— В лабораторию! — полковник машет рукой лейтенанту номер один.
— Есть, сэр! — рявкает в ответ номер первый.
— Гав-гав! — кричу я, изнемогая от смеха.
Номер первый косится на меня недоуменно. Платформы катятся за ним, как таксы на поводках. Умора! Вот ведь умора! Я смеюсь, широко раскрыв рот.
Полковник подходит ко мне:
— Ну, ты, клоун...
Я сгибаюсь пополам от хохота. Я — клоун, ах-ха-ха-ха-ха, ха-ха, ха-ха, хахахаха!
— Смотри, кнопку не вырони.
Я разгибаюсь и опять сгибаюсь. Их морды — ну прямо как морды тузиков, собачьи смешные морды.
— Забирай деньги и убирайся.
Я утвердительно качаю головой, говорить не могу — смех душит. Я пытаюсь сдержаться, но тут меня снова прорывает и я продолжаю смеяться истерическим смехом. Полковник подходит ко мне вплотную.
— Забирай деньги и убирайся, — говорит мне полковник, четко отделяя слова. — Забудь, где ты был, накрепко забудь. Тебя здесь не было, ты ничего не помнишь, ничего не знаешь. Будешь болтать — мы тебя найдем и в порошок сотрем. Пожалеешь, что вообще на свет появился.
— Да, сэр, гав-гав, сэр! — говорю я.
Он останавливается прямо передо мной, его лицо застывает в трех миллиметрах от моего лица.
— А ты не боишься, клоун, что мы тебя собьем сразу, как ты вылетишь, а?
— Боюсь, хи-хи, хи-хи.
Он берет меня за комбинезон на груди и встряхивает так, что у меня зубы клацают и мое идиотское хихиканье отрезает, как бритвой.
— Правильно боишься, клоун Хи-Хи, правильно боишься. Подумай об этом, когда будешь свою колымагу заводить.
Молчу я, хотя хихиканье снова подступает, сдаваться не хочет на милость армии нашей доблестной. Отпустил меня полковник, напоследок встряхнув еще раз хорошенько, повернулся и зашагал прочь. Тут я опять не могу сдержаться и снова смех мой сумасшедший раздирает меня. Я смеюсь. Полковник на меня уже не оборачивается, а лейтенант номер два пальцами у виска крутит: «Сумасшедший, мол, псих». Я ему согласно киваю: «Правильно, я — псих» и продолжаю то хихикать, то хохотать. Смеясь, завожу тележку в трюм. Смеясь, бегу в рубку. Смеясь, отключаю уничтожение реактора и завожу двигатели. Смеясь, вылетаю. Смеясь, разгоняю «Глорию». Смеясь, ложусь на курс прочь, подальше от этой клоунады. Смеясь.
Нашариваю бутылку, отвинчиваю колпачок дрожащими пальцами. Рот растянут до ушей, уже ноет и болит диафрагма. Рот растянут до ушей, я никак не могу согнать свою идиотскую улыбку и виски течет по щекам. С трудом делаю глоток, затем другой. Отпускает. Болят мышцы лица, каждый мускул дрожит от напряжения. Отпускает. Ф-ф-фуу, отпустило...
Через три часа разгона «Глория» содрогается. Компьютер сходит с ума, докладывает: «Удар гравитационной волны, эпицентр в точке с координатами». Координаты именно те, которые я уже забыл. Смотрю на экраны обзора и не верю своим глазам: позади «Глории» в темноте ярко горит маленькое солнце. Его нет ни в одной лоции, ни на одной карте, ни в одном каталоге. Вторичная волна снова поднимает «Глорию».
— Гравитационный прибой, — шепчу я, — надеюсь, материала хватило, генерал...
Я не знаю, что там произошло. Не знаю, зачем военным понадобилось три тонны гелиоса, уж, наверное, не затем, чтобы пространство осветить. Наверное, хотели еще какую-нибудь смертоносную гадость в своих адских пробирках сварить. Да не вышло, господа хорошие. Один вор мне говорил: «Бог — не фрайер, он все видит и каждому воздастся по делам его». Вот и воздалось вам, генерал. Теперь вас нет, вместо вас звезда новая появилась, а вы превратились в излучение и распылились на атомы. Так вам и надо, генерал, сэр.
Ученые по всем мирам, наверное, суетятся. А как же — Нова вспыхнула, никто этого не заметил, не предусмотрел, не предвидел. А ну-ка, где она на небе, надо координаты определить. Мог бы я ученым помочь, мог бы им координаты точные сообщить, да не могу. Забыл...
Был ли у меня план, что дальше делать? Конечно, был.
Летел я на Землю, только там я мог исполнить свое обещание вернуться...
