До сих пор рисковал это делать только Джон, а вот теперь еще и доктор Макдональд, и оба умеют постоять за себя. Он знал: более всего следует ценить и беречь людей, умеющих говорить «нет», однако для него они оборачивались кошмаром: он терпеть не мог, когда ему указывали на его ошибки. Тэдди Рузвельт, как писал кто-то (Линкольн? Стефенс?), принимал решение, основываясь на ощущениях в собственной пояснице. «Нечто подобное происходит с Эндрю Уайтом», — подумал он. Откуда приходят его решения, для него почти всегда оставалось загадкой, однако на практике они всегда оказывались верными. Приходилось и ему доверять своей пояснице.
— Я приеду к вам, — произнес он. — И попробуйте меня убедить.
Вот так-то… Единственное, в чем нуждается ученый, это потребность выговориться.
— Исходя из соображений безопасности точное время сообщить не могу, а вас попрошу оставить наш разговор в тайне. Думаю, это вопрос двух ближайших дней.
Он отключился. «Вот и еще одно бремя, — подумалось ему. — Еще одно тягостное бремя на плечах».
— Джон! — позвал он.
Секретарь президента возник в дверях.
— Я как раз занят подготовкой для тебя краткой истории Программы, — сообщил он.
— Ну, спасибо, — сказал Уайт.
Славный парень, этот Джон, и секретарь из него незаменимый.
— Поедешь со мной? — нерешительно осведомился он.
Джон кивнул.
— Если ты этого хочешь.
В его тоне по-прежнему сквозила сдержанность. Когда дверь за секретарем закрылась, Уайту подумалось: возможно, поездка сблизит их, ведь предоставится случай поговорить как следует, а не перебрасываться словами, будто каменьями, вот так, как, например, сегодня.
Джон опять возник в дверях.
— Доктор Макдональд снова на линии. Частный самолет с Иеремией и его дочерью уже вылетел в Техас.
Уайт молниеносно прикинул возможность перехвата лайнера и ареста Иеремии после приземления и даже уничтожения самолета над морем, — под любым предлогом. И то, и другое никуда не годилось.
— Передайте для него в аэропорт прибытия срочное президентское сообщение: я желаю с ним встретиться прежде, чем он что-либо предпримет, и он не должен распространяться о послании, пока с ним не поговорят. Измени наш маршрут. Сперва летим в Техас.
Джон задержался в дверях.
— Отец, — начал он и умолк, потом поправился: — Мистер президент, доктор Макдональд прав. Вы совершаете ошибку. Это событие имеет отношение к науке, но никак не к политике.
Уайт медленно и печально покачал головой.
— Политика присутствует во всем. Впрочем, я отправляюсь в Пуэрто-Рико и предоставлю доктору Макдональду шанс переубедить меня.
Однако он сказал лишь половину правды. В действительности он отправлялся в Пуэрто-Рико, желая еще более утвердиться в уже принятом решении. Впрочем, существовали и другие причины, какие — он и сам еще смутно осознавал. И Джон это прекрасно понимал. Черт возьми! Почему этот парень не желает понять, — дело тут совсем не в интеллекте и мудрости, — такова жизнь; когда-то он и сам был молод и на собственных ошибках познавал, как устроен мир. И теперь от этого болезненного опыта ему хотелось оградить Джона.
* * *
— Эти времена закончились, — говорил когда-то ему Джон. — Прекрасные и необходимые, как времена пионеров. Но они минули. Пора понять: нет больше пограничной территории — битва завершена. Ты достиг своего, победа одержана. Нет ничего более бесполезного, нежели солдат после закончившейся войны. Пора браться за другое.
