От самых ее истоков.
— Чтобы прикончить ее.
Томас не смог даже удивиться. «Вряд ли я сейчас способен вообще на подобные ощущения», — подумалось ему.
— Точнее, подготовить похороны, — несколько поправил Томас собеседника. — Ведь Программа уже скончалась.
— Вы располагаете какими-то основаниями для такого утверждения или это просто предубеждение?
Томас поудобнее устроился в кресле.
— Программа продолжается уже свыше пятидесяти лет. И за все это время — никаких результатов. За полвека умирает даже надежда.
— «Старушка еще полна жизни».
Томас вспомнил, откуда эта цитата.
— Да, литература вечна, она переживет все, — согласился он. — Но вот, пожалуй, кроме нее, на это, увы, может рассчитывать немногое.
Он вновь пригляделся к Макдональду.
Директору Программы сорок семь. На столько он в выглядит. Впрочем, глаза у него голубые и чистые, а черты лица знаменуют собой силу воли и характер.
— Почему вы решили, будто в мои намерения входит прикончить Программу?
Макдональд улыбнулся, и лицо его просветлело. Томасу подумалось: хорошо бы понять, к чему эта улыбка и что представляет собой человек, способный вот так улыбаться.
— «Эра» — издание элитарное. Ваши читатели — частью бюрократы, частью — технократы. Среди тех и других немало солитариан. «Эра» призвана упрочивать их предрассудки, поддерживать самолюбие и выражать интересы. А Программа в какой-то мере угрожает этому триединству, особенно безупречному функционированию механизмов нашего технологического общества.
— Вы переоцениваете наши высшие круги, где не мыслят столь глубоко.
— За них это делает «Эра». Но если даже это и не так, все равно: Программа — лакомый кусочек для «Эры», и вполне сгодится как объект ее сатирического бичевания. Сегодня смысл всей игры заключается в одном — выискать еще что-то и поднять на смех.
— Вы оскорбляете «Эру» и меня, — не очень уверенно запротестовал Томас. — Девиз издания — «Правда и Смех». Заметьте, правда — на первом месте.
— «Fiat justitia, et pereat mundus», — вполголоса произнес Макдональд.
— Пусть обрушится мир, но восторжествует правосудие, — машинально перевел Томас. — Кто это оказал?
— Император Фердинанд. Вы слышали о нем?
— Сколько их было, этих Фердинандов?..
— Ах да, — вздохнул с облегчением Макдональд. — Ну конечно же! Джордж Томас. Автор того самого замечательного перевода «Комедии»… когда это было… десять… пятнадцать лет назад?
— Семнадцать, — подсказал Томас.
Ему не понравилось, как у него это вырвалось, но было уже поздно. Он попытался сделать вид, будто рассматривает бумаги на столе Макдональда.
— Вы не репортер, вы — поэт. Несколько лет назад вы написали роман под названием «Ад», о современных осужденных. По выразительности образов и степени воздействия на читателя он, скажу откровенно, не уступает одноименному бессмертному произведению. Судя по замыслу, это, несомненно, первый том трилогии. Неужели остальные я прозевал?
— Нет.
«У этого Макдональда просто какая-то привычка ранить своей доброжелательностью», — подумал Томас.
— Каждый должен обладать в достаточной степени разумом, дабы вовремя признать свое поражение и заняться чем-либо другим, где имеются шансы на успех. И остаться уверенным в себе и собственной правоте, ведь нужно выстоять — назло всем разочарованиям и необратимому, безжалостному ходу времени.
«Вот стоят здесь друг против друга двое — один постарше, но, впрочем, еще не старик, а другой — помоложе, хотя уже и не юнец. И прекрасно понимают друг друга», — думал Томас.
«Вначале талантливый лингвист, затем — посредственный инженер-электрик, он будто специально создан для Программы. И присоединился к ней двадцать один год назад. Уже через пять лет назначен директором. Говорят, у него красавица жена, хотя, помнится, с женитьбой связано что-то скандальное. Он так и состарился, вслушиваясь в неслышимые голоса. А что сказать о Джордже Томасе, поэте и романисте, — слишком рано познавшем вкус славы и еще в молодости сделавшим открытие: успех может стать едва ли не обратной стороной поражения, и слава, подобно смерти, приманивает разных шакалов, пожирающих твои время и талант…»
— Как раз об этом я сейчас и пишу, — сообщил Томас.
