Я хотел бы не делать этого, но не мог...
Бывали и нормальные дни. Я просыпался после выпивки один, долго лежал в постели, глядя в потолок. Думал о доме или старался не думать, думал о своем будущем, хотя какое у меня могло быть будущее? Десять лет я должен работать на Чистильщиков, десять лет я буду делать только то, что мне велят. Десять лет...
Прошел год. Я — все еще на «Троице». В свободное время на базе хожу в бар, куда все пилоты заходят. Все пилоты с кораблей выражением лиц друг на друга похожи. Попробую описать. Выражение лиц такое, как будто бы человек к самому себе прислушивается. Выражение глаз — как будто видит человек что-то такое недоступное обычному человеческому глазу. Лица спокойные, умиротворенные, как будто знают истины главные, простые — что мир наш многолик, что границы у нашего мира есть определенные. Что за границами этими физическими лежит мир огня, мир, где время течет по-другому. Что все вокруг в нормальном мире хрупко и зыблемо.
Нравится пилотам на огонь смотреть. Кажется им, что только в огне — настоящая жизнь, настоящая работа. Что только в огне реален человек.
Я такой же, как они — я люблю свою работу, люблю огонь. Я пью вместе с ними и слушаю разговоры неторопливые: «Спокойным был огонь в рейсе», «Бушевало пламя вовсю, думал — конец». Я разговариваю с ними и они понимают меня, понимают, что скрывается за отстраненным взглядом пилота — значит, еще огонь перед глазами стоит, значит, все еще рев пламени пилоту слышится. Знают они, что работа тяжелая наша, что рано или поздно не сможем мы ее выполнять так, как надо, знают они, что не могут они без этой работы жить. Они знают и я это знаю...
Мы возвращались на базу с полным грузом, трюмы набиты под завязку. Я ждал, что будем отдыхать неделю по возвращении, но случилась беда.
Первый пилот смог протащить выпивку на корабль. Не знаю, что на него нашло, но он пьяным шатался по кораблю и затеял драку со старшим механиком. Они обменялись парой ударов, первый пилот выхватил нож и стармеху пришлось его успокоить огнетушителем. Я ничего об этом не знал, мы уже шли в инферно, моя вахта подходила к концу. Огонь был особенно бурным, я никогда в жизни не видел подобного и радовался, что смогу поспать пару часов. Вместо этого я услышал голос капитана:
— Алекс, тебе придется вести корабль одному. Первый пилот выбыл из строя. Сможешь сам?
— Да, — ответил я невнимательно, потому что активность пламени возросла.
Это был страшный шторм, в него попало, помимо нашего корабля, еще двенадцать. Выбрались из огня только девять кораблей, включая «Троицу». Я провисел на «нитке» (эвфемизм работы с силовым полем в инферно) девятнадцать часов двадцать шесть минут. Рекорд я, конечно, не побил, официальный рекорд работы в инферно составлял двадцать три часа шесть минут. Мне вводили внутривенно стимуляторы и тонизирующее. Я ничего этого не видел, я был весь в огне. Страшнее этого ада я никогда и ничего не видел, надеюсь, что больше никогда не увижу. Я пробивался сквозь огненные стены зеленого огня, отбивая атаки огненных змей, я увязал в горящих пламеворотах, маневрировал против течения лавовых потоков моего взбесившегося инферно. Я вел корабль, я сам был кораблем и я вывел корабль из сумасшедшего огня. Генераторы работали на пределе, мы потеряли основную силовую установку и последние два часа я работал на вспомогательной, сам не осознавая этого. Техники пытались починить основную установку, когда я вывел корабль в нормальный космос. Последнее, что я помню — это как я отключил коммутационный кабель и упал...
Пролежал я в лазарете до самого возвращения. Лечили меня долго. Наш корабельный врач, конечно, не доктор Бауэр, но залатал меня неплохо. Две недели у меня был полный диссонанс — не мог нормально определять расстояния до объектов. Хватаю в руку карандаш — а он мне бревном кажется. Иногда кровати под собой не чувствовал, иногда рук своих не видел. По прибытию на базу еще неделю в лазарете отлежал.
Когда поправился, вызвали меня на расследование нашего происшествия. Первый пилот был капитаном Финнеганом арестован сразу же, как шторм закончился. Ему дали порядочный срок. На следовании капитан полный отчет предоставил, вот выдержки из него: «в сложной навигационной обстановке проявил мужество и героизм... Самоотверженно выполнил свои служебные обязанности... Спасением корабля, экипажа и груза я, капитан грузового корабля „Троица“, Малькольм Финнеган, и команда корабля обязаны второму пилоту Алексу Арчеру...»