— Всю жизнь я слышу это от таких слюнтяев, как ты! — орал в ответ Уайт. — Ничего не кончилось — неравенство не ликвидировано, а просто лучше замаскировано. Нам следует оставаться неутомимыми в битве, вплоть до окончательной победы, пока существует хотя бы тень опасения, что она ускользнет от нас. Ты должен помочь мне, парень! Я же не воспитывал из тебя белого… Однако все прозвучало не так, как хотелось бы. «Ты нужен мне, сынок», — вот что полагалось бы сказать. — «Ты должен передать факел нашей эстафеты в грядущее. Ты — моя опора во всем!»
И Джон ответил бы: «Отец, я же ничего не знал об этом…» И почему парень никогда не называет его «папа?»
* * *
Полет из Вашингтона в Техас — от катапультирования и до самой посадки — оказался хоть и монотонным, но быстрым. Но Джон успел зачитать Уайту краткий отчет о Программе. С закрытыми глазами, откинувшись в кресле, Уайт с раздражением прислушивался к приглушенному свисту воздуха за стенкой, в нескольких дюймах от него с бешеной скоростью обтекавшему полированный металл обшивки. Он давно возненавидел все эти механические и электрические приспособления и устройства, отделившие его от людей; это они швыряли его с места на место, изолировали от остального мира и окружали со всех сторон. Бежать от них невозможно. Он слушал голос Джона, читающего отчет, и чувствовал, как все это начинает заинтересовывать парня и засасывать, и ему захотелось прикрикнуть: «Хватит! Довольно зачитывать мне эту ерунду, слышать ничего не желаю. У меня от всего этого только гудит голова. Зачем ты попусту растрачиваешь свои чувства на все эти бесполезные Программы? Прибереги-ка их лучше для меня! Кончай читать, давай поговорим, как это пристало беседовать отцу с взрослым сыном, — с уважением и общими воспоминаниями, — поговорим о самих себе!» Однако он знал: Джон не одобрил бы таких слов и не понял бы его. И он продолжал слушать голос сына…
* * *
Первые три десятилетия Программы оказались нелегкими. Энтузиазм с годами таял, поскольку весь пыл и отчаянные попытки, все напряжение ума и воображения исследователей — в конечном счете оказывались пустой тратой времени. Директора приходили и уходили, сменяя друг друга, моральное самочувствие сотрудников ухудшалось, а финансирование Программы осуществлялось как бы из милости. Именно в такое время в Программу пришел Макдональд, и через каких-то пару лет возглавил ее. И, хотя по-прежнему так и не удавалось принять ни одного сообщения или, по крайней мере, распознать в потоке принятых импульсов, Программа медленно, но все же вставала на ноги, постепенно адаптируясь к долгосрочному характеру задачи, и работа, наконец, вошла в свое русло.
А затем, спустя пятьдесят лет со дня старта Программы, во время очередного прослушивания обычной записи информации с Большого Уха — гигантского радиотелескопа на околоземной орбите — одному из ученых-исследователей показалось, он слышит голоса. Он пропустил все через фильтры, отсеял шумы и помехи, усилил сигнал и различил обрывки музыки и голосов, говорящих по-английски.
Самолет приземлился в Хьюстоне. Первым же вопросом, заданным Уайтом встречавшим его особам, был:
— Иеремия здесь?
Встречающие засуетились. Наконец, кто-то передал президенту слова проповедника: «Если президент захочет встретиться, он знает, где меня найти». Уайт вздохнул. Аэропорты — с их прилетами и вылетами — он ненавидел за их суету, шум и запах. И всегда испытывал только одно желание — поскорее вырваться из ненавистного места.
— Едем к нему, — приказал он.
Не обошлось без попыток протестов, однако, в конце концов, по чистым широким улицам Хьюстона его препроводили к холму, где возвышался невероятных размеров купол — солитарианский храм. Затем последовал переход по мрачным и пыльным подземным коридорам к небольшой комнатке. Огромной тяжестью нависавший над ней стадион делал ее еще меньшей.
Немолодой человек сидел у старого туалетного столика с зеркальцем. Белоснежные волосы, морщинистое лицо и проницательные черные глаза. Уайту сразу стало ясно: поколебать этого человека невозможно. Но попытаться все же следовало.
