«...произведена, согласно приказу командора Пограничной Гвардии, высадка на планете Орта в составе пяти десантных штурмовых бригад. Цель: уничтожение противоборствующей группировки правящих классов, именующих себя жрецами смерти или смертоносцами. Вышеупомянутыми силами произведен штурм укрепленного района с условным названием „Храм Смерти“. Операция производилась по форме три (особо опасные элементы — фанатики, холодное оружие). Нами были выдвинуты предложения о добровольной сдаче, которые были решительно отвергнуты. Операция началась в 3.17 по бортовому времени и была завершена в 3.43. Было убито и ранено около семи тысяч фанатиков, точное число убитых и раненых выясняется. Потери среди личного состава — 47 человек. На месте штурма остается группа экспертов, предварительный отчет будет предоставлен через 72 часа...»
Я медленно отхожу от прочитанного. Такой участи я не пожелал бы и Никишу.
— А что случилось дальше с этим Мерфом, профессор?
— Может быть, ты не знаешь, но инцидент на Орте произошел за сорок лет до моего рождения и точно детали я не помню. Мерф Теркс вышел на встречу с полковником Баркманом, после которой Теркс согласился на сотрудничество с гвардейцами. С помощью Теркса полковник Баркман успешно провел карательную операцию, в ходе которой все жрецы были уничтожены.
Я помолчал, собираясь с мыслями и спросил:
— Как же этот человек смог жить после этого?
— После чего?
— Ну, после того, как его лишили семьи, потом собственной души, заставили стать убийцей, заставили убивать, а потом он прозрел и возненавидел самого себя и свой мир. Как он смог после этого жить?
— Насчет его внутреннего мира ничего сказать тебе не могу. После наведения порядка на Орте Мерф Теркс занялся преподаванием физической культуры для детей старше пяти лет. Хотел, чтобы дети смогли достичь гармонии здорового тела и просвещенного разума. Что было с ним дальше, я не помню.
— Возьми кристалл себе, — говорит он мне, заметив, что я верчу кристаллик в руках, — на память о том, как далеко по черному пути может зайти общество.
— А может быть, память о том, как общество может сломать человека, а у человека всегда находятся силы стать человеком? — возражаю я ему.
— Возможно, — задумчиво говорит Говоров.
Мы прощаемся — завтра он уезжает в экспедицию на Периферию. Там на одной из лун планетной системы Зеелова найдены следы инопланетных поселений. В одном из бункеров обнаружена надпись на языке Формики. Я крепко жму его руку, я всегда по-доброму завидую таким людям, одержимым жаждой познания...
На следующий день я вхожу в один из многочисленных внутренних технических дворов института, где находится моя бывшая спасательная шлюпка. Долго сижу рядом с ней, прислонившись спиной к холодной броне. Кристалл с фотографиями людей, погибших в этом корабле, жжет мне грудь. Я не испытываю ничего, кроме жалости к ним, к тем, кому не повезло. Я не испытываю ничего, кроме стыда перед ними, потому что я живой, а они — нет. Я снова и снова прошу у них прощения, прижавшись раскаленным лбом к холодному металлу брони. Молча я прошу их простить меня и, как всегда не слышу ответа. От этого, правда, не становится легче. Я долго смотрю в черный провал вырезанного еще на Ланкасете отверстия. Из дыры пахнет пылью, обычной земной пылью. Долго смотрю в полумрак, но зайти внутрь не решаюсь. Меня преследует кошмар наяву, кошмар, который я видел давным-давно — как я сижу на холодном металлическом полу и как меня заливает холодный мертвенный свет...
Я пою весь персонал нейролаборатории. Они устали за дни работы со мной. Я заказал лучшие блюда из лучших ресторанов. Шампанское искрится в узких высоких бокалах, «мальчики» и «девочки» пьют, я пью вместе с ними, пью водку и коньяк. Ем, рассказываю истории из жизни Периферии, рассказываю анекдоты. Ученые — такие смешные, когда напьются. Они рассказывают мне о своей работе, увлеченно и самозабвенно размахивая руками. Я мало, что понимаю, но слушаю их очень внимательно — мне интересно. Они ругают своих оппонентов, ссорятся и тут же пьют за примирение. Кто-то спит на стульях, поставленных в ряд, заботливо укрытый чужими пиджаками. Пары танцуют под медленную и плавную музыку, льющуюся из динамиков квадросистем. За столом, то и дело пересаживаясь с места на место, мигрируют группки ученых, разбившиеся по специальностям и направлениям. Кто-то рисует вилкой в соусе непонятные мне графики и уравнения, кто-то строит из бутербродов структуру нейронов, затейливо перемежая бутерброды с ломтиками копченой рыбы и апельсинов. Милые мои сумасшедшие, как же я вас люблю! Как хорошо, что вы есть на свете — взрослые дети с кучей вопросов к окружающему миру!