Глава 13. Институт
«Земля, Европа, Институт Альберта Эйнштейна» — читаю я адрес на табличке у входа. Действительно, просто и понятно. Сюда мне и надо. Вхожу, вахтер ко мне подбегает, похож на злого Деда Мороза — трясет бородищей седой, шипит что-то запрещающее. Я ему сразу в карман кредитку сую:
— Мне бы, дедуля, к директору.
У вахтера кредитка в кармане исчезает, как в темной дыре. Улыбается борода:
— На лифте на пятый этаж, потом прямо.
— Спасибо, — говорю.
Вхожу в приемную, мимо секретаря — прямо в кабинет к директору. Секретарю, от моей наглости и уверенности, обалдевшей «Добрый день» говорю.
— Добрый, — слышу за спиной.
Вхожу — директор удивленно на меня смотрит. Закрываю я дверь и сажусь за директорский стол.
— Здравствуйте, у меня к вам деловое предложение, господин директор, — говорю.
Он продолжает на меня ошалело таращиться. Вижу я его недоумение и выкладываю на стол слитки серебристые. Один, два, три, четыре.
Берет он в руки один слиток и на лице его усталом расцветает улыбка красоты неописуемой. Так только дети, просыпаясь, улыбаются.
— Это то, что я думаю? — застенчиво спрашивает он меня.
— Да, — киваю.
Он улыбается и гладит слиток в своих руках, как котенка маленького. Еще бы, я его хорошо понимаю. Ведь в руках он свою независимость от денежных подачек держит. Один такой слиток — и его институт лет двести будет работать в автономном режиме. Один слиток — двести лет, а на столе — еще три таких же.
— Чем я могу вам помочь? — спрашивает он меня, улыбаясь.
— Хочу арендовать ваш институт на какое-то время, — говорю я ему.
Он смеется и я смеюсь вместе с ним. Давно я уже не чувствовал такой доброй искренней радости...
Я рассказал директору свою историю и свои размышления по этому поводу. Он внимательно выслушал меня и созвал экстренное совещание деканов. Набился полный кабинет. Я смирно сидел в сторонке и наблюдал, как уважаемые солидные люди, в годах преклонных и не очень, устроили что-то вроде ритуального танца вокруг стола с гелиосом. Шум стоит, гам, как при раздаче сладкого в начальной школе по праздникам. Все от радости прыгают, друг друга хлопают, а директор на меня показывает:
— Вот наш неожиданный спонсор.
Пошло веселье по новой. Руки мне жмут, по спине хлопают. Стоит рядом со мной академик Бажан, светило в области астрофизики, толстый такой дядька. Хлопает меня по плечу рукой, цветом на вареного краба похожей:
— Молодой человек, вы просто не в состоянии оценить ваш поступок. Мы же теперь из института выходить месяцами не будем, мы же самые вкусные темы теперь будем разрабатывать... Мы же... Мы же...
Слов у академика не хватает и он просто хлопает меня по плечу еще раз.
— Эх! — говорит, похож он в этот момент на школьника, который весной урок алгебры прогуливает, в речке холодной в первый раз году купается.
Потихоньку утихомириваются академики, за стол усаживаются, на меня смотрит. Встаю я перед ними и говорю:
— Уважаемые господа, я прибыл в ваш институт с корыстными целями, — улыбаюсь.
Они тоже мне в ответ улыбаются.
— Позвольте мне рассказать вам свою историю. Пять с половиной лет назад я прибыл в ваш мир в спасательной капсуле с корабля Формики. Я был одним из приблизительно трехсот тысяч человек, захваченных Формикой на моей планете. Проблема заключается в том, что я не знаю координат моей родной звездной системы. Это объясняется тем, что моя родная планета была заселена во время Экспансии за сто шестьдесят лет до моего рождения и по своему социальному положению я не имел доступа к данным, касающихся расположения моей планетной системы в Галактике.
Молчат академики, смотрят на меня внимательно и с сожалением. Мысли их я свободно могу прочитать: «Ничего мы не можем тут поделать».
— Тут есть отчего впасть в отчаяние, не правда ли? — говорю.
Они молча качают головами — «Правда».
— Примерно год назад я прочитал в альманахе вашего института интересную статью о глубинном сканировании мозга человека при помощи аппарата, разработанного кафедрой психофизиологии — психозонда.
Оживились академики, утвердительно головами кивают — «Да, есть такое».
— В статье говорилось, что психозонд может сканировать зоны зрительной, слуховой и образной памяти, даже подсознания. Можно получить информацию, которую человек сознательно не помнит, попросту давным-давно забыл, можно увидеть то, что испытуемый видел, слышал, говорил много лет назад. В статье говорилось, что были случаи полного восстановления памяти при длительной ретроградной амнезии и других сложных нарушениях психики. Также я прочитал, что данные сканирования психозонда обрабатывались с помощью нейронного суперкомпьютера.