Выслушали этот доклад следователь и судья, протоколы подписали, вынесли приговор бывшему первому пилоту и меня вызвали к себе представители Чистильщиков.
У Чистильщиков иерархия такая — главный представитель на одной планетной системе называется супервизором. В его подчинении находятся координаторы, по одному на каждую обитаемую планету. Здание Чистильщиков большое, кажется старым, но это только внешне. У Чистильщиков всегда так — внешний вид неказистый, зато внутри все самое новенькое, самое надежное, самое лучшее.
Провели меня в кабинет супервизора, усадили в кресло перед большим столом. Сели передо мной трое: супервизор и два координатора. Супервизор говорит мне:
— Мистер Арчер, мы ознакомились с данными расследования. Капитан Финнеган подробно доложил нам в приватном порядке обстоятельства, имевшие место на борту «Троицы». Мы высоко ценим ваши качества, как пилота и как работника нашей компании.
— Простите меня, господин супервизор, сэр, но я просто выполнял свою работу, — сказал я.
— Это и мы ценим прежде всего, мистер Арчер. Мы умеем вознаграждать наших преданных сотрудников. Земное представительство компании уведомило нас о том, что ваш долг нашей компании аннулирован. Также мы уполномочены предложить вам контракт на работу в нашей компании с нормальной ставкой пилота первого класса.
Передо мной на стол положили бумаги, в которых в графе «Заработная плата» стояли четырехзначные числа.
Тут я и обрадовался, и призадумался. Обрадовался потому, что работать на Чистильщиков — значить приличные деньги зарабатывать. Отношение у них справедливое, честные они, это я уже понял. А задумался я потому, что засомневался. Я сказал себе: «Ну, хорошо, Аль. Деньги неплохие, работа нормальная — это хорошо, конечно. А цель какая у тебя, друг? Чего ты хочешь? Далеко на Периферию Чистильщики не забираются. Им хватает своих интересов без разведки Дальних Границ. Будешь работать на них — значит, никогда не найдешь дорогу домой». И сказал я тогда, глядя в немигающие глаза супервизора:
— Благодарю вас, господин супервизор, за оказанную честь и доверие, но, к моему глубокому сожалению, я вынужден отказаться от вашего предложения. Я объясню, почему. Может быть, вы не знаете, но я потерял семью и дом. Всем своим сердцем и всей своей душой я хочу только одного — вернуться домой. Работая на вашу компанию, я не смогу реализовать свою мечту. Вернее, не мечту, а стремление из самой глубины моего сердца.
Супервизор закрыл глаза на секунду, размышляя, потом открыл их и я немного удивился теплому чувству в его взгляде.
— Мы сожалеем о вашем отказе, мистер Арчер. Мы сожалеем, когда из нашей компании уходят ценные работники. Но, как бы то ни было, мы ценим и ваше стремление вновь обрести вашу родину. Знайте же, мистер Арчер, если вы когда-нибудь измените ваше мнение, компания «Чистота» всегда будет рада принять вас в свою семью. Прощайте, мистер Арчер.
Я встал, поклонился и вышел с легким чувством сожаления, которое вскоре сменилось на чувство уверенности в том, что я все сделал правильно...
Вернулся я на «Троицу» забрать свои вещи, а у трапа меня вся команда встречает, с капитаном во главе. Обнимали они меня так, что у меня ребра затрещали и слезы на глазах выступили. По плечам хлопали меня огромными ладонями так, что шатался я, как при шторме на настоящем море.
— Ну, теперь у нас самый лучший экипаж на Периферии, черт меня подери! — сказал капитан.
— Простите меня, кэп, — сказал я, голову опустив.
— Не понял, — недоуменно собрались складки на лбу у капитана.
— Ухожу я, — сказал и слова повисли в воздухе.
Они стояли и молча смотрели на меня, вся команда.
— Мне надо домой.
Капитан громко и протяжно вздохнул:
— Эх, балбес, — и покачал головой.
Я только руками развел: «Да, мол, согласен». Капитан снял шапку и пустил ее по кругу, каждый в нее бросил денег сколько мог, а кэп половинное свое жалованье кинул (здесь, на Периферии, мы предпочитали пользоваться настоящими деньгами, а не электронными). Я головой замотал: «Не возьму», а у самого слезы на глазах появились предательские.