— Я так и думал, — проговорил Макдональд. — Ну, и как, удается попадать в унисон с правдой?
— Временами. Но я не об этом. У меня хорошая память, а правда не всегда выглядит такой, как нам хотелось бы. Пишу я главным образом ради успокоения духа юристов «Эры», специализирующихся на делах о диффамации.
— Работаете по специальности.
— Вы имеете в виду журналистику?
— Нет, похоронное ремесло.
— «Везде вокруг себя я вижу смерть».
— Я вижу жизнь.
— Отчаянье.
— Надежду. L'arnor che muove il sole e l'altro stelle .
«Он думает, я по-прежнему сижу в аду, — размышлял Томас. — Ибо не завершил еще своего „ада“, а он находится в раю. Ловкий тип, и раскусил он меня быстрее, чем следовало ожидать».
— Lasciate ogni speranza voi ch'entrate!
— Мы понимаем друг друга, — сообщил Томас. — Эта Программа жива надеждой и верой…
— И еще — статистической вероятностью.
Томас ощущал, как у живота, пристегнутый к поясу брюк, неслышно шумит магнитофон.
— Это просто другое название веры. А по прошествии более чем пятидесяти лет статистическая вероятность уменьшается. Возможно, именно этому и посвящу мою будущую статью.
— Пятьдесят лет — лишь мгновение, не более чем взмах ресниц на лике божества.
— Пятьдесят лет — это срок активной профессиональной жизни человека. Вы отдали всему этому большую часть своей жизни. Я и не сомневался, без боя вы сдаваться не собираетесь, только вот ничего из этого сопротивления не выйдет. Ну так как, вы со мной станете воевать или все-таки предпочтете сотрудничество?
— Что бы такое вам показать, дабы ваше мнение изменилось?
— Буду откровенен с вами. Надеюсь, и вы со мной тоже. Я вряд ли смогу изменить свое мнение, и не потому, что не привык пересматривать свои взгляды, просто, скорее всего, вы не располагаете чем-то, способным меня убедить. Как профессиональный репортер я стою на позициях скептицизма, и Программа для меня — самое длительное в истории человечества надувательство. Поколебать мое мнение могло бы лишь послание.
— Из редакции или с небес?
— С другой планеты. Ведь главное в этой Программе — именно послание, не так ли?
Макдональд вздохнул.
— Да, речь идет именно об этом. Возможно, мы и договорились бы.
— А знаете, что случается с теми, кто заключает сделку с дьяволом?
— Рискну утверждать, вы вовсе не дьявол, а только его адвокат. Вы, как и все, — просто с головой ушли в собственные опасения, надежды и стремления, погрузились в жажду открытия и поиски истины, с тем чтобы сразу же всем ее раскрыть.
— «Что есть истина»? — насмешливо спросил Пилат…
— «И не дождался ответа».
— А мы дождемся. Наша договоренность будет основываться на вашей доброй воле в стремлении достичь желаемого. Мы станем помогать вашему расследованию лишь в том случае, если вы намерены выслушать наш рассказ, и не станете при этом затыкать ушей. А также, если вы намерены увидеть все, не пытаясь закрывать глаз.
— Пожалуйста. Именно для этого я здесь.
— Должен признаться, мы сотрудничали бы с вами и без этого согласия.
Томас усмехнулся. Наверное, с тех пор, как он переступил порог кабинета, это первая его улыбка, подумалось ему.
— Скажу откровенно, я слушал бы и смотрел и без вашего сотрудничества.
* * *
Спарринг на этом закончился, но так и не внес ясности, за кем же осталось преимущество. В такого рода делах Томас неуверенности ощущать не привык, и это его тревожило. Макдональд — безусловно достойный противник, тем более, он искренне не считает себя таковым, а предлагает себя лишь в качестве друга в совместном странствии к истине. Томас знал: нельзя открываться ни на единое мгновение. Вне всяких сомнений, Программу уничтожить он сможет, однако сама игра куда сложнее: все следовало проделать таким образом, чтобы это разрушение не коснулось ни «Эры», ни его самого. Честно говоря, Томас не так уже сильно переживал о судьбе своей или журнала, — он просто не мог позволить себе проиграть.
Он попросил у Макдональда разрешения сфотографировать его за рабочим столом и просмотреть бумаги, Макдональд лишь пожал плечами.