Я пью за них и за их работу, я пью с каждым, танцую с «девочками», выхожу покурить с «мальчиками», слушаю корифеев и лаборантов, подливая в стаканы. Слушаю рассказы о рыбалке и охоте, о Луне и о Солнце, о звездах и планетах. Мне любопытно и интересно, хотя я немного устал. Кто-то включает быструю музыку и корифеи оказываются быстрее начинающих, расхватав самых красивых «девочек».
— Старики, а такие прыткие! — удивляется кто-то из «мальчиков». — Ну, ладно, еще по одной.
В какой-то момент я остаюсь один и ко мне подсаживается Пригода.
— Неплохой симпозиум, — улыбаясь говорит она, глядя на танцующих.
Оказывается, от выпивки он добреет. Она и без выпивки добрая, а так вообще хорошо.
— Ага, хорошая вечеринка получилась, — говорю.
Она протягивает мне белый кристалл.
— Что это? — спрашиваю.
— Подарок.
Беру кристалл, перед глазами возникает лицо Ривы. Образы идут один за одним, плавно сменяя друг друга. Рива улыбающаяся, Рива танцующая, Рива спит, Рива готовит ужин, Рива любящая и прощающая, Рива скромная и Рива-распутница, Рива плачущая и Рива меня обнимающая. Ее лицо изменяется с каждым разом. Она такая красивая, что у меня перехватывает дыхание, так же, как тогда, когда я в первый раз увидел ее. Она кажется такой реальной, до боли в сердце. Ее лицо плывет у меня перед глазами, теперь почему-то в тумане. А, да ведь это слезы у меня потекли.
— Вот черт! — шепчу, пытаясь незаметно глаза вытереть.
Смотрю на Пригоду, она не смотрит на меня, смотрит на танцующие пары, теперь уже в медленном танце. Теперь она не улыбается, теперь ей грустно, у нее очень печальный вид.
— Красивая девочка, — говорит она, не глядя на меня, но я понимаю ее.
— Да, — шепчу, а у самого комок в горле стоит.
— Любила она тебя сильно, да? Я по ее глазам заметила, такие глаза врать не могут.
— Да, — шепчу.
Она молчит и я молчу.
— Когда мы сканировали тебя, повсюду натыкались на ее образы. Почти все основные ассоциации у тебя с ней — добро, ласка, любовь, теплота. Часто мы видели ее на фоне ночного звездного неба, как будто светом она была освещена, каким-то внутренним светом. Небо и она — всегда вместе. Она впереди, небо — на заднем плане. Трудно было работать, трудно было небо от нее отделить. Но мы смогли, — она гордо поджимает губы, — хорошо поработали.
— Спасибо, — шепчу.
Она молча кивает, по-прежнему не глядя на меня.
— Со временем ее образы становятся все ярче, все объемнее, но чем ближе к настоящему времени, тем больше твое сознание стремится спрятать ее поглубже. Ты как будто отодвигаешь ее как можно дальше.
— Я не могу по-другому, если бы я всегда видел ее — то точно бы сдвинулся.
— Это — нормальная реакция на происходящее. Но я заметила — как бы ты ни старался ее спрятать, она всегда появлялась и становилась все ярче, как звезда.
Я молчу, не могу говорить.
— Когда я поняла, как она была тебе дорога, как ты ее любил и как потерял — жалко мне стало тебя и ее. Я и записала самое яркое, самое дорогое для тебя на этот кристалл. Я хочу, чтобы ты запомнил одну вещь, — она повернулась ко мне и ее лицо оказалось рядом с моим.
Она внимательно посмотрела мне в глаза и сказала:
— Этот кристалл — просто механический образ твоей памяти, просто отпечаток прошлого, печать памяти. Я хочу, чтобы ты знал — и без этого кристалла ты помнишь ее гораздо отчетливее и четче, чем многие вещи в твоей жизни. Она всегда будет с тобой, в твоей памяти, сердце и душе. Это, — она показала на кристалл, зажатый в моем кулаке, — просто напоминание.
Она взяла мою голову в свои сильные добрые руки и крепко поцеловала в губы. Встала, погладила меня по голове, чем напомнила мне маму, и ушла.
Великая женщина...