— Бери, бери, лишним не будет, — проворчал капитан, вкладывая мне в руки шапку с деньгами.
Вытер я ладонью слезы с глаз и сказал, колючий комок проглотив:
— Пошли в кабак!
Все загудели одобрительно:
— Вот это дело говорит!
И пошли мы в кабак, пили и ели все и капитан тоже, песни пели и гуляли до самого утра...
Вот так я стал свободным от своего долга Чистильщикам на девять лет раньше, чем предполагал. Стал я работать на Дальних Границах и была в этом какая-то сумасшедшая надежда найти свое солнце. Кем я только не работал!
Полгода возил товары для контрабандистов. Корабли у них быстрые, интересы большие. Перевозил я спирт, разлитый по герметичным газовым баллонам. Маркировка на этих баллонах вполне безобидная — «водород», «кислород», «аммиак». Опломбированы эти баллоны по всем правилам — у контрабандистов все самое лучшее было — пломбираторы заводские, документы фальшивые высшей пробы — от настоящих не отличишь. Возил товары запрещенные, иногда до смешного безобидные — фрукты, парфюмерию, иногда лекарства запрещенные. Иногда возил контейнеры запечатанные. Очень часто я вообще не знал, что я везу и кому. Забирали товар прямо в космосе, никогда я не разгружался ни на одной орбитальной станции. Из скафандра сутками не вылезал, все помогал из кессона товар выносить. Принимали товар личности неизвестные, через пластик потертый шлема нельзя рассмотреть, кто тебе помогает.
Корабли мне давали водить неплохие, скоростные. Менять их приходилось часто, не помню я, что подряд два рейса на одном и том же корабле делал. Имел я дело только с посредниками, тех, кто приказы отдает, никогда не видел, да и к лучшему это.
Прибыльное дело было, деньги шальные, большие деньги. Счета я им не знал, сорил ими, любовниц заводил, на пирушки и угощения проматывал. Так это примерно было...
Просыпаюсь я ночью от жуткого похмелья алкогольного (на наркоту, я слава богу, не сел), голова болит, в желудке — кислотный шторм, во рту — помойка радиоактивная. Рядом в постели опять баба какая-то спит, опять не знаю, как зовут. Снова Рива моя на меня смотрит из темноты. Снова тошно мне и жалко себя до невозможности. В голове одни только мысли: «Если это дорога домой, Аль, то пора на другую дорогу сворачивать. Опять же, пока везет тебе. Ни пограничники, ни полиция тебя пока не прихватили. А если вдруг обломится удача твоя? Что тогда? Тюряга и срок придется мотать нешуточный. Завязывай, брат»...
И я завязал.
Год целый работал в Пограничной Гвардии, сам контрабандистов ловил. У гвардейцев тоже корабли быстрые, государство им денег на борьбу с контрабандой не жалеет. Принимали в Гвардию просто — смотрят твои документы:
— Пилот первого класса?
— Да, — отвечаю.
Сразу на столе контракт на год появляется, подписал его — и все.
На следующий день корабль наш «Шершень» на патрулирование выходит. Носимся мы по Периферии, начальство и оперативные агенты стукачей тормошат: «Когда груз пойдет? Кто повезет? Когда»?
Мое дело маленькое — корабль вести, с этим никаких проблем нет.
Вот выскакиваем мы из огня, на радаре корабль видим. Пытаемся его принадлежность установить, а не отвечает он, скорость наращивает, уйти пытается. Я всю мощность из двигателей «Шершня» выжимаю, азарт меня берет, люблю я полеты на скорости большой, больше всего сейчас люблю. Догоняем мы беглеца, накрываем его парализующим лучом — узкий направленный поток электромагнитного излучения бьет в чужой корабль, все внешние датчики у него временно отключаются. Слепота на беглецов наваливается. Так и вижу, как у них на экранах обзора чернота страшная появляется вместо картинки живой, как радар у них отключается — ведь антенны-то все внешние тоже лучом из строя выведены. Слепые они и глухие — забиваем мы эфир помехами высокочастотными. Никуда им не деться.
Вот и азарт мой проходит. Накрываем мы их пузырем силового поля, притягиваем к своему борту. Вижу, как пятеро из ударной группы в скафандрах к кораблю подлетают, ракетные ранцы на спинах струями газа плюются. Вижу, как быстро и умело открывают парни внешний воздушный шлюз, как быстро внутрь влетают. Профессионалы, одно слово!