Рабочий стол Макдональда вполне соответствовал хозяину. Из книг здесь лежали «Разумная жизнь в Космосе» и «Голоса тридцатых». Бумаги разделялись на три стопки: разнообразная корреспонденция со всех концов света — письма ученых, экзальтированных энтузиастов, несколько писем-обращений за информацией, а также бездарные творения безумцев; документы технического характера, инструкции, касающиеся внутренних дел Программы, и, наконец, счета и заметки, имеющие отношение к повседневной деятельности Программы. Последние ровной стопкой лежали в самом низу, слева, как бы в качестве приза хозяину стола за тяжкие труды с перепахиванием бумажных гор. Справа лежала основная масса бумаг — с краткими замечаниями, пометками и резолюциями отчетов.
После того, как Томас завершил свою инспекцию, Макдональд повел его по всему зданию, представлявшему собой постройку в по-спартански функциональном стиле: крашеные бетонные стены, выложенные терракотой полы, строгой формы плафоны освещения на потолках. Служебные помещения напоминали школьные классы: в каждом висела доска, испещренная уравнениями или исчерченная радиосхемами; комнаты мало чем отличались одна от другой, разве что подбором книг да шторами на окнах или ковром на полу, и, пожалуй, наборами личных вещей: часы, радиоприемники, магнитофоны, телевизоры, трубки, фотографии и репродукции на стенах.
Макдональд представил Томасу научный персонал: моложавого Олсена, волосы которого уже припорошила седина; страстного математика и историка межзвездной связи Зонненборна — как всегда красноречивого, любознательного и неугомонного; худощавого рыжего блондина Саундерса — флегматичного философа с трубкой в зубах, автора многих их замыслов и начинаний; румяного круглолицего инженера-электронщика Адамса, неизменно озабоченного, скептически относящегося ко всему и вся…
Именно последнего Томас выбрал в качестве проводника по дебрям технических проблем Программы. Выбор выглядел вполне естественно, и Макдональду не пришлось протестовать. С проницательной улыбкой он проговорил:
— На ужин забираю вас к себе. Хочу представить вас Марии, да и она жаждет познакомиться с вами. Боб, расскажи ему обо всем, что он захочет.
«Хочет того Макдональд или нет, — размышлял Томас, — но Адамс должен стать источником важнейшей неофициальной информации, и не только о применяемых здесь технике и методиках, а в первую очередь о людях. Именно это самое главное. А такой Адамс найдется в каждой группе».
Рабочие помещения являли собой оазисы мирного, сосредоточенного труда. И хотя прошлое Программы казалось историей одной сплошной цепи последовательных неудач, здесь сохранялись свои моральные устои. Весь персонал работал так, будто шел первый, а вовсе не пятьдесят первый год работы.
Технические помещения выглядели иначе и казались безжизненными. Компьютеры и массивные электронные пульты управления пребывали в молчании, все огни погашены, и табло указателей мертвы. Перед некоторыми устройствами было разложено их содержимое; в этих внутренностях копались люди в белых халатах, похожие на жрецов-оракулов, поглощенных поисками вещих знамений в куриных потрохах. Зеленые глаза экранов ослепли. Биение электронных сердец замерло, и стерильно белые стены, средь которых и располагались все эти внутренности, создавали иллюзию операционного зала, где наступила смерть — из-за потерянного смысла жизни.
Адамс на все смотрел иначе.
— Днем все здесь выглядит обыкновенно. Такое притихшее, легко узнаваемое. Зато ночью, с началом прослушивания… Вы верите в духов, мистер Томас?
— Свои духи есть у каждой цивилизации. Как правило, это боги ее предшественниц.
— Духи нашей цивилизации — в ее машинах, — изрек Адамс. — Из года в год они механически исполняют наши приказы, бессловесно, без единой жалобы; и так происходит до тех пор, пока нечто не зачаровывает их, и тогда они начинают выделывать такое, для чего не предназначались никогда, — отвечают без всяких запросов, задают вопросы, на которые не существует ответов… Машины пробуждаются к жизни ночью. Они раскланиваются друг с другом, подмигивают единственным глазом, шепчутся меж собой и хихикают.
Томас провел ладонью по крышке какого-то пульта.
— А вам ничего не говорят.
Адамс взглянул на Томаса.
— Напротив, говорят они очень много. Вот только совсем не то, о чем спрашивают. Быть может, мы не знаем точных вопросов? Или не понимаем, как правильно следует их поставить. А вот машины знают. Уверен в атом. Они обращаются к нам, будто в узком семейном кругу. А мы попросту не понимаем.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35
— Чтобы прикончить ее.
