Провод магнитофона вырвался из розетки, магнитофон с дребезгом рухнул на пол, и наступила тишина. И возникла пауза.
Роман во время этой паузы стоял, скрестив руки на груди, надменно глядя в потолок и вообще – изображая Князя Тьмы во плоти. И все успели его рассмотреть.
Свищ бросил косяк и вскочил на ноги.
– Ромка, ты чего, охерел?! – спросил он достаточно любезно, чтобы это не выглядело совсем уж убийственной агрессией. У него было благодушное настроение.
– Луна убывает, – проговорил Роман не торопясь. – С новолуния у меня будет другое имя. А ты, смертное ничтожество, можешь слушать, пока я здесь, а можешь продолжать заниматься херней. В последнем случае мои новые покровители не имеют к тебе никакого отношения.
На кровати прекратили, так и не кончив. Девица в дверях смотрела на Романа, как на собственную нелепую галлюцинацию.
– Именем Дамбладора, именем Геллы, под знаком черного козла… – подняв глаза в потолок, процедил Роман сквозь зубы. – Слышишь ли меня?
– Я? – растерянно спросил Свищ.
– У него крыша поехала, – сказала девица в дверях.
Роман не спеша подошел к ней, взял ее за руку – она смотрела с тупым удивлением и не сопротивлялась – и вспорол клыками вену у нее на запястье. Девица задохнулась – и издала пронзительный вопль. Роман сделал несколько быстрых глотков и отпустил ее, облизывая губы.
– Ты совсем сбрендил?! – взвизгнула девица, пытаясь зажать рану.
– Прах у Его ног, благодари, что я тебя не убил, – бросил Роман презрительно.
– Ты чего, а? – спросил незнакомый рыжий и волосатый с кровати, путаясь в джинсах.
– Он считает, что вы, уроды, вместо служения только коптите небо и ублажаете свои ничтожные тела, – изрек Роман так весомо, как только смог. – Я умолял Его дать вам шанс – и Он снизошел. Вы должны измениться, иначе умрете.
– Кто – он? – пробормотала толстуха с кровати севшим голосом.
– А то ты не знаешь!
Стало очень тихо. Заткнулась даже раненая девица. Они догадались – кто, хотя Роман и не называл никаких имен.
Они были – его старая сатанистская компания. Он отлично знал, куда пойти, и что там сказать.
Потом Роман сидел на единственном в квартире стуле со спинкой. Его белая рубашка сияла в сумраке страшной кухни, как прожектор. Перед ним на столе стоял граненый стакан с кровью тощей девицы, из которого он неторопливо отхлебывал, будто в стакане было дорогое вино.
Тусовщики стояли вокруг, прижимаясь спинами к стенам. Укушенная девица сидела на полу в углу и мотала головой – ее мутило. Две неукушенных девки лепили разнокалиберные свечные огарки на крышки банок из-под пива.
Роман вещал. Он чувствовал себя Вечным Князем в родовом замке и был в ударе. Его глаза светились красным так, что на стакане с кровью виднелся явственный багровый отсвет. Это свечение вкупе с отсутствием отражения уже привели всю ошалевшую компанию в благоговейный ступор. Чудовищная чушь, которую Роман принялся нести, воспринималась в этой связи, как чистейшая истина.
– Демон-посыльный материализовался из тумана у меня на глазах, – надменно и медленно говорил Роман, созерцая закопченный потолок. – Он имел вид бледной девы с рысьими клыками и крыльями летучей мыши за спиной, но голос… Представьте себе некий потусторонний шелест…
– Нездешний шелест… – прошептала толстуха в экстазе.
Роман снисходительно кивнул.
– Да, нездешний. Демон опустился на землю, и вокруг него появилась арка синего огня, а за ней клубился кровавый дым…
– Нездешний? – спросил рыжий.
– Да разумеется, нездешний! Прекратите уже меня перебивать! Так вот. На асфальте появился кровавый ручей, и я перешагнул его, и демон протянул ко мне руки. У него, в смысле – у нее, вместо пальцев были когти, сияющие, как опалы… А потом она поцеловала меня, и у ее губ был привкус крови, а дышала она ледяным ветром. И шелест внутри моего сознания сообщил, что я избран силами Мрака и Хаоса их вечным голосом в нашем мире…
Роману заворожено внимали. Слово «Вечность» поразило компанию примерно так же, как и самого Романа – при жизни. Чудеса – сильная вещь, даже если тот, кто творит чудеса, откровенно врет. Но ведь это надо доказать…
Толстуха зажгла последнюю свечу и выключила электричество, кухня погрузилась в таинственный полумрак – и врать стало еще проще…
Под утро, в теплаке, Роман, согретый кровью и верой, развалясь на драном диване, инструктировал свою свиту.