И становится мне задним числом страшновато до жути, мыслишка страшненькая в голове барабанит:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51
Бывали и нормальные дни. Я просыпался после выпивки один, долго лежал в постели, глядя в потолок. Думал о доме или старался не думать, думал о своем будущем, хотя какое у меня могло быть будущее? Десять лет я должен работать на Чистильщиков, десять лет я буду делать только то, что мне велят. Десять лет...
Прошел год. Я — все еще на «Троице». В свободное время на базе хожу в бар, куда все пилоты заходят. Все пилоты с кораблей выражением лиц друг на друга похожи. Попробую описать. Выражение лиц такое, как будто бы человек к самому себе прислушивается. Выражение глаз — как будто видит человек что-то такое недоступное обычному человеческому глазу. Лица спокойные, умиротворенные, как будто знают истины главные, простые — что мир наш многолик, что границы у нашего мира есть определенные. Что за границами этими физическими лежит мир огня, мир, где время течет по-другому. Что все вокруг в нормальном мире хрупко и зыблемо.
Нравится пилотам на огонь смотреть. Кажется им, что только в огне — настоящая жизнь, настоящая работа. Что только в огне реален человек.
Я такой же, как они — я люблю свою работу, люблю огонь. Я пью вместе с ними и слушаю разговоры неторопливые: «Спокойным был огонь в рейсе», «Бушевало пламя вовсю, думал — конец». Я разговариваю с ними и они понимают меня, понимают, что скрывается за отстраненным взглядом пилота — значит, еще огонь перед глазами стоит, значит, все еще рев пламени пилоту слышится. Знают они, что работа тяжелая наша, что рано или поздно не сможем мы ее выполнять так, как надо, знают они, что не могут они без этой работы жить. Они знают и я это знаю...
Мы возвращались на базу с полным грузом, трюмы набиты под завязку. Я ждал, что будем отдыхать неделю по возвращении, но случилась беда.
Первый пилот смог протащить выпивку на корабль. Не знаю, что на него нашло, но он пьяным шатался по кораблю и затеял драку со старшим механиком. Они обменялись парой ударов, первый пилот выхватил нож и стармеху пришлось его успокоить огнетушителем. Я ничего об этом не знал, мы уже шли в инферно, моя вахта подходила к концу. Огонь был особенно бурным, я никогда в жизни не видел подобного и радовался, что смогу поспать пару часов. Вместо этого я услышал голос капитана:
— Алекс, тебе придется вести корабль одному. Первый пилот выбыл из строя. Сможешь сам?
— Да, — ответил я невнимательно, потому что активность пламени возросла.
Это был страшный шторм, в него попало, помимо нашего корабля, еще двенадцать. Выбрались из огня только девять кораблей, включая «Троицу». Я провисел на «нитке» (эвфемизм работы с силовым полем в инферно) девятнадцать часов двадцать шесть минут. Рекорд я, конечно, не побил, официальный рекорд работы в инферно составлял двадцать три часа шесть минут. Мне вводили внутривенно стимуляторы и тонизирующее. Я ничего этого не видел, я был весь в огне. Страшнее этого ада я никогда и ничего не видел, надеюсь, что больше никогда не увижу. Я пробивался сквозь огненные стены зеленого огня, отбивая атаки огненных змей, я увязал в горящих пламеворотах, маневрировал против течения лавовых потоков моего взбесившегося инферно. Я вел корабль, я сам был кораблем и я вывел корабль из сумасшедшего огня. Генераторы работали на пределе, мы потеряли основную силовую установку и последние два часа я работал на вспомогательной, сам не осознавая этого. Техники пытались починить основную установку, когда я вывел корабль в нормальный космос. Последнее, что я помню — это как я отключил коммутационный кабель и упал...
Пролежал я в лазарете до самого возвращения. Лечили меня долго. Наш корабельный врач, конечно, не доктор Бауэр, но залатал меня неплохо. Две недели у меня был полный диссонанс — не мог нормально определять расстояния до объектов. Хватаю в руку карандаш — а он мне бревном кажется. Иногда кровати под собой не чувствовал, иногда рук своих не видел. По прибытию на базу еще неделю в лазарете отлежал.
Когда поправился, вызвали меня на расследование нашего происшествия. Первый пилот был капитаном Финнеганом арестован сразу же, как шторм закончился. Ему дали порядочный срок. На следовании капитан полный отчет предоставил, вот выдержки из него: «в сложной навигационной обстановке проявил мужество и героизм... Самоотверженно выполнил свои служебные обязанности... Спасением корабля, экипажа и груза я, капитан грузового корабля „Троица“, Малькольм Финнеган, и команда корабля обязаны второму пилоту Алексу Арчеру...»