Томас не смог даже удивиться. «Вряд ли я сейчас способен вообще на подобные ощущения», — подумалось ему.
— Точнее, подготовить похороны, — несколько поправил Томас собеседника. — Ведь Программа уже скончалась.
— Вы располагаете какими-то основаниями для такого утверждения или это просто предубеждение?
Томас поудобнее устроился в кресле.
— Программа продолжается уже свыше пятидесяти лет. И за все это время — никаких результатов. За полвека умирает даже надежда.
— «Старушка еще полна жизни».
Томас вспомнил, откуда эта цитата.
— Да, литература вечна, она переживет все, — согласился он. — Но вот, пожалуй, кроме нее, на это, увы, может рассчитывать немногое.
Он вновь пригляделся к Макдональду.
Директору Программы сорок семь. На столько он в выглядит. Впрочем, глаза у него голубые и чистые, а черты лица знаменуют собой силу воли и характер.
— Почему вы решили, будто в мои намерения входит прикончить Программу?
Макдональд улыбнулся, и лицо его просветлело. Томасу подумалось: хорошо бы понять, к чему эта улыбка и что представляет собой человек, способный вот так улыбаться.
— «Эра» — издание элитарное. Ваши читатели — частью бюрократы, частью — технократы. Среди тех и других немало солитариан. «Эра» призвана упрочивать их предрассудки, поддерживать самолюбие и выражать интересы. А Программа в какой-то мере угрожает этому триединству, особенно безупречному функционированию механизмов нашего технологического общества.
— Вы переоцениваете наши высшие круги, где не мыслят столь глубоко.
— За них это делает «Эра». Но если даже это и не так, все равно: Программа — лакомый кусочек для «Эры», и вполне сгодится как объект ее сатирического бичевания. Сегодня смысл всей игры заключается в одном — выискать еще что-то и поднять на смех.
— Вы оскорбляете «Эру» и меня, — не очень уверенно запротестовал Томас. — Девиз издания — «Правда и Смех». Заметьте, правда — на первом месте.
— «Fiat justitia, et pereat mundus», — вполголоса произнес Макдональд.
— Пусть обрушится мир, но восторжествует правосудие, — машинально перевел Томас. — Кто это оказал?
— Император Фердинанд. Вы слышали о нем?
— Сколько их было, этих Фердинандов?..
— Ах да, — вздохнул с облегчением Макдональд. — Ну конечно же! Джордж Томас. Автор того самого замечательного перевода «Комедии»… когда это было… десять… пятнадцать лет назад?
— Семнадцать, — подсказал Томас.
Ему не понравилось, как у него это вырвалось, но было уже поздно. Он попытался сделать вид, будто рассматривает бумаги на столе Макдональда.
— Вы не репортер, вы — поэт. Несколько лет назад вы написали роман под названием «Ад», о современных осужденных. По выразительности образов и степени воздействия на читателя он, скажу откровенно, не уступает одноименному бессмертному произведению. Судя по замыслу, это, несомненно, первый том трилогии. Неужели остальные я прозевал?
— Нет.
«У этого Макдональда просто какая-то привычка ранить своей доброжелательностью», — подумал Томас.
— Каждый должен обладать в достаточной степени разумом, дабы вовремя признать свое поражение и заняться чем-либо другим, где имеются шансы на успех. И остаться уверенным в себе и собственной правоте, ведь нужно выстоять — назло всем разочарованиям и необратимому, безжалостному ходу времени.
«Вот стоят здесь друг против друга двое — один постарше, но, впрочем, еще не старик, а другой — помоложе, хотя уже и не юнец. И прекрасно понимают друг друга», — думал Томас.
«Вначале талантливый лингвист, затем — посредственный инженер-электрик, он будто специально создан для Программы. И присоединился к ней двадцать один год назад. Уже через пять лет назначен директором. Говорят, у него красавица жена, хотя, помнится, с женитьбой связано что-то скандальное. Он так и состарился, вслушиваясь в неслышимые голоса. А что сказать о Джордже Томасе, поэте и романисте, — слишком рано познавшем вкус славы и еще в молодости сделавшим открытие: успех может стать едва ли не обратной стороной поражения, и слава, подобно смерти, приманивает разных шакалов, пожирающих твои время и талант…»
— Как раз об этом я сейчас и пишу, — сообщил Томас.
— Я так и думал, — проговорил Макдональд. — Ну, и как, удается попадать в унисон с правдой?