— Иеремия? — осведомился он.
— Мистер президент? — ответил Иеремия таким тоном, будто произнес «Ave, Caesar!».
— Вы только что вернулись из Аресибо с копией послания, — сказал Уайт.
— Я вернулся ни с чем, — возразил Иеремия, — а если мною и получено послание, то оно адресовано лишь мне. И у меня нет поручения говорить от имени других.
— Такое поручение, увы, есть у меня, — грустно произнес Уайт. — Поэтому я требую никому не сообщать о содержании послания.
— Так мог бы приказать, наверное, фараон Моисею, сошедшему с горы.
— Вот только я не фараон, а ты не Моисей, да и послание — не десять заповедей.
В глазах Иеремии вспыхнуло пламя, однако голос его, напротив, сделался необычайно мягким:
— Приказываешь мне в уверенности большей, нежели это допустимо. За тобой — легион. — Он обвел взглядом охрану и свиту, столпившуюся в дверях и коридоре. — За мною же — одинокая миссия. И я исполню ее, несмотря на все чинимые препоны, сегодня же вечером.
Тон его на слух не изменился ни на йоту, однако в конце фразы стал твердым, как сталь.
Уайт решил предпринять еще одну попытку.
— Твой поступок, — произнес он, — откроет дорогу разногласиям и раздорам, которые смогут погубить страну.
Легкая усмешка мелькнула и исчезла на лице Иеремии.
— Я не Кадм, и мы не в Фивах. Кому ведомо, что предназначено человеку Богом?
Уайт направился к выходу.
— Подожди, — велел Иеремия. Он повернулся к столику и взял листок бумаги. — Прошу! — произнес он, вытягивая руку. — Ты первый, кто получает послание из рук Иеремии.
Уайт взял листок и, не поблагодарив, покинул комнату. Отдав на ходу кому-то из сопровождающих приказ подготовить подробный доклад, он сел в машину и поехал в Пуэрто-Рико.
У Джона с собой оказалась запись голосов. Вначале они услышали шепот — слабый и беспорядочный — будто одновременно вяло шевелились тысячи губ и языков и звук их движения сливался воедино. Вот только издавали эти звуки, по-видимому, существа, не обладающие обычными органами речи. Не пользуясь ни языком, ни губами, они изъяснялись жужжанием, исторгаемым их телами, или же вовсе потиранием щупалец.
Уайт размышлял о долгих годах прослушивания, изумляясь, как люди все это выдержали, дождались и услыхали-таки… Но вот шепот стал громче и уже перерос в звуки атмосферных помех — разнообразные отзвуки и шумы, а затем возникло нечто иное; оно становилось все выразительнее и отчетливее, на грани понимания, — будто в детстве. Когда ты еще мал и полусонный лежишь в постели, а в соседней комнате говорят взрослые и ты не можешь понять, о чем, и не в состоянии проснуться настолько, чтобы послушать их беседу, но только знаешь спросонья: кто-то разговаривает…
А затем Уайт услышал обрывки музыки и голосов, произносящих фрагменты сообщений; и все это вперемешку с атмосферными помехами, а голоса говорили нечто бессмысленное, говорили, говорили…
СТУКТТРЕСКСТУК как ты осмелился еде ТРЕСКСТУК у тебя есть друг и советчик в ТРЕСКТРЕСК музыка СТУКТРЕСКСТУК еще один визит к алленам СТУКСТУКТРЕСК оставайтесь на волнах этой частоты СТУКТРЕСК музыка: bar ba sol bar СТУК вам спальни термитов ТРЕСКСТУКСТУКСТУК в аккорде будет ТРЕСКТРЕСКСТУК речь адвоката СТУКСТУК музыка СТУКТРЕСК единственно, чего нам следует опасаться ТРЕСКТРЕСК а теперь вики с СТУКСТУКСТУК здесь нет привидений ТРЕСКСТУК музыка СТУКТРЕСКСТУК просим информировать ТРЕСКТРЕСК музыка: буу буу буу буу СТУКСТУКТРЕСК может ли женщина после тридцати ТРЕСКСТУКСТУКСТУК приключения шерифа СТУКТРЕСКТРЕСК музыка СТУКСТУК это какая-то птица ТРЕСК оригинальные СТУКТРЕСК ликование известие ТРЕСКТРЕСКСТУК приветствую всех СТУКТРЕСКСТУК музыка СТУКСТУКТРЕСК значит с парнем ТРЕСК еще двойную и счет СТУК.
