткой паузы какой-то тяжелый и невообразимый снаряд разорвался у двери. Ронни реагировал на это бурно – ругнулся и опрокинул стоявший рядом стул.
– Это только растопка! – крикнула Симон.
– Кто? (Судя по звучанию имени, какой-то лесной дух.)
– Растопка. Чтобы огонь разгорелся.
– А.
Он растопил камин, и через десять минут в хижине стало тепло и уютно. К этому времени Симон поставила своих устриц на плиту, вышла из кухни, устроилась в его объятиях на нижней кровати.
– Я хотела сказать, что давно люблю тебя. С самого начала. То есть с тех пор, как мы в Греции стали так необычно спать вместе. Я понимаю, что для тебя это было сущим адом, и мне тоже не нравилось, но ничто не могло бы сильнее заставить меня полюбить тебя. Но я не могла ничего сказать тебе – ты молчал, а первым должен говорить мужчина. А ты когда полюбил меня?
– Как только увидел. Нет, не совсем так. После того, как поговорил с тобой полминуты. Но сообразил это только в Греции.
– Когда в Греции?
– Когда понял, что ты хочешь всеми силами сдержать обещание и не лгать мне.
– О!
– Что-нибудь не так?
– А я-то думала, что ты нашел меня красивой.
– Дурочка, ты же знаешь, что я так и считаю. Слушай! Я влюбился потому, что ты прекрасна, но я не знал, что влюбился, а просто думал, что ты красивая, понимаешь? Ну… как бы то ни было, понял я позже, но началось все с твоей красоты.
– Прости. Ладно, но для девушки это важно. И ей самой нужно думать о мужчине примерно то же. По крайней мере мне нужно. Знаешь, ты, по-моему, привлекательный. Я так начала думать в Греции. И тогда же поняла, что так не думала еще ни о ком. Я всегда убеждала себя в превосходстве мужчин. А думала, по правде, что они и в одежде противные, прикасаться к ним не хочется, но, о Ронни, когда они без одежды, смотреть на них просто невозможно. А уж осязать! Но на тебя смотреть приятно. Даже (она дотронулась до его чресл), даже все это, а я всегда считала это совершенно отвратительным, у тебя не так плохо. Ты, конечно, не красавец Давид, но и не так уж плох. Я люблю тебя, Ронни. Я так рада, что ты сказал, что любишь меня.
– Господи, но чтобы сказать это, я мог бы найти время и место получше, чем у конторы, – здесь или прямо в постели.
– Почему? Чудесный момент. Получше, чем вчера вечером. Ты тогда сказал это для того, чтобы заставить меня встретиться, я знаю. Я никого не любила прежде. А у тебя было много женщин, верно?
– Ну, в каком-то смысле да.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27