Выслушали этот доклад следователь и судья, протоколы подписали, вынесли приговор бывшему первому пилоту и меня вызвали к себе представители Чистильщиков.
У Чистильщиков иерархия такая — главный представитель на одной планетной системе называется супервизором. В его подчинении находятся координаторы, по одному на каждую обитаемую планету. Здание Чистильщиков большое, кажется старым, но это только внешне. У Чистильщиков всегда так — внешний вид неказистый, зато внутри все самое новенькое, самое надежное, самое лучшее.
Провели меня в кабинет супервизора, усадили в кресло перед большим столом. Сели передо мной трое: супервизор и два координатора. Супервизор говорит мне:
— Мистер Арчер, мы ознакомились с данными расследования. Капитан Финнеган подробно доложил нам в приватном порядке обстоятельства, имевшие место на борту «Троицы». Мы высоко ценим ваши качества, как пилота и как работника нашей компании.
— Простите меня, господин супервизор, сэр, но я просто выполнял свою работу, — сказал я.
— Это и мы ценим прежде всего, мистер Арчер. Мы умеем вознаграждать наших преданных сотрудников. Земное представительство компании уведомило нас о том, что ваш долг нашей компании аннулирован. Также мы уполномочены предложить вам контракт на работу в нашей компании с нормальной ставкой пилота первого класса.
Передо мной на стол положили бумаги, в которых в графе «Заработная плата» стояли четырехзначные числа.
Тут я и обрадовался, и призадумался. Обрадовался потому, что работать на Чистильщиков — значить приличные деньги зарабатывать. Отношение у них справедливое, честные они, это я уже понял. А задумался я потому, что засомневался. Я сказал себе: «Ну, хорошо, Аль. Деньги неплохие, работа нормальная — это хорошо, конечно. А цель какая у тебя, друг? Чего ты хочешь? Далеко на Периферию Чистильщики не забираются. Им хватает своих интересов без разведки Дальних Границ. Будешь работать на них — значит, никогда не найдешь дорогу домой». И сказал я тогда, глядя в немигающие глаза супервизора:
— Благодарю вас, господин супервизор, за оказанную честь и доверие, но, к моему глубокому сожалению, я вынужден отказаться от вашего предложения. Я объясню, почему. Может быть, вы не знаете, но я потерял семью и дом. Всем своим сердцем и всей своей душой я хочу только одного — вернуться домой. Работая на вашу компанию, я не смогу реализовать свою мечту. Вернее, не мечту, а стремление из самой глубины моего сердца.
Супервизор закрыл глаза на секунду, размышляя, потом открыл их и я немного удивился теплому чувству в его взгляде.
— Мы сожалеем о вашем отказе, мистер Арчер. Мы сожалеем, когда из нашей компании уходят ценные работники. Но, как бы то ни было, мы ценим и ваше стремление вновь обрести вашу родину. Знайте же, мистер Арчер, если вы когда-нибудь измените ваше мнение, компания «Чистота» всегда будет рада принять вас в свою семью. Прощайте, мистер Арчер.
Я встал, поклонился и вышел с легким чувством сожаления, которое вскоре сменилось на чувство уверенности в том, что я все сделал правильно...
Вернулся я на «Троицу» забрать свои вещи, а у трапа меня вся команда встречает, с капитаном во главе. Обнимали они меня так, что у меня ребра затрещали и слезы на глазах выступили. По плечам хлопали меня огромными ладонями так, что шатался я, как при шторме на настоящем море.
— Ну, теперь у нас самый лучший экипаж на Периферии, черт меня подери! — сказал капитан.
— Простите меня, кэп, — сказал я, голову опустив.
— Не понял, — недоуменно собрались складки на лбу у капитана.
— Ухожу я, — сказал и слова повисли в воздухе.
Они стояли и молча смотрели на меня, вся команда.
— Мне надо домой.
Капитан громко и протяжно вздохнул:
— Эх, балбес, — и покачал головой.
Я только руками развел: «Да, мол, согласен». Капитан снял шапку и пустил ее по кругу, каждый в нее бросил денег сколько мог, а кэп половинное свое жалованье кинул (здесь, на Периферии, мы предпочитали пользоваться настоящими деньгами, а не электронными). Я головой замотал: «Не возьму», а у самого слезы на глазах появились предательские.