— Мы называем его Яхве, мистер Арчер, — сказал профессор Мэтьюз, декан кафедры искусственного интеллекта.
— Можно просто Алекс, господа, — улыбаюсь я. — Яхве, так кажется, звали старого иудейского бога?
— Да, это так, — улыбнулся Мэтьюз.
— Спасибо, профессор. В статье говорилось, что этот нейронный компьютер создан в единственном опытном экземпляре, на его разработку и создание ушло десять лет.
— Даже больше. Над ним работали все сотрудники нашей кафедры, а больше всего — начальник нейролаборатории профессор Алла Георгиевна Пригода — гениальная женщина, талантливый ученый.
— Говорилось также, что этот компьютер Яхве, потребляет большое количество энергии.
— О, да еще какое количество, мистер Арчер, простите, Алекс. Это настоящий энергетический вампир!
Я немного помолчал и продолжил, собираясь с мыслями:
— После того, как я прочитал эту статью, я долго размышлял о ней. Мне нужно было определить координаты моей звезды в пространстве, не имея никаких начальных значений. Грубо говоря, я не знал, откуда плясать, с чего начать. «Звезды», говорил я себе, «так много звезд, как же мне найти одну, свою?» И тут в моей голове как бы сработал какой-то механизм. Меня осенило: «Звезды», сказал я, «звезды! Я же смотрел на звездное небо на протяжении многих лет, я видел созвездия во все времена года! Рисунок созвездий постоянно менялся и в то же время оставался неизменным на протяжении годичного оборота моей планеты вокруг моего солнца!» Я подумал: «Ведь то, что я видел, никуда не делось, все то, что я видел, записалось в нейронах моего мозга! Я помню все это, я не могу описать то, что я видел, но существуют технологии, способные помочь моему мозгу вспомнить все что я видел! Ведь это же очевидно — нужно просканировать мою память, извлечь зрительные образы звездного неба, соотнести их с временами года на моей планете и обработать полученную информацию с помощью вычислительных машин. Такая мощная вычислительная машина есть — нейронный компьютер в институте Эйнштейна на Земле!» И вот я здесь, господа, и я прошу вас помочь мне в моих поисках.
— Да, все гениальное — просто, — тихо сказал директор, Гордеев Виктор Владимирович (я забыл сказать, что его так зовут).
— То, что я рассказал вам, господа — ведь это реально? Это можно осуществить?
После короткого молчания Гордеев сказал мне:
— То, что вы предлагаете, Алекс, вполне осуществимо. Знаете, Алекс, — директор задумчиво посмотрел на меня, — сейчас, после сказанного вами, вы ассоциируетесь у меня с Одиссеем. Он тоже хотел вернуться домой, — он улыбнулся мне. — Что скажете вы, профессор Метьюз? Насколько я понимаю, поставленные проблемы целиком лежат в вашей плоскости исследований.
— Да, господин директор, это то, над чем я и моя кафедра ведем работу. Решение проблемы, предложенное Алексом, логично и продуманно. Мои комплименты, Алекс, — улыбнулся мне Мэтьюз, — у вас полностью научный склад ума.
— Спасибо, профессор, — взволнованно сказал я.
— Не за что. У вас есть дар доводить все свои рассуждения до конца, так сказать, разложить все по полочкам. Также мы благодарны вам за интересную задачу. Я думаю, что не очень ошибусь, если скажу от имени моих коллег, что для настоящих ученых нет ничего более интересного, чем сложная задача, требующая разрешения.
Они засмеялись.
— Ну-с, господа, я кратко просуммирую наше совещание — кафедра искусственного интеллекта начинает работу над проектом «Одиссей», — говорит директор.
Люблю я их, ученых. Они как дети — их интересуют вещи вокруг, интересует, что у этих вещей внутри, из чего состоят эти вещи. У них всегда больше вопросов, чем ответов, как и у меня, и они радуются, как дети, когда могут найти ответы. Так же, как и я...
Профессор Пригода — высокая черноволосая женщина с голубыми глазами. Короткая стрижка. Высокая, она немного похожа на мужчину — плечи у нее широкие, руки сильные. Еще, я извиняюсь, у нее большая грудь. Властная, строгая, внимательная. Почему-то все ее лаборанты с трудом достают ей до плеча и она ласково зовет их «мальчиками». «Мои мальчики с этим разберутся», она всегда уверено говорит так, она знает, что «мальчики» действительно разберутся. Лаборантки все молодые симпатичные, но тоже все маленькие, Алла Георгиевна говорит о них «мышки» и «девочки».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51