— Временами. Но я не об этом. У меня хорошая память, а правда не всегда выглядит такой, как нам хотелось бы. Пишу я главным образом ради успокоения духа юристов «Эры», специализирующихся на делах о диффамации.
— Работаете по специальности.
— Вы имеете в виду журналистику?
— Нет, похоронное ремесло.
— «Везде вокруг себя я вижу смерть».
— Я вижу жизнь.
— Отчаянье.
— Надежду. L'arnor che muove il sole e l'altro stelle .
«Он думает, я по-прежнему сижу в аду, — размышлял Томас. — Ибо не завершил еще своего „ада“, а он находится в раю. Ловкий тип, и раскусил он меня быстрее, чем следовало ожидать».
— Lasciate ogni speranza voi ch'entrate!
— Мы понимаем друг друга, — сообщил Томас. — Эта Программа жива надеждой и верой…
— И еще — статистической вероятностью.
Томас ощущал, как у живота, пристегнутый к поясу брюк, неслышно шумит магнитофон.
— Это просто другое название веры. А по прошествии более чем пятидесяти лет статистическая вероятность уменьшается. Возможно, именно этому и посвящу мою будущую статью.
— Пятьдесят лет — лишь мгновение, не более чем взмах ресниц на лике божества.
— Пятьдесят лет — это срок активной профессиональной жизни человека. Вы отдали всему этому большую часть своей жизни. Я и не сомневался, без боя вы сдаваться не собираетесь, только вот ничего из этого сопротивления не выйдет. Ну так как, вы со мной станете воевать или все-таки предпочтете сотрудничество?
— Что бы такое вам показать, дабы ваше мнение изменилось?
— Буду откровенен с вами. Надеюсь, и вы со мной тоже. Я вряд ли смогу изменить свое мнение, и не потому, что не привык пересматривать свои взгляды, просто, скорее всего, вы не располагаете чем-то, способным меня убедить. Как профессиональный репортер я стою на позициях скептицизма, и Программа для меня — самое длительное в истории человечества надувательство. Поколебать мое мнение могло бы лишь послание.
— Из редакции или с небес?
— С другой планеты. Ведь главное в этой Программе — именно послание, не так ли?
Макдональд вздохнул.
— Да, речь идет именно об этом. Возможно, мы и договорились бы.
— А знаете, что случается с теми, кто заключает сделку с дьяволом?
— Рискну утверждать, вы вовсе не дьявол, а только его адвокат. Вы, как и все, — просто с головой ушли в собственные опасения, надежды и стремления, погрузились в жажду открытия и поиски истины, с тем чтобы сразу же всем ее раскрыть.
— «Что есть истина»? — насмешливо спросил Пилат…
— «И не дождался ответа».
— А мы дождемся. Наша договоренность будет основываться на вашей доброй воле в стремлении достичь желаемого. Мы станем помогать вашему расследованию лишь в том случае, если вы намерены выслушать наш рассказ, и не станете при этом затыкать ушей. А также, если вы намерены увидеть все, не пытаясь закрывать глаз.
— Пожалуйста. Именно для этого я здесь.
— Должен признаться, мы сотрудничали бы с вами и без этого согласия.
Томас усмехнулся. Наверное, с тех пор, как он переступил порог кабинета, это первая его улыбка, подумалось ему.
— Скажу откровенно, я слушал бы и смотрел и без вашего сотрудничества.
* * *
Спарринг на этом закончился, но так и не внес ясности, за кем же осталось преимущество. В такого рода делах Томас неуверенности ощущать не привык, и это его тревожило. Макдональд — безусловно достойный противник, тем более, он искренне не считает себя таковым, а предлагает себя лишь в качестве друга в совместном странствии к истине. Томас знал: нельзя открываться ни на единое мгновение. Вне всяких сомнений, Программу уничтожить он сможет, однако сама игра куда сложнее: все следовало проделать таким образом, чтобы это разрушение не коснулось ни «Эры», ни его самого. Честно говоря, Томас не так уже сильно переживал о судьбе своей или журнала, — он просто не мог позволить себе проиграть.
Он попросил у Макдональда разрешения сфотографировать его за рабочим столом и просмотреть бумаги, Макдональд лишь пожал плечами.