— Голоса… — проговорил Уайт, когда вернулась тишина.
— Голоса, — согласно повторил Джон.
Уайт обратил внимание: одно и то же слово они произнесли по-разному, Джон — обрадованно и восторженно. Уайт — озадаченно. Его беспокоила мысль: где-то там, в сорока пяти световых годах отсюда, какие-то существа, вооруженные специальной аппаратурой, подслушивают звуки, исходящие с Земли; чужие уши слушают земные голоса с тем, чтобы отправить их вспять — разрозненные и засоренные помехами. Он часто выступал по телевидению, а с недавних пор и по радио, вновь вошедшему в моду и завоевавшему популярность; ему не могло понравиться, как голос его и изображение уносятся неутомимыми радиоволнами в неизмеримую и бесконечную даль, где нечто или некто сможет перехватить их и тем самым присвоить частицу его. Он заставил себя не верить в такую возможность.
— А если, это всего лишь какое-то отражение?
— Это с расстояния-то в сорок пять световых лет? — возразил Джон. — Никакой чувствительности не хватит принять его.
Уайт попробовал представить себе невероятные межзвездные расстояния, какие пришлось преодолеть голосам туда и обратно, но его воображение спасовало пред образом бесконечного пути сквозь неведомую пустоту. Он вообразил муравья, вышагивающего от Вашингтона до Сан-Франциско и обратно, но сравнение показалось ему бледным.
— А может, это где-нибудь ближе?
— Тогда мы не приняли бы программы девяностолетней давности, — заметил Джон.
— А разве они не могут мчаться себе спокойно над нами все эти годы… — Уайт взмахнул руками перед собой, будто желая порвать, как паутину, всю эту теорию и все эти мысли.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35
— Я приеду к вам, — произнес он. — И попробуйте меня убедить.
Вот так-то… Единственное, в чем нуждается ученый, это потребность выговориться.
— Исходя из соображений безопасности точное время сообщить не могу, а вас попрошу оставить наш разговор в тайне. Думаю, это вопрос двух ближайших дней.
Он отключился. «Вот и еще одно бремя, — подумалось ему. — Еще одно тягостное бремя на плечах».
— Джон! — позвал он.
Секретарь президента возник в дверях.
— Я как раз занят подготовкой для тебя краткой истории Программы, — сообщил он.
— Ну, спасибо, — сказал Уайт.
Славный парень, этот Джон, и секретарь из него незаменимый.
— Поедешь со мной? — нерешительно осведомился он.
Джон кивнул.
— Если ты этого хочешь.
В его тоне по-прежнему сквозила сдержанность. Когда дверь за секретарем закрылась, Уайту подумалось: возможно, поездка сблизит их, ведь предоставится случай поговорить как следует, а не перебрасываться словами, будто каменьями, вот так, как, например, сегодня.
Джон опять возник в дверях.
— Доктор Макдональд снова на линии. Частный самолет с Иеремией и его дочерью уже вылетел в Техас.
Уайт молниеносно прикинул возможность перехвата лайнера и ареста Иеремии после приземления и даже уничтожения самолета над морем, — под любым предлогом. И то, и другое никуда не годилось.
— Передайте для него в аэропорт прибытия срочное президентское сообщение: я желаю с ним встретиться прежде, чем он что-либо предпримет, и он не должен распространяться о послании, пока с ним не поговорят. Измени наш маршрут. Сперва летим в Техас.