Я, пьяный вдребезину, сижу перед аудиодатой, надиктовываю письмо доку. «Дорогой доктор! Простите меня, пожалуйста, что язык заплетается — пьяный я. Да как тут можно пьяным не быть — ученые-то нашли мою звезду! Пять суток их супермозг работал, энергии сожрал немерянно, но звезду мою нашел! Миллиарды звезд, а он смог. Я теперь экспедицию готовлю домой. Как доберусь домой и как будет возможность — я вам обязательно напишу. Заранее прошу прощения — писем моих может долго не быть, года два, может быть, больше. Но это не важно, важно то, что вы знаете, что со мной все в порядке. До свиданья, док, я вас люблю. Ваш Алекс»...
Экспедицию я и впрямь готовил нешуточную. Договаривался с деканом кафедры планетологии насчет исследовательского оборудования, с кафедрой экспериментальных высоких технологий о поставке некоторых хитроумных устройств и приборов, с директором Гордеевым имел длительную беседу, в конце которой попросил его сохранить пока все в тайне. Побывал в банке, произвел некоторые денежные перечисления с моего счета на другой, не менее важный, счет. Напоследок зашел в Территориальное бюро, где оформил один интересный документ. Обо всех моих приготовлениях и действиях я расскажу по порядку чуть позже, когда до этого дойдет черед...
Нет, я не отправился сразу домой. Я облетел всю Периферию, побывал на каждой планете, где жили люди, на каждой станции, на каждом пограничном посту. Я искал своих любимых, теперь уже сам. Денег не жалел, сам лично во всех информационных банках памяти покопался, со многими людьми переговорил — с историками, с архивистами, со старожилами. Объявления по информационным глобальным каналам на каждой планете делал. «Не прилетал ли к вам неизвестный корабль, на котором были люди, утверждавшие, что похитили их с их родной планеты пришельцы? Не говорил ли кто-то, что жил на неизвестной планете в городе, окраины которого выходили на берега великого океана? Не говорил ли кто, что жил на огромном острове среди множества маленьких островов?» Я искал, долго искал и по завершению своих поисков могу утверждать, что не находился корабль, подобный тому, в котором меня нашли. Один я. Один...
Глава 14. Возвращение
И вот ввожу я координаты в компьютер «Глории» — курс домой. Жду десять часов, жду двадцать. Вот и скорость расчетная достигнута. Подключаю кабель к разъему, вхожу в огонь. Веду корабль свой уверенно, а внутри себя — беспокойство. Что, если неправильно Яхве все рассчитал? Что, если ошибка все это? Веду «Глорию» и нетерпение во мне нарастает. Шесть часов лечу в огне. Спокоен сегодня адский океан, нет в нем злобы против меня и «Глории». Течение попутное меня за пять часов до точки выхода доносит. Выхожу, на радаре звезду вижу, яркое солнце, по его диску пятнышки планет ползут маленькие. Даю разгон, двигатели не жалею и кажется мне, что «Глория» вместе со мной волнуется, от нетерпения дрожит. Подлетаю к третьей планете, закутанной в снежную вату облаков. Запускаю программу сканирования поверхности, дрожу весь и не скрываю этого — не перед кем этого скрывать. На экране вижу очертания острова огромного, самый большой он на планете, вокруг него архипелаги маленьких острвков. Вот он, вот! Рукой подать, господи ты боже мой!
— Долетел, нашел, вернулся! — кричу я и «Глория» со мной вместе радуется.
Вывожу на орбиту стационарную малый орбитальный комплекс, внутри него, как пчелы в сотах — спутники находятся, своего часа и моей команды ждут. Не время пока еще, не время, подождите немного! Вывожу на орбиту радиомаяк дальнего радиуса действия и, в молчавший до этого момента радиоэфир, несутся сигналы и позывные, в переводе на человеческий язык говорящие: «Эй, люди, солнце, планеты! Нашел я свой дом, нашел солнце свое! Все сюда! Все сюда!»
Одеваю «Глорию» в кокон силового поля, начинаю спуск, схожу в орбиты, вхожу в атмосферу. Вижу Город свой на экранах, вижу башню Корабля, вижу скалы Крепости и волны океанские. Жадно всматриваюсь в экраны, пытаюсь людей на улицах рассмотреть. Но нет людей, говорит мне компьютер: «Высокоорганизованных форм жизни не обнаружено». И разочарование, охватывающее меня, ясно говорит о том, как вопреки здравому смыслу и логически холодным мыслям, вопреки рассудку я надеялся и верил в то, что остался хоть кто-нибудь живой. Хотя бы кто-нибудь... Я знал, что планета моя ограблена и брошена, на девяносто девять процентов я знал, что никого из людей здесь не будет, что нет здесь никого, и все же один сумасшедший процент надежды перевешивал разумные девяносто девять.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51