– Начнем, пожалуй, с тебя, Васенька. Тебя я покажу сразу. Ты будешь демон-телохранитель. Больно уж у тебя рожа подходящая… пока. Короче: никаких «ептыть», понял? Ко мне обращаться только в крайнем случае и «мессир». Запомнишь?
– Да чего я, совсем? Запомню, еп…
– Вася, еще раз – и попрощайся с карьерой.
– Ладно, ладно…
– Не «ладно», а что-нибудь типа «я это исполню, мессир». И без самодеятельности. Хочешь жрать свежую кровь каждую ночь – изволь делать все красиво и точно. Понятно?
– Да понял, понял, не дурак…
– А я? – обиженно спросила Ира.
– С тобой – хуже. Инфернальности в тебе – как на еже гагачьего пуха. Демоном ты не будешь.
– Но почему?!
– По кочану. Рожей не вышла. Пока я буду тебя кормить. Ты должна начать выглядеть, как живая девица, понимаешь? Вот когда придешь в соответствие, тогда я тебя и представлю. Ты будешь – посвященная, моя преданная поклонница, которую я за хорошее поведение взял в Инобытие. Поняла?
– Нет…
– Будешь ходить за мной, заглядывать мне в рот и отвечать на вопросы в том роде, что я тебя сделал вечной, сильной, счастливой – и все в таком духе.
– А… понятно.
– Чудненько. Завтра будут живые кролики и человеческая кровь. Свеженькая, от живых людей. Молитесь, молитесь на меня, предводитель!
И Роман с удовольствием пронаблюдал, как на рожах упырей появилось то же самое выражение благоговения и восторга, с каким на него час назад любовались смертные…
Милка рассматривала свои руки.
Руки никогда не были ее сильным местом. Она постоянно грызла ногти, обгрызая заодно пленочки и кусочки кожи вокруг, сдирая все, что можно было содрать зубами – может быть, поэтому ногти были покрыты какими-то буграми и трещинами, выпуклые и скрюченные, как птичьи когти. Отсюда у Милки имелась неистребимая привычка сжимать руки в кулаки, пряча от взгляда кончики пальцев. Но даже если бы ногти были хороши – на жалких пальчиках, коротких и кривых, при широкой красной ладони, при синих венах, выпиравших из весноватых запястий, как веревки…
Теперь руки выглядели иначе. Просто удивительно, насколько иначе. Ногти будто отполировали и покрыли дорогущим французским лаком в пять слоев, бугры исчезли, пальцы вытянулись и выпрямились – а этого уж никакими ухищрениями нельзя добиться – и голубые жилки просвечивали через побелевшую кожу, как у аристократки.
К таким рукам пошли бы золотые кольца с бриллиантами.
Милка вздохнула. Украшения она очень любила. Золотое, блестящее, радужное сияние вокруг… Но на ее руке было только одно кольцо. Технического серебра, в виде довольно-таки нелепой змеи, обвивавшейся вокруг пальца и оттопырившей кривую голову. В последнее время кожа на пальце, в том месте, где к ней прикасалось кольцо, горела, как от горчичника – но пустяки.
Есть смысл потерпеть.
Кольцо Милка надела для Принца. И то: вечерних туалетов у нее нет, косметика – жуть, особенно тушь, вечно все ресницы в каких-то комках, украшений – только это… а для любимого… Принцесса…
А на самом деле это нужно было сделать уже давно.
Она ведь даже не заметила, как это кольцо повернулось змеиной кривой головой вниз. Она просто гладила своего Принца по лицу и царапнула. И из оцарапанной щеки портрета пошла кровь.
Это был такой шок. Милка несколько секунд тупо смотрела, как темно-красная капля медленно ползет по белой нарисованной скуле, не понимая, как это могло произойти. Потом сообразила – Принц волшебный и портрет волшебный абсолютно во всем, живой – охнула, схватила, было, платок, сообразила, что платок уже не первой свежести – поднесла портрет к губам, слизнула…
И пришло откровение.
В Милкино нутро ударил поток огня такой силы, что она, не справившись с собой, выпустила портрет из рук и зажала ладони между колен. Горячий, сияющий, бешено вращающийся смерч, как бал, как фейерверк, лишил ее дыхания, ее тело выгнулось то ли в экстазе, то ли в агонии – это было неописуемо прекрасно. Некоторое бесконечное время Милка стонала, пытаясь вдохнуть воздух ртом. Потом поток эйфории схлынул.