Джон задержался в дверях.
— Отец, — начал он и умолк, потом поправился: — Мистер президент, доктор Макдональд прав. Вы совершаете ошибку. Это событие имеет отношение к науке, но никак не к политике.
Уайт медленно и печально покачал головой.
— Политика присутствует во всем. Впрочем, я отправляюсь в Пуэрто-Рико и предоставлю доктору Макдональду шанс переубедить меня.
Однако он сказал лишь половину правды. В действительности он отправлялся в Пуэрто-Рико, желая еще более утвердиться в уже принятом решении. Впрочем, существовали и другие причины, какие — он и сам еще смутно осознавал. И Джон это прекрасно понимал. Черт возьми! Почему этот парень не желает понять, — дело тут совсем не в интеллекте и мудрости, — такова жизнь; когда-то он и сам был молод и на собственных ошибках познавал, как устроен мир. И теперь от этого болезненного опыта ему хотелось оградить Джона.
* * *
— Эти времена закончились, — говорил когда-то ему Джон. — Прекрасные и необходимые, как времена пионеров. Но они минули. Пора понять: нет больше пограничной территории — битва завершена. Ты достиг своего, победа одержана. Нет ничего более бесполезного, нежели солдат после закончившейся войны. Пора браться за другое.
— Всю жизнь я слышу это от таких слюнтяев, как ты! — орал в ответ Уайт. — Ничего не кончилось — неравенство не ликвидировано, а просто лучше замаскировано. Нам следует оставаться неутомимыми в битве, вплоть до окончательной победы, пока существует хотя бы тень опасения, что она ускользнет от нас. Ты должен помочь мне, парень! Я же не воспитывал из тебя белого… Однако все прозвучало не так, как хотелось бы. «Ты нужен мне, сынок», — вот что полагалось бы сказать. — «Ты должен передать факел нашей эстафеты в грядущее. Ты — моя опора во всем!»
И Джон ответил бы: «Отец, я же ничего не знал об этом…» И почему парень никогда не называет его «папа?»
* * *
Полет из Вашингтона в Техас — от катапультирования и до самой посадки — оказался хоть и монотонным, но быстрым. Но Джон успел зачитать Уайту краткий отчет о Программе. С закрытыми глазами, откинувшись в кресле, Уайт с раздражением прислушивался к приглушенному свисту воздуха за стенкой, в нескольких дюймах от него с бешеной скоростью обтекавшему полированный металл обшивки. Он давно возненавидел все эти механические и электрические приспособления и устройства, отделившие его от людей; это они швыряли его с места на место, изолировали от остального мира и окружали со всех сторон. Бежать от них невозможно. Он слушал голос Джона, читающего отчет, и чувствовал, как все это начинает заинтересовывать парня и засасывать, и ему захотелось прикрикнуть: «Хватит! Довольно зачитывать мне эту ерунду, слышать ничего не желаю. У меня от всего этого только гудит голова. Зачем ты попусту растрачиваешь свои чувства на все эти бесполезные Программы? Прибереги-ка их лучше для меня! Кончай читать, давай поговорим, как это пристало беседовать отцу с взрослым сыном, — с уважением и общими воспоминаниями, — поговорим о самих себе!» Однако он знал: Джон не одобрил бы таких слов и не понял бы его. И он продолжал слушать голос сына…
* * *
Первые три десятилетия Программы оказались нелегкими. Энтузиазм с годами таял, поскольку весь пыл и отчаянные попытки, все напряжение ума и воображения исследователей — в конечном счете оказывались пустой тратой времени. Директора приходили и уходили, сменяя друг друга, моральное самочувствие сотрудников ухудшалось, а финансирование Программы осуществлялось как бы из милости. Именно в такое время в Программу пришел Макдональд, и через каких-то пару лет возглавил ее. И, хотя по-прежнему так и не удавалось принять ни одного сообщения или, по крайней мере, распознать в потоке принятых импульсов, Программа медленно, но все же вставала на ноги, постепенно адаптируясь к долгосрочному характеру задачи, и работа, наконец, вошла в свое русло.