— Бери, бери, лишним не будет, — проворчал капитан, вкладывая мне в руки шапку с деньгами.
Вытер я ладонью слезы с глаз и сказал, колючий комок проглотив:
— Пошли в кабак!
Все загудели одобрительно:
— Вот это дело говорит!
И пошли мы в кабак, пили и ели все и капитан тоже, песни пели и гуляли до самого утра...
Вот так я стал свободным от своего долга Чистильщикам на девять лет раньше, чем предполагал. Стал я работать на Дальних Границах и была в этом какая-то сумасшедшая надежда найти свое солнце. Кем я только не работал!
Полгода возил товары для контрабандистов. Корабли у них быстрые, интересы большие. Перевозил я спирт, разлитый по герметичным газовым баллонам. Маркировка на этих баллонах вполне безобидная — «водород», «кислород», «аммиак». Опломбированы эти баллоны по всем правилам — у контрабандистов все самое лучшее было — пломбираторы заводские, документы фальшивые высшей пробы — от настоящих не отличишь. Возил товары запрещенные, иногда до смешного безобидные — фрукты, парфюмерию, иногда лекарства запрещенные. Иногда возил контейнеры запечатанные. Очень часто я вообще не знал, что я везу и кому. Забирали товар прямо в космосе, никогда я не разгружался ни на одной орбитальной станции. Из скафандра сутками не вылезал, все помогал из кессона товар выносить. Принимали товар личности неизвестные, через пластик потертый шлема нельзя рассмотреть, кто тебе помогает.
Корабли мне давали водить неплохие, скоростные. Менять их приходилось часто, не помню я, что подряд два рейса на одном и том же корабле делал. Имел я дело только с посредниками, тех, кто приказы отдает, никогда не видел, да и к лучшему это.
Прибыльное дело было, деньги шальные, большие деньги. Счета я им не знал, сорил ими, любовниц заводил, на пирушки и угощения проматывал. Так это примерно было...
Просыпаюсь я ночью от жуткого похмелья алкогольного (на наркоту, я слава богу, не сел), голова болит, в желудке — кислотный шторм, во рту — помойка радиоактивная. Рядом в постели опять баба какая-то спит, опять не знаю, как зовут. Снова Рива моя на меня смотрит из темноты. Снова тошно мне и жалко себя до невозможности. В голове одни только мысли: «Если это дорога домой, Аль, то пора на другую дорогу сворачивать. Опять же, пока везет тебе. Ни пограничники, ни полиция тебя пока не прихватили. А если вдруг обломится удача твоя? Что тогда? Тюряга и срок придется мотать нешуточный. Завязывай, брат»...
И я завязал.
Год целый работал в Пограничной Гвардии, сам контрабандистов ловил. У гвардейцев тоже корабли быстрые, государство им денег на борьбу с контрабандой не жалеет. Принимали в Гвардию просто — смотрят твои документы:
— Пилот первого класса?
— Да, — отвечаю.
Сразу на столе контракт на год появляется, подписал его — и все.
На следующий день корабль наш «Шершень» на патрулирование выходит. Носимся мы по Периферии, начальство и оперативные агенты стукачей тормошат: «Когда груз пойдет? Кто повезет? Когда»?
Мое дело маленькое — корабль вести, с этим никаких проблем нет.
Вот выскакиваем мы из огня, на радаре корабль видим. Пытаемся его принадлежность установить, а не отвечает он, скорость наращивает, уйти пытается. Я всю мощность из двигателей «Шершня» выжимаю, азарт меня берет, люблю я полеты на скорости большой, больше всего сейчас люблю. Догоняем мы беглеца, накрываем его парализующим лучом — узкий направленный поток электромагнитного излучения бьет в чужой корабль, все внешние датчики у него временно отключаются. Слепота на беглецов наваливается. Так и вижу, как у них на экранах обзора чернота страшная появляется вместо картинки живой, как радар у них отключается — ведь антенны-то все внешние тоже лучом из строя выведены. Слепые они и глухие — забиваем мы эфир помехами высокочастотными. Никуда им не деться.
Вот и азарт мой проходит. Накрываем мы их пузырем силового поля, притягиваем к своему борту. Вижу, как пятеро из ударной группы в скафандрах к кораблю подлетают, ракетные ранцы на спинах струями газа плюются. Вижу, как быстро и умело открывают парни внешний воздушный шлюз, как быстро внутрь влетают. Профессионалы, одно слово!
И становится мне задним числом страшновато до жути, мыслишка страшненькая в голове барабанит:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51