Рабочий стол Макдональда вполне соответствовал хозяину. Из книг здесь лежали «Разумная жизнь в Космосе» и «Голоса тридцатых». Бумаги разделялись на три стопки: разнообразная корреспонденция со всех концов света — письма ученых, экзальтированных энтузиастов, несколько писем-обращений за информацией, а также бездарные творения безумцев; документы технического характера, инструкции, касающиеся внутренних дел Программы, и, наконец, счета и заметки, имеющие отношение к повседневной деятельности Программы. Последние ровной стопкой лежали в самом низу, слева, как бы в качестве приза хозяину стола за тяжкие труды с перепахиванием бумажных гор. Справа лежала основная масса бумаг — с краткими замечаниями, пометками и резолюциями отчетов.
После того, как Томас завершил свою инспекцию, Макдональд повел его по всему зданию, представлявшему собой постройку в по-спартански функциональном стиле: крашеные бетонные стены, выложенные терракотой полы, строгой формы плафоны освещения на потолках. Служебные помещения напоминали школьные классы: в каждом висела доска, испещренная уравнениями или исчерченная радиосхемами; комнаты мало чем отличались одна от другой, разве что подбором книг да шторами на окнах или ковром на полу, и, пожалуй, наборами личных вещей: часы, радиоприемники, магнитофоны, телевизоры, трубки, фотографии и репродукции на стенах.
Макдональд представил Томасу научный персонал: моложавого Олсена, волосы которого уже припорошила седина; страстного математика и историка межзвездной связи Зонненборна — как всегда красноречивого, любознательного и неугомонного; худощавого рыжего блондина Саундерса — флегматичного философа с трубкой в зубах, автора многих их замыслов и начинаний; румяного круглолицего инженера-электронщика Адамса, неизменно озабоченного, скептически относящегося ко всему и вся…
Именно последнего Томас выбрал в качестве проводника по дебрям технических проблем Программы. Выбор выглядел вполне естественно, и Макдональду не пришлось протестовать. С проницательной улыбкой он проговорил:
— На ужин забираю вас к себе. Хочу представить вас Марии, да и она жаждет познакомиться с вами. Боб, расскажи ему обо всем, что он захочет.
«Хочет того Макдональд или нет, — размышлял Томас, — но Адамс должен стать источником важнейшей неофициальной информации, и не только о применяемых здесь технике и методиках, а в первую очередь о людях. Именно это самое главное. А такой Адамс найдется в каждой группе».
Рабочие помещения являли собой оазисы мирного, сосредоточенного труда. И хотя прошлое Программы казалось историей одной сплошной цепи последовательных неудач, здесь сохранялись свои моральные устои. Весь персонал работал так, будто шел первый, а вовсе не пятьдесят первый год работы.
Технические помещения выглядели иначе и казались безжизненными. Компьютеры и массивные электронные пульты управления пребывали в молчании, все огни погашены, и табло указателей мертвы. Перед некоторыми устройствами было разложено их содержимое; в этих внутренностях копались люди в белых халатах, похожие на жрецов-оракулов, поглощенных поисками вещих знамений в куриных потрохах. Зеленые глаза экранов ослепли. Биение электронных сердец замерло, и стерильно белые стены, средь которых и располагались все эти внутренности, создавали иллюзию операционного зала, где наступила смерть — из-за потерянного смысла жизни.
Адамс на все смотрел иначе.
— Днем все здесь выглядит обыкновенно. Такое притихшее, легко узнаваемое. Зато ночью, с началом прослушивания… Вы верите в духов, мистер Томас?
— Свои духи есть у каждой цивилизации. Как правило, это боги ее предшественниц.
— Духи нашей цивилизации — в ее машинах, — изрек Адамс. — Из года в год они механически исполняют наши приказы, бессловесно, без единой жалобы; и так происходит до тех пор, пока нечто не зачаровывает их, и тогда они начинают выделывать такое, для чего не предназначались никогда, — отвечают без всяких запросов, задают вопросы, на которые не существует ответов… Машины пробуждаются к жизни ночью. Они раскланиваются друг с другом, подмигивают единственным глазом, шепчутся меж собой и хихикают.
Томас провел ладонью по крышке какого-то пульта.
— А вам ничего не говорят.
Адамс взглянул на Томаса.
— Напротив, говорят они очень много. Вот только совсем не то, о чем спрашивают. Быть может, мы не знаем точных вопросов? Или не понимаем, как правильно следует их поставить. А вот машины знают. Уверен в атом. Они обращаются к нам, будто в узком семейном кругу. А мы попросту не понимаем.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35