А затем, спустя пятьдесят лет со дня старта Программы, во время очередного прослушивания обычной записи информации с Большого Уха — гигантского радиотелескопа на околоземной орбите — одному из ученых-исследователей показалось, он слышит голоса. Он пропустил все через фильтры, отсеял шумы и помехи, усилил сигнал и различил обрывки музыки и голосов, говорящих по-английски.
Самолет приземлился в Хьюстоне. Первым же вопросом, заданным Уайтом встречавшим его особам, был:
— Иеремия здесь?
Встречающие засуетились. Наконец, кто-то передал президенту слова проповедника: «Если президент захочет встретиться, он знает, где меня найти». Уайт вздохнул. Аэропорты — с их прилетами и вылетами — он ненавидел за их суету, шум и запах. И всегда испытывал только одно желание — поскорее вырваться из ненавистного места.
— Едем к нему, — приказал он.
Не обошлось без попыток протестов, однако, в конце концов, по чистым широким улицам Хьюстона его препроводили к холму, где возвышался невероятных размеров купол — солитарианский храм. Затем последовал переход по мрачным и пыльным подземным коридорам к небольшой комнатке. Огромной тяжестью нависавший над ней стадион делал ее еще меньшей.
Немолодой человек сидел у старого туалетного столика с зеркальцем. Белоснежные волосы, морщинистое лицо и проницательные черные глаза. Уайту сразу стало ясно: поколебать этого человека невозможно. Но попытаться все же следовало.
— Иеремия? — осведомился он.
— Мистер президент? — ответил Иеремия таким тоном, будто произнес «Ave, Caesar!».
— Вы только что вернулись из Аресибо с копией послания, — сказал Уайт.
— Я вернулся ни с чем, — возразил Иеремия, — а если мною и получено послание, то оно адресовано лишь мне. И у меня нет поручения говорить от имени других.
— Такое поручение, увы, есть у меня, — грустно произнес Уайт. — Поэтому я требую никому не сообщать о содержании послания.
— Так мог бы приказать, наверное, фараон Моисею, сошедшему с горы.
— Вот только я не фараон, а ты не Моисей, да и послание — не десять заповедей.
В глазах Иеремии вспыхнуло пламя, однако голос его, напротив, сделался необычайно мягким:
— Приказываешь мне в уверенности большей, нежели это допустимо. За тобой — легион. — Он обвел взглядом охрану и свиту, столпившуюся в дверях и коридоре. — За мною же — одинокая миссия. И я исполню ее, несмотря на все чинимые препоны, сегодня же вечером.
Тон его на слух не изменился ни на йоту, однако в конце фразы стал твердым, как сталь.
Уайт решил предпринять еще одну попытку.
— Твой поступок, — произнес он, — откроет дорогу разногласиям и раздорам, которые смогут погубить страну.
Легкая усмешка мелькнула и исчезла на лице Иеремии.
— Я не Кадм, и мы не в Фивах. Кому ведомо, что предназначено человеку Богом?
Уайт направился к выходу.
— Подожди, — велел Иеремия. Он повернулся к столику и взял листок бумаги. — Прошу! — произнес он, вытягивая руку. — Ты первый, кто получает послание из рук Иеремии.
Уайт взял листок и, не поблагодарив, покинул комнату. Отдав на ходу кому-то из сопровождающих приказ подготовить подробный доклад, он сел в машину и поехал в Пуэрто-Рико.
У Джона с собой оказалась запись голосов. Вначале они услышали шепот — слабый и беспорядочный — будто одновременно вяло шевелились тысячи губ и языков и звук их движения сливался воедино. Вот только издавали эти звуки, по-видимому, существа, не обладающие обычными органами речи. Не пользуясь ни языком, ни губами, они изъяснялись жужжанием, исторгаемым их телами, или же вовсе потиранием щупалец.