И тогда Милка уже решительно и зная, что делает, сняла кольцо с пальца и с силой провела по нарисованной щеке жалом серебряной змеи. Серебро мягко вошло в поверхность портрета – как в живую плоть. Кровь потекла струйкой – и Милка припала к ней губами, сосала, целовала – и кровь Принца горела внутри нее бриллиантовым звездным огнем…
А после этого Милка изменилась, вернее, начала меняться. У нее распрямилась сама собой вечно сутулая спина, похорошели руки, зрение стало острее, перестали выпадать волосы – и с каждой выпитой каплей крови Принца она становилась все легче и легче. Все болячки исчезли, вся тяжесть, вся ломота, вся тошная скука исчезла – и Милка почувствовала, что становится восхитительно неживой, нарисованной, как рекламные модели. Легкой и прелестной.
Это был подарок Принца. Принц любил ее, как никто, никогда и никого.
Правда, в Милкиных переменах были некоторые неудобства. Например, ее отражение в зеркале с каждым днем все расплывалось, расплывалось – пока не стерлось совсем, а полюбоваться на свой сказочный лик очень хотелось. Но это было не так уж плохо. Черт с ним, с отражением. Милка уже стала сказочной героиней, совсем сказочной, нереальной, бесплотной – почти летала, а не ходила. Хуже было то, что ее священный талисман, ее змеиное кольцо, жалил и жег ей руку с каждым днем все больнее. Милка снимала его – и видела ожог на пальце, узкую красную полосу, которая горела огнем. С сожалением думала, что через некоторое время придется носить кольцо на шее, на цепочке, а прикасаться к нему через тряпочку. Но в сущности, это тоже были мелочи, мелочи.
Теперь Милка спала весь день, легко, сладко, как в детстве – а к вечеру выходила убирать лестницы и чистить мусорники. Работа уже не доставляла ей неудобств; двигаться было легко и приятно, и весенний вечерний воздух великолепно пах свежестью и гнилью. И люди сделались слабыми и ничтожными – Милка иногда с удовольствием думала, что теперь у нее много силы, и она сможет убить кого захочет. Даже свою начальницу.
Потому что ее Принц любит свою Принцессу.
После талантливой дизайнерской обработки Романа квартиру в доме, предназначенном на снос, было не узнать.
Ободранные обои задрапировали черной материей. Напротив большого зеркала в металлическом тазике рваным пламенем горела смола. В зеркале отражался огонь, черные драпировки, толпа бледных, возбужденных до предела людей с горящими свечами в руках, импровизированный алтарь, на котором стоял огромный стеклянный бокал – зато три гротескные фигуры в черных туниках, стоящие прямо перед ним, не отражались и не отбрасывали теней, что делало их совершенно нереальными. В действе было что-то средневековое – и достаточно ужасное.
Роман, держа на вытянутых руках нож с бритвенно-острым, тщательнейшим образом заточенным лезвием, вдохновенно декламировал нараспев:
– … а также древние силы, выдыхающие мрак, и те, кто движет туман, и те, кто несет облака! А также носящие одежду из человеческих кож и свистящие во флейты из человеческих костей! Те, кто ждет и жаждет вашего заступничества, готовы поить вас кровью и кормить плотью!
Толпа слегка содрогнулась. Роман выкинул вперед руку с ножом, указав острием на ближайшую фигуру:
– Ты готов к жертве?
Ошалелый парень с плоским туповатым лицом и зрачками наркомана испуганно огляделся, встретился с очарованными взглядами участников церемонии – и шагнул вперед.
Василий схватил его за руку – парень вздрогнул от его ледяного прикосновения – задрал на ней рукав и подтащил к бокалу. Роман с непроницаемым лицом нанес скользящий удар, неглубоко распоровший мышцы. В бокал хлынула кровь. Парень заорал не то от боли, не то от восторга. Роман нагнулся к его ране и тренированным вампирским движением полуоблизал-полупоцеловал. Толпа взревела.
Ира оттащила жертву в сторону, сунула полотенце, смоченное перекисью водорода.
– Кто еще готов породниться с сильнейшими мира?! – вопросил Роман, облизнув окровавленные губы.
Добрых полдюжины рук с засученными рукавами протянулось к нему. От прикосновений лезвия ножа, рук Романа и его рта посвященные в экстазе визжали и вопили, как сборище сумасшедших. От воплей металось пламя; кровь хлестала в бокал и мимо бокала. Крашенная девица в истерике драла собственные запястья длинными наманикюренными ногтями.
– Вы – дети ночей! – орал Роман в тон толпе, и она отвечала безумным ревом:
– Да!!!
– Вы чувствуете древнюю мощь!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37