Уайт размышлял о долгих годах прослушивания, изумляясь, как люди все это выдержали, дождались и услыхали-таки… Но вот шепот стал громче и уже перерос в звуки атмосферных помех — разнообразные отзвуки и шумы, а затем возникло нечто иное; оно становилось все выразительнее и отчетливее, на грани понимания, — будто в детстве. Когда ты еще мал и полусонный лежишь в постели, а в соседней комнате говорят взрослые и ты не можешь понять, о чем, и не в состоянии проснуться настолько, чтобы послушать их беседу, но только знаешь спросонья: кто-то разговаривает…
А затем Уайт услышал обрывки музыки и голосов, произносящих фрагменты сообщений; и все это вперемешку с атмосферными помехами, а голоса говорили нечто бессмысленное, говорили, говорили…
СТУКТТРЕСКСТУК как ты осмелился еде ТРЕСКСТУК у тебя есть друг и советчик в ТРЕСКТРЕСК музыка СТУКТРЕСКСТУК еще один визит к алленам СТУКСТУКТРЕСК оставайтесь на волнах этой частоты СТУКТРЕСК музыка: bar ba sol bar СТУК вам спальни термитов ТРЕСКСТУКСТУКСТУК в аккорде будет ТРЕСКТРЕСКСТУК речь адвоката СТУКСТУК музыка СТУКТРЕСК единственно, чего нам следует опасаться ТРЕСКТРЕСК а теперь вики с СТУКСТУКСТУК здесь нет привидений ТРЕСКСТУК музыка СТУКТРЕСКСТУК просим информировать ТРЕСКТРЕСК музыка: буу буу буу буу СТУКСТУКТРЕСК может ли женщина после тридцати ТРЕСКСТУКСТУКСТУК приключения шерифа СТУКТРЕСКТРЕСК музыка СТУКСТУК это какая-то птица ТРЕСК оригинальные СТУКТРЕСК ликование известие ТРЕСКТРЕСКСТУК приветствую всех СТУКТРЕСКСТУК музыка СТУКСТУКТРЕСК значит с парнем ТРЕСК еще двойную и счет СТУК.
— Голоса… — проговорил Уайт, когда вернулась тишина.
— Голоса, — согласно повторил Джон.
Уайт обратил внимание: одно и то же слово они произнесли по-разному, Джон — обрадованно и восторженно. Уайт — озадаченно. Его беспокоила мысль: где-то там, в сорока пяти световых годах отсюда, какие-то существа, вооруженные специальной аппаратурой, подслушивают звуки, исходящие с Земли; чужие уши слушают земные голоса с тем, чтобы отправить их вспять — разрозненные и засоренные помехами. Он часто выступал по телевидению, а с недавних пор и по радио, вновь вошедшему в моду и завоевавшему популярность; ему не могло понравиться, как голос его и изображение уносятся неутомимыми радиоволнами в неизмеримую и бесконечную даль, где нечто или некто сможет перехватить их и тем самым присвоить частицу его. Он заставил себя не верить в такую возможность.
— А если, это всего лишь какое-то отражение?
— Это с расстояния-то в сорок пять световых лет? — возразил Джон. — Никакой чувствительности не хватит принять его.
Уайт попробовал представить себе невероятные межзвездные расстояния, какие пришлось преодолеть голосам туда и обратно, но его воображение спасовало пред образом бесконечного пути сквозь неведомую пустоту. Он вообразил муравья, вышагивающего от Вашингтона до Сан-Франциско и обратно, но сравнение показалось ему бледным.
— А может, это где-нибудь ближе?
— Тогда мы не приняли бы программы девяностолетней давности, — заметил Джон.
— А разве они не могут мчаться себе спокойно над нами все эти годы… — Уайт взмахнул руками перед собой, будто желая порвать, как паутину, всю эту теорию и все эти